"Сделка" (фанфик-кроссовер)

[natoth]

Сделка (джен)
Автор: natoth
Фандом: Капитан Блад, Вселенная Элдерлингов
Персонажи: Питер Блад, Живой корабль
Рейтинг: PG-13
Жанр: Crossover/AU/Fantasy/Drama
Размер: Мини | 2 192 слова
Статус: Закончен
События: Одиссея капитана Блада, Живые Корабли
Предупреждения: AU, Гет
Саммари:
Питер Блад вынужден заключить сделку со своей совестью. И не только.



На конкурс "Дэдлайн_фест “Успеть до полуночи".

Номинация: “На пределе возможностей”

читать на фикбуке

@темы: Фанфики

---

Дон Мигель де Эспиноса

[Nunziata]

Автор: Nunziata
Фэндом: Сабатини Рафаэль «Одиссея капитана Блада»
Основные персонажи: дон Мигель де Эспиноса
Рейтинг: G
Описание: Фик-эссе и отчасти фик-флэшмоб, посвященный дону Мигелю де Эспиносе. Непричесанные мысли, не претендующие ни на аналитику, ни на объективность.
Примечания автора: Любите ли вы дона Мигеля, как люблю его я? Странный вопрос, как можно любить врага и антагониста главного героя? И все-таки. Канон, хедканон и эволюция одного доблестного кабальеро в одной райтерской голове.




Впервые дон Мигель заинтересовал меня как личность, а не просто злодей, в процессе написания «Пути домой». Не сразу. Сначала была мысль, что жизнь его закончится трагически. Затем она трансформировалась Я захотела сохранить ему жизнь или дать на это намек. А потом прониклась им настолько, что пришла идея придумать для него чтото… хорошее. Видимо, пока расписывала его внутренние терзания

Ну правда же, у него были все основания не любить нашего обожаемого капитана Блада.

Сабатини называет его «прославленным флотоводцем», значит, дон Мигель не был обделен военными талантами. Об этом же говорит тот факт, что он возглавлял флот Испании в Карбиском море. Для меня показательно еще и то, что он мог бы отговорить дона Диего от налета на Барбадос — значит, здравый смысл у него тоже присутствовал. Но вот, не повезло сеньору адмиралу.

Так какой же он, дон Мигель де Эспиноса?

Далее идут некоторые его характеристики. Рассуждения опираются исключительно на мои домыслы и мое видение. За основу взят небольшой флэшмоб о персонажах.

1. Чем может пахнуть персонаж?
Запах — это очень важно. Это часть образа, и наши симпатии и антипатии могут строится на основе того, нравится или нет нам, как пахнет человек. Даже если наше обоняние притупилось эволюцией, и мы на сознательном уровне не идентифицируем всю гамму запахов, подобно лошадям, собакам или кошкам. Мне приходят странные ассоциации: корица, что-то пряное и горькое одновременно. Это когда на берегу. В море и после боя — как и все военные моряки — просмоленное дерево, соль, порох. Пот и кровь, эссенции трав, лекарственных бальзамов. Вино.

2. Как спит персонаж?
На спине. Чутко. Времени для сна надо мало — при необходимости может парой часов обойтись или вовсе не спать. Но он испанец, может и сиесте предаваться с большим воодушевлением.

3. Какая музыка ему нравится?
Национальная испанская. Что-то под гитару с хриплыми и страстными выкриками. В сцене с плененной Арабеллой есть деталь — гитара, забытая в каюте. Если предположить, что каюта адмиральская? Хотя и необязательно. Многие дворяне, тем более в Испании, могли играть на гитаре и даже слагать сонеты. Думаю — дон Мигель вполне тоже мог. Хотя бы в молодости. И пел некой даме в Севилье, спрятавшись в благоухающих жасминовых кустах.

4. Что он коллекционирует?
Оружие. Может быть, предметы искусства, он точно знает им цену. Но вообще ему некогда заниматься этим. Или лень.

5. Его религия?
Упертый католик, врочем, не отличается ни смирением, ни всперощением, да и вообще лишен особых добродетелей. Гордыня немерянная. Может и против бога взбунтоваться.

6. Какие у него могли бы быть увлечения, пристрастия?
Как и все дворяне, в особенности посвятившие себя военной службе, думаю, он спец в фехтовании и верховой езде. Далее. Он — моряк и конечно, море отнимало большую часть времени. И почему-то мне кажется, что он любил море. Чтобы свежий ветер трепал волосы. И брызги в лицо. Наверное, даже отпрыски знатных родов, купившие себе офицерский патент, но не любящие море, адмиралами не становятся. Во всяком случае — прославленными флотоводцами.
Он ценит хорошую кухню, красивую утварь, комфорт, но как человек своей эпохи, вполне может обходится без всего этого. Доводилось и адмиралам вкушать солонину и сухари с червячками, да запивать несвежей водицей.

8. Каким страхам он подвержен?
Думаю, страхи есть и много. Но они такого… метафизического и умозрительного плана. Не боится собственной смерти и боли. Ранен был не раз и не два. А вот «потерять лицо», уязвление гордости — это да. Наверняка что-то размышлял и о загробной жизни. Но вот вряд ли такой прямо страх перед адскими муками. Скорее — приятие. Судьбы. Фатума. Неизбежности страданий. Стойкость, безусловно есть. Нечувствительность к физическим страданиям. Недавно посмотрела сцену смерти Изабеллы Кастильской. Ее слова — «пора перестать приставать к Господу с мольбами о спасении моего тела и позаботиться о спасении моей души». Это — Испания. Суеверен — опять же, как испанец и моряк. Однако окажись в какой-то зловеще-мистично-жуткой ситуации — будет держаться до конца.

9. Его личная жизнь?
В романе — ни слова. Но мы знаем, что он очень привязан к брату и племяннику. И исходя из этого, у меня возникло ощущение, что на тот момент он был одинок. С другой стороны, это говорит нам о его способности любить. ЛЮБИТЬ! И это очень важно для меня. «Братская ненависть» — это не я придумала. Часто родные братья сшибались в таких схватках, что нынешним сутяжникам и не снились. Возможно, были возлюбленные. Ах, как бы я хотела про это почитать!
Как старшему сыну — а кстати, может там и еще более старшие сыновья были, как знать — ему вменялось чуть ли не в обязанность дать роду продолжение. Может быть, даже наверняка, он был женат. Но учитывая материнскую и детскую смертность, отсутствие у него жены и детей на момент событий романа — не так уж невероятно.

10. Как он проводит свободное время?
Сиеста наше все. Послеобеденная. Дрема, фрукты и вино. Поскрипывают снасти и переборки. Распахнутая на груди рубашка, ленивые переборы гитарных струн. Смуглая изящная кисть с длинными пальцами. Или — ненастный вечер. Камин и толстый фолиант в руках. Отблески на огня на лице. Не прочитано ни строчки. О чем вы грезите, сеньор адмирал? О прошлом? О будущем?

11. Самый главный недостаток персонажа?
Одержимость и упертость. В частности — одержимость Бладом. Бешеная жажда мести и неспособность вовремя остановиться, доводящая до безумия. Гоняясь по всем морям за неуловимым пиратом, он был уже на грани, и, думаю, готов был преступить все и вся. И все-таки, какой-то расчет или последние остатки здравого смысла (чести и воспитания?) удержали дона Мигеля от совсем уж нехороших поступков в отношении Арабеллы, и он даже как будто вспомнил, что может быть галантным. (Эпизод с шоколадом). Подозреваю, что этот поступок был совершен скорее на автопилоте, но тем не менее. И лорда Джулиана после всех дерзостей не тронули. О чем это может говорить? Или дон Мигель не совсем спятил, или все-таки не окончательное чудовище.

Еще немного рассуждений и домыслов, просьба не принимать их близко к сердцу, они очень субъективны.

Вражда с Питером Бладом. Что-то шепчет мне, что при иных обстоятельствах они могли бы стать… если не друзьями, но каким-то образом принять существование друг друга. Они могли быть союзниками — во время Голландской войны 1672-78 гг, сражаться вместе, те не на одном корабле, но на одной стороне, у берегов Сицилии в 1676 году. Как мы знаем, Блад был произведен в лейтенанты как раз в том бою, когда погиб голландский адмирал де Рюйтер. И дон Мигель мог уже командовать одним из кораблей испанской эскадры. Как бы сложились их судьбы, если бы они были уже знакомы?

Я иду дальше и моделирую ситуации, когда они могли бы если не помириться, то примириться. Конечно, это в большей степени относится к дону Мигелю. Например, угроза его жизни. И точно не со стороны Питера Блада, тогда только грудью на амбразуру. Если бы они немыслимым образом вынуждены были сражаться против третьей силы или совместно выживать. (На необитаемом острове, вестимо). Или угроза жизни для кого-то, очень дорогого для него.

Или, к примеру, если бы оба загремели в темницу сырую по обвинению… в пиратстве. Кто — в прошлом, а кто — в настоящем. Сели бы рядком, поговорили ладком. А то все некогда было.

Но только ли испепеляющую ненависть он чувствовал к Питеру Бладу? А может, не желая сам себе признаваться, еще и отдавал должное как достойному противнику? Нечто, похожее на… суеверный трепет перед удачей врага? И где-то уж совсем в глубине души — преклонение и восхищение?

Вот взять их последнюю встречу. Он был почти готов выхватить шпагу, не думая о самосохранении и неминуемой смерти, возможно, желая ее — и Блад опускает свою руку на его. И бешеный норов смирен.

Издав нечленораздельный вопль бешенства, адмирал хотел схватиться за шпагу, но не успел сделать это, так как его противник быстро сжал его руку своими железными пальцами.
— Спокойно, дон Мигель! — сказал он твердым голосом. — Не вызывайте своим безрассудством тех жестокостей, которые допустили бы ваши люди, окажись вы победителем.
Несколько секунд они стояли молча, не сводя глаз друг с друга.
— Что вы намерены со мной делать? — спросил наконец испанец хриплым голосом.
Капитан Блад пожал плечами, и его твердо сжатые губы тронула слабая улыбка.
— Мои намерения уже осуществлены. Я не хочу причинять вам еще большие огорчения, в которых повинны вы сами.

И Блад здесь прекрасен, отпуская своего злейшего врага. Для меня очевидно, что и он выделял как-то по особенному дона Мигеля. Ну, с Бишопом там все ясно, там — Арабелла. А тут? Тут она тоже есть, стоит в нескольких шагах, но Блад то ее пока не видит.

Занавес. Больше мы с доном Мигелем не встретимся. Дальнейшая его судьба покрыта мраком, и внушает серьезное беспокойство. Доплыла ли шлюпка до Эспаньолы? Не арестовали ли его за пиратство, что тоже могло кончится судом и казнью? Да и вопрос его душевного состояния остался открытым. В «Удачах капитана Блада» возникнет маркиз де Риконете в качестве адмирала флота Испании в интересующем нас регионе. Да, эти рассказы были написаны позже, и Блад плавает на корабле, носящем другое имя, и странные вещи творятся с хронологией. Но и такой исход вероятен. Об этом я пофантазировала в фике «О природе странных сноведений». На днях вернувшись к нему, я переосмыслила и усилила для дона Мигеля драматизм ситуации. Теперь там более открытый финал. Так мне кажется достовернее.

И все-таки — пусть ему повезет. И пусть хоть и на склоне лет, на его жизнь упадет солнечный свет. Я не говорю ему — «прощайте», я говорю ему: «до свидания, сеньор адмирал».

@темы: Статьи, Фанфики

---

Лепестки на волнах

[Nunziata]

на правах саморекламы и для всех желающих
я выкладываю свой цикл фанфиков единым файлом
yadi.sk/i/CvASHWiV3HerZT
тект отредактирован мною, но блошки встречаются) есть изменения и дополнения
дописаны несколько глав к Искуплению - истории про дона Мигеля де Эспиносу и Беатрис

@темы: Фанфики

---

"Арабелла"

[Nunziata]

Автор: Nunziata
Бета: momond
Размер: драббл, 685 слов
Канон: Рафаэль Сабатини "Одиссея капитана Блада"
Персонажи: Питер Блад, "Арабелла"
Категория: джен
Жанр: агнст, мистика
Рейтинг: PG
Примечания: Присутствуют цитаты из канона. Текст написан для ОК Капитанский Рупор и Морские Курочки 2016




— Если мы не сможем победить де Ривароля, то я потоплю свои корабли в
канале и не дам ему возможности уйти из Порт-Ройяла...

...Лунный свет, не в силах пробиться сквозь толщу воды, сюда почти не проникает, но Блад хорошо видит остов большого корабля: «Арабелла» лежит, накренившись на левый борт, носовая часть занесена песком, тем не менее, еще угадываются очертания огромной пробоины. Фок-мачта рухнула, две другие лишились реев; борта обросли ракушками, а во мраке трюмов нашли себе приют разноцветные рыбки и прочие морские твари. Лениво шевеля плавниками, проплывает рифовая акула. Хишница сыта и не обращает внимания на возможную добычу.

Внезапно стайки рыбок бросаются прочь. На квартердеке клубятся тени, в их глубине возникает мужская фигура. Мужчина ступает на палубу, и «Арабелла» содрогается, дрожь бежит по песку. Корабль, будто мифический титан, пробуждается от зачарованного сна. Его нос медленно приподнимается, и вот уже киль оторвался от песка, и «Арабелла» устремляется вверх — к залитой лунным светом поверхности моря. На юте, скрестив руки на груди, стоит капитан. И прежде, чем вырваться из тягостного кошмара, Блад успевает увидеть его лицо — и узнать себя...

…Питер Блад, губернатор Ямайки, глубоко вздохнул и открыл глаза. Как же душно. Он осторожно поднялся, стараясь не разбудить Арабеллу и подошел к окну. В приоткрытую створку тянуло пряными цветочными ароматами. Окна губернаторской спальни выходили в сад, а не на залив, и Бладу захотелось к морю: уснуть все равно больше не удастся, к тому же через пару часов рассветет.

«...Я потоплю свои корабли в канале...»

Перейти Рубикон, сжечь мосты... Тогда это казалась так просто, почему же сейчас глухо щемит в груди? Да еще сны. Впервые затонувшая «Арабелла» привиделась ему где-то через месяц после боя. Счастливый супруг и обремененный многими заботами губернатор, он не придавал этим снам особого значения. Однако до сих пор ему не доводилось встречаться с самим собой.

Его логический ум отметал зловещие морские суеверия. Жара приводит к сгущению крови и вызывает дурные сновидения — только и всего. А небольшая прогулка поможет ему привести мысли в порядок. Бесшумно одевшись, Блад спустился в сад, затем пересек двор форта и подошел к воротам.

Сержант охраны и двое рядовых вытянулись при виде губернатора:

— Ваше превосходительство?

— Откройте калитку, сержант.

— Прикажете выделить охрану? — спросил тот, делая знак солдатам.

— В этом нет необходимости.

Сержант невозмутимо кивнул: многолетняя служба давно отучила его удивляться прихотям начальства.

Скрежетнул засов, и калитка открылась. Через минуту Блад был уже на молу.

«Зачем я здесь? Чтобы убедиться в бессмысленности моих снов?» — спросил Блад себя, разглядывая пустынное море.

Тьма уступала место предрассветным сумеркам. Огромная луна стояла совсем низко, и лунная дорожка пролегала как раз там, где его «Арабелла» ушла под воду.

«А ведь сегодня ровно год...»

Блад горько усмехнулся и уже повернулся, чтобы уйти, как вдруг замер, краем глаза уловив движение. Он медленно оглянулся: в лунном сиянии проступал призрачный силуэт корабля. Блад бросил взгляд на форт, чтобы понять, заметили ли призрак и там, но нет, часовые прохаживались по стене, как ни в чем ни бывало.

С каждым мгновением корабль становился все отчетливее. Чувствуя, как на лбу выступает испарина, Блад, не отрываясь, смотрел на него. В душном тяжелом воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения ветра, однако прорванные ядрами паруса пузырились. Уже можно было разглядеть взбирающихся по вантам матросов. Но что это были за матросы! До предела обострившимся зрением Блад видел и испанцев — в проржавевших кирасах, разрубленных шлемах — и корсаров. Их одежда истлела, и из прорех торчали кости, а черепа скалились вечной усмешкой. Ему даже казалось, что он узнает тех, кто был когда-то в его команде: по характерным движениям, по болтающимся на обнажившихся шейных позвонках амулетам — непременно чудодейственным, но так и не принесшим удачи своим владельцам...

В проемах окон кормовой каюты мерцало зеленоватое свечение, а на квартердеке застыл высокий человек в черном камзоле. Сердце стиснули безжалостные холодные пальцы, дыхание перехватило. Кто же командует кораблем мертвецов? Дон Диего? Или... он сам? Не явилась ли ему та часть его души, которая отправилась вслед за «Арабеллой» на дно? Блад ждал, что мертвый капитан обернется, как это случилось во сне, но тот продолжал смотреть вперед.

«Арабелла» уходила все дальше и дальше, растворялась в лунных бликах, а с востока уже катился алый рассвет. И лишь за мгновение до того, как корабль исчез, Бладу показалось, что капитан вскинул руку в прощальном жесте...

@темы: Фанфики

---

Сочельник

[Nunziata]

Кажется, я его не донесла)
как же вот так - взять и не помыть героев в бане?

Автор: Nunziata
Бета: ratacate
Фэндом: Сабатини Рафаэль «Одиссея капитана Блада», Герман Юрий «Россия молодая» (кроссовер)
Основные персонажи: Дон Мигель де Эспиноза, Питер Блад
Пейринг или персонажи: Питер Блад, дон Мигель, Иван Рябов и др.
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Жанры: Ангст, Юмор, AU,
Размер: мини
Описание: Обстоятельства сложились так, что в заснеженной Московии вместе с Питером Бладом оказывается и его бывший враг дон Мигель. Ночь, мороз и русская баня: «С легким паром!» Постканон. 4-я история цикла «Враг мой»
Посвящение: моей дорогой команде, сподвигшей меня на написание этого хулиганства
Примечания автора: Матчасть и обоснуй условны, упоротый автор, AU событий «России молодой» и исторических реалий. Написано для команды Библиотека Приключений
Цикл "Враг мой"
ранее в сериале Ирония судьбы
Spes contra spem
Искушение дона Мигеля





Архангельск
декабрь 169... года

— Иногда я спрашиваю себя, что я здесь делаю, — задумчиво произнес дон Мигель де Эспиноса-и-Вальдес и покосился на своего неожиданного компаньона, с которым проделал долгий путь от Эспаньолы до заледенелых берегов Белого моря.

Питер Блад, сидя за столом, что-то быстро писал в потрепанной толстой тетради. Услышав высказывание испанца, он хмыкнул, но не поднял головы.

Да уж, Небо щедро посылает испытания ничтожным смертным. Совсем недавно адмирал Испании заставил бы подавиться словами любого, кто осмелился бы только намекнуть, что он будет находиться в обществе своего заклятого врага и не попытается его прикончить.

«Бывший адмирал, — язвительно напомнил себе дон Мигель. — Бывший, черт меня подери!»

Он обвел взглядом толстые бревна, из которых были сложены стены добротной избы, затем посмотрел в узкое оконце. К пластинкам слюды снаружи липли хлопья снега. Темнота за окном казалась живой.

— Неисповедимы пути Господни... Вы поразительный человек, дон Педро. По вашей милости я оказался... — дон Мигель передернул плечами, — в этом преддверии ада.

— Вот как? Позволю себе заметить, что вам пришлось скрываться от ваших же соотечественников, жаждущих свести с вами близкое знакомство в застенках Севильи, дон Мигель.

— Не могу представить, что сейчас Санто-Доминго благоухает цветами... — продолжил дон Мигель, не обращая внимания на сарказм в голосе Блада.

Самообладание дона Педро и его способность иронизировать по поводу самых драматичных перипетий их совместных странствий и восхищали, и раздражали де Эспиносу. Впрочем... Испанцу вдруг вспомнилось, что Блад крайне неохотно говорил обо всем, что было до их дерзкого побега, а также в целом о Вест-Индии. И никогда – о мисс Бишоп, своей невесте. Но однажды на каком-то из бесчисленных постоялых дворов неслышно вошедший в отведенную им комнатушку де Эспиноса увидел, что Блад сидит, откинувшись на спинку кресла, и на его губах играет мечтательная и грустная улыбка. В руке он сжимал небольшой предмет, похожий на книжицу. Скрипнула половица, и лицо Блада мгновенно стало непроницаемым. Он быстро положил книжицу в карман камзола, однако де Эспиноса успел заметить, что это была миниатюра с изображением большеглазой девушки с пушистыми каштановыми волосами.

Во всяком случае, он отдавал должное стойкости дона Педро. Самому де Эспиносе было очень непросто принять резкий поворот судьбы, в одночасье сделавшей его изгнанником.

— Вам не кажется, дон Педро, что весь мир превратился в заснеженную пустыню? Или мы оба умерли, не заметив того, а нашим душам и после смерти суждено скитаться бок о бок...

— Вы слишком пессимистичны, места здесь не такие уж пустынные. К тому же, как вы знаете, в Соломбале начали строить большую верфь...

Де Эспиноса поморщился, c тоской подумав о «Сан-Кристобале». Корабль он был вынужден оставить в порту Севильи перед тем, как отправиться в Московию. А если быть честным с собой — пуститься в постыдное бегство.

— И все же я не понимаю, в чем смысл моего присутствия.

— А ваш опыт и талант флотоводца? Как только появятся корабли, московитам потребуются сведущие в морском деле люди.

— И это говорите... вы? — дернул уголком губ де Эспиноса, в упор глядя на Блада.

— Да, дон Мигель, — твердо ответил Питер.

В жарко натопленной комнате повисло молчание. Но через минуту де Эспиноса, скептически пожав плечами, заговорил вновь:

— Разве московиты способны создать флот? Да и о каком флоте может идти речь, если это негостеприимное море полгода покрыто льдом?

— У царя Петра грандиозные замыслы по выходу на Балтику. А судя по тому, что я о нем знаю, он способен... добиваться своего.

— Вам виднее, ведь царь Московии удостоил вас беседы наедине... — Дон Мигель вдруг зашелся надсадным кашлем, и Питер пристально вгляделся в его лицо.

— Пожалуй, мне следует приготовить для вас тинктуру от кашля.

— Ваша забота трогает, но, помилуй Боже, из чего вы ее приготовите? — Губы дона Мигеля сардонически изогнулись. — Из мха?

— Отчего же? У меня есть все необходимые ингредиенты. Кстати, мастер Иоанн обещал принести питье, которым местные знахарки пользуют больных, и мне было бы любопытно определить его состав.

— Час от часу не легче! И насколько далеко простирается ваше любопытство? Может, вы даже желаете исследовать на мне действие этого... гм-м… зелья? — приподнял бровь де Эспиноса.

— Не думаю, чтобы оно нанесло вам вред, дон Мигель.

— Вот уж увольте. Не хватало еще ведьмовских декоктов.

— Московиты не столь суровы к древним знаниям, хотя это не мешает им с чрезмерным, на мой взгляд, пиететом относиться к чужестранным лекарям.

— Язычники, — буркнул дон Мигель. — А этот мастер Хуан, ваш друг, — сущий варвар.

— Он не варвар, — возразил Блад.

За бревенчатой перегородкой, в хозяйской половине избы, послышались шаги. В дверь решительно постучали, и она тут же распахнулась. Пригибаясь под низкой притолокой, в комнату вошел человек огромного роста. Он посмотрел на гостей спокойными светлыми глазами и поклонился в пояс.

— Поздорову ли, гости дорогие?

Блад поднялся на ноги и проговорил, шагнув ему навстречу:

— Поздорову, мастер Иоанн.

...Иван Рябов, или Большой Иван, как окрестили его шкиперы торговых судов, был молод, но уже считался одним из самых опытных лоцманов и кормщиков. Воевода Апраксин поручил приехавших по первопутку заморских гостей его заботам, и Рябов выполнял сие поручение без подобострастия, но с большим тщанием.

После безалаберной, по-восточному пышной Москвы Архангельск удивлял своей строгостью и простотой нравов. Блада и де Эспиносу определили на постой к Тимофею Кочневу, корабельных дел мастеру. Воевода нередко приглашал их к себе, а то и сам, не чинясь, наведывался в дом к Кочневу, обсуждал с иноземцами особенности постройки кораблей в разных странах или беседовал об искусстве ведения морского боя. Кочнев с жаром нахваливал поморскую лодью, дон Мигель с не меньшей страстью отстаивал достоинства испанских галеонов, а потом вдруг умолкал, и в его глазах появлялась тоска.

Кормили их столь обильно, что Блад не без иронии сравнивал себя с рождественским гусем. Жирная пища была необычной на вкус, зато помогала переносить морозную погоду. Но холод все равно донимал: вот уже два дня дон Мигель сильно кашлял, хотя фамильная гордость не позволяла ему признаться в недомогании.

Этим утром Рябов, покачав головой, сказал:

— Занедужил Михайло Лександрович...

Выяснив, как звать иноземцев «по батюшке», московиты обращались к ним на свой лад. Блад отнесся к этому философски, у де Эспиносы подобная вольность поначалу вызывала негодование, но затем и он смирился.

— Ничего, бабинька Евдоха поправит, — продолжал Рябов.

Питер представил, как недоверчивый испанец воспримет снадобье, изготовленное неведомой знахаркой, и произнес, тщательно выговаривая слова чужого языка:

— Благодарю, мастер Иоанн, но я сам могу приготовить лекарство.

Рябов понимающе хмыкнул:

— Чай, не отравим. А и ты приготовь, Петр Иванович. Худа не будет...

...Вместо ведьмы с «декоктом» вслед за кормщиком в комнату скользнула невысокая девушка – младшая дочь Кочнева. На подносе она несла две большие кружки, над которыми завивался пар. По комнате поплыл аромат меда и трав. Подойдя к де Эспиносе, девушка гибко поклонилась, держа поднос на вытянутых руках:

— Отведай сбитня, Михайло Лександрович.

В отличие от Блада, дон Мигель не утруждал себя изучением языка. Впрочем, предложение угощения было весьма красноречиво, однако он не торопился брать кружку. С несколько растерянным видом де Эспиноса рассматривал стоящую перед ним девушку. В уголках ее по-детски пухлых губ притаилась лукавая улыбка, а в зеленовато-серых прозрачных глазах мерцали веселые искры.

Блад, внутренне забавляясь, но сохраняя серьезность, подсказал:

— Она просит вас это выпить.

Дон Мигель помедлил еще мгновение, затем поднес кружку к губам и, принюхавшись, храбро отхлебнул.

Девушка шагнула к Бладу:

— И ты, Петр Иванович, не побрезгуй.

— Вот и славно, — прогудел кормщик, видя, что драгоценные гости не перечат. А то, не приведи Господь, слег бы гишпанский боярин, так и ему, Рябову, не сносить головы. — Благодарствуем, Настасья Тимофеевна.

Когда девушка, одарив их всех улыбкой, ушла, Рябов усмехнулся:

— Хороша девка? Батюшка ее в большом почете у государя. Зело строг Тимофей Кононович, но ежели сватов заслать надумаешь, Михайло Лександрович, подсобим.

Дон Мигель, продолжавший смотреть вслед девушке, встрепенулся и вопросительно оглянулся на Блада, который невозмутимо перевел ему слова кормщика. Испанец изменился в лице, резкие слова были готовы сорваться с его губ. Затем, осознав, насколько комично он будет выглядеть в своем гневе, де Эспиноса церемонно наклонил голову и сказал:

— Я обещаю подумать об этой высокой чести.

Выслушав ответ заморского гостя, Рябов кивнул:

— Ну, то дело будущее. А нонче из Москвы самого царя стольник приехал. Пойдет теперь потеха! Тимофей Кононович к воеводе зван, а мне наказал вам все честь по чести устроить. Так что пожалуйте в баню, гости дорогие. Поспела баня-то.

На этот раз Блад не смог скрыть своего замешательства.

— Что там? — подозрительно осведомился дон Мигель. — Новое зелье?

— Полагаю, вы зря сетовали на бездействие. В Архангельск прибыл приближенный царя Петра. А еще... Если я правильно понял мастера Иоанна, нам предлагается совершить омовение.

— Да он рехнулся, ваш мастер Хуан?! Омовение в такую стужу! И где? Уж не в проруби ли?

— Для этих целей у московитов есть особые дома... — рассеяно проговорил Блад, пытаясь сообразить, как им уклониться от предложения радушных хозяев. Затем он обратился к Рябову: — Если верно то, что я слышал, в бане вы окатываетесь кипятком и дозволяете сечь себя розгами?

— Так прямо и сечь, — укоризненно ответил Рябов. — Это кто ж такую нелепицу наплел? В бане душа крылья расправляет, а тело-то как радуется! От травок да веничка березового дух стоит легкий, не надышишься. Враз всю хворь снимет. — Кормщик обвел насмешливым взглядом напряженные лица иноземцев. Пауза затягивалась, и он добавил: — Али робеете, господа мореходы?

Усмехнувшись, Блад тряхнул головой:

— Дон Мигель, отказ будет равносилен признанию в трусости.

— А согласие — верным способом отправиться к праотцам, — буркнул де Эспиноса.

— Вряд ли это опаснее, чем блуждать в дебрях Амазонки, где отравленная стрела в любой момент может оборвать вашу жизнь.

— Ваш исследовательский пыл начинает меня смущать, дон Педро. Но... так и быть.

***


Рябов открыл дверь бани, и на морозный воздух вырвались клубы пара. В полутьме рядно тлели угли очага. Пахнуло дымом и чем-то пряным.

«Хорошо, хоть не серой» — иронично заметил про себя Блад.

— Miserere mei, peccatoris... — пробормотал де Эспиноса, по-видимому, подумав о том же.

— На абордаж, дон Мигель, — рассмеялся Питер и шагнул через порог.

В бане их встретил низенький раскосый человек с бритой головой – голый, если не считать холщового передника на бедрах. Он бесцеремонно потянул за рукав дона Мигеля и знаком показал, что и тому надлежит раздеться. Де Эспиноса гневно зыркнул на него, но затем, надменно кривя губы, скинул штаны и рубаху. Человечек зацокал языком, то ли одобрительно, то ли с осуждением разглядывая поджарое, покрытое шрамами тело испанца, и ткнул пальцем в сторону широкой лавки. Дон Мигель покосился на неторопливо раздевающегося Блада, затем, вполголоса выругался и лег животом на лавку.

Что-то зашипело и забулькало, пар повалил еще гуще. В нем смутными тенями двигались две фигуры: огромная — кормщика и маленькая — узкоглазого дьявола.

Жар наводил на мысли об адском пекле, и дон Мигель, которым владело весьма скверное предчувствие, собрался было заявить, что не желает рисковать спасением своей души, участвуя в подобном непотребстве. Но в этот миг из туманного марева вынырнул человечек. В руках он держал два пучка розог, отчего-то с листьями, и не успел дон Мигель что-либо сказать, как низкорослый дьявол с азартными гортанными выкриками принялся охаживать его по спине и ногам. Влажные ветки хлестко впечатывались в тело, волнами нагоняли становящийся уже нестерпимым жар. Пот заливал глаза, и дон Мигель, жадно хватая ртом горячий воздух, клял про себя любопытство Блада. Рядом слышались такие же хлесткие шлепки: мастер Хуан, не покладая рук, трудился над распластанным на соседней лавке доном Педро и низким голосом говорил что-то нараспев.

«Не иначе как читает заклинание», — решил дон Мигель. Ощущение, что он попал в преисподнюю, усиливалось с каждой минутой, и то, что неуемный Блад претерпевает такие же мучения, ничуть его не утешало.

Тем временем человечек отбросил розги и прошелся по спине испанца цепкими проворными пальцами, безошибочно находя болезненно напряженные мышцы и безжалостно их разминая. Затем как будто наступила передышка, и де Эспиноса приподнял голову, пытаясь разглядеть, что происходит с его товарищем по несчастью. И тотчас на него обрушился ушат ледяной воды. Тело будто объял огонь, воздух с тихим свистом вышел из легких, и только это помешало де Эспиносе взвыть в голос. На несколько мгновений он утратил связь с реальностью

— Ибрагим! Что творишь, ирод окаянный?! — с досадой прикрикнул Рябов. — Говорено тебе было — не в полную силу! Так и уморить боярина недолго!

Питер Блад перевел дух: впечатления от неистовства, именуемого у московитов омовением, оказались куда сильнее, чем он мог предположить. Хотя, получается, кормщик его щадил. А что тогда довелось испытать дону Мигелю? Блад с беспокойством взглянул на испанца, однако тот уже зашевелился.

Ибрагим придерживал дона Мигеля за плечи, помогая ему сесть, и удовлетворенно приговаривал:

— Якши... Жив боярин. Вишь — жив. Лихоманка теперь отпустит. Якши, якши...

***


— Вы помните, какой сегодня день, дон Мигель?

Де Эспиноса молчал. Стряхнув подступающую сонливость, Питер приподнялся на локте и увидел, что тот лежит, устремив немигающий взгляд в потолок.

— После безумной экзекуции, которой мы опрометчиво согласились подвергнуться, немудрено было забыть не только о дне, но и о своем имени, — наконец сварливо ответствовал испанец. — Но, тем не менее, я помню, что сегодня Сочельник.

— Вот и замечательно, — одобрил Питер. — Возможно, варвары-московиты не так уж безумны. Поразмыслив, я нахожу определенную приятность в таком резком переходе от жара к холоду и обратно.

— Не думал, что вам придутся по вкусу этакие... утехи, — ядовито вставил дон Мигель.

— Отмечу также, что ваше дыхание стало ровнее. Это хороший знак, — усмехнувшись, продолжил Блад. — Кстати, у меня кое-что есть для вас. — Дотянувшись до стоящего рядом с лавкой сундучка, он открыл его и извлек пузатую бутылку. В сиянии свечей ее содержимое налилось густым бордовым цветом.

— Малага! Где вы ее взяли? — Де Эспиноса пораженно уставился на Блада.

— Неисповедимы пути Господни, — тонко улыбнулся тот.

— Дьявол... — пробормотал не проникшийся благостью дон Мигель. — Но... мне нечего преподнести вам в ответный дар, дон Педро.

— О, пустяки. Скажем, это благодарность за удовольствие пребывать в вашем обществе.

Де Эспиноса поднялся с постели и, шлепая по полу босыми ногами, подошел к Бладу.

— У меня не было выбора... — Он осторожно взял из его рук бутылку. — Так что я бы сказал — это судьба.

Блад отвернулся и взглянул в окно. Метель прекратилась, и в комнату скупо проникал свет полной луны.

— И все-таки это не значит, что надо отказываться от попыток все изменить. Вновь и вновь...— тихо, словно обращаясь к самому себе, проговорил он, а затем снова взглянул на де Эспиноcу: — Отчасти вы правы, дон Мигель. Но и с судьбой можно поспорить.

@темы: Фанфики, Враг мой

---

О супружеском долге и снах

[Nunziata]

Раз уж зашел разговор про Эрнанду, предлагаю вниманию почтенной публики свою зарисовку, которя, увы, пока не вылилась в нечто большее, хотя такая мысль и была.

Автор: Nunziata
Бета: ratacate
Фэндом: Сабатини Рафаэль «Одиссея капитана Блада»
Пейринг или персонажи: дон Хайме/донья Эрнанда
Рейтинг: R!
Жанры: Ангст
Размер: Мини
Описание:
«Хроники капитана Блада», гл. «Посланец короля»
Постканон. После успешной операции по освобождению друзей капитан Блад покинул Пуэрто-Рико, а другим героям этой истории предстояло вернуться к своей прежней жизни
Предупреждение: сомнительное согласие


Прошедший день был самым черным в жизни губернатора Пуэрто-Рико дона Хайме де Вилламарга. С того момента, когда его превосходительство осознал, в каком гнусном спектакле поневоле участвовал, он пребывал в странном оцепенении, словно человек, оглушенный ударом по голове.

Подумать только! Капитан Блад, тот самый Педро Сангре, которого усердно предавали анафеме с амвонов всех церквей заокеанских владений его величества, был под кровом его дома! Более того, презренному пирату удалось оставить дона Хайме в дураках и освободить своих головорезов. Конечно, хитростью Педро Сангре не уступает самому дьяволу… да еще орден...

Дон Хайме насупился, разглядывая стоящую перед ним бутылку канарского, уже на две трети пустую. То, что орден святого Якова Компостельского предназначался вовсе не ему, особо болезненно уязвляло самолюбие его превосходительства. Разве его неустанные труды на посту губернатора Пуэрто-Рико не заслужили награды? На мгновение он гордо приосанился, однако тут же сник: пираты, о поимке которых он успел сообщить наместнику его величества, ускользнули от правосудия, и из этого вытекала неприятная необходимость вновь писать в Санто-Доминго. А в довершение всех бед он еще вынужден терпеть в своем доме Родриго де Кейроса!

Но как посмела Эрнанда скрыть, что «дон Педро де Кейрос» — не тот, за кого себя выдает?!

Губернатор не был склонен обдумывать собственные действия и упорно не желал признавать, что он сам не позволил жене высказаться.

Дребезжащий бой часов заставил дона Хайме встрепенуться и напомнил ему, что на сегодня у него осталось еще одно дело...

...Мысли о Родриго, воспоминания об их коротких встречах давно стали для Эрнанды тайным убежищем, утешением ее души.
Их детство прошло в холмистом, утопающем в розах Сантарене, и там же зародилась их любовь. Родриго был на четыре года старше, и по многим причинам о браке с ним не могло быть и речи. Хотя оба они это знали, Эрнанда пришла в отчаяние, когда отец объявил ей о сватовстве дона Хайме де Вилламарга. Отчаяние многократно усугублялось тем обстоятельством, что ей предстояло вслед за мужем отправиться на Пуэрто-Рико.

Со дня свадьбы они с Родриго обменялись лишь несколькими письмами. Им приходилось тщательно выверять каждое слово, поскольку следы на конвертах свидетельствовали, что дон Хайме не считает зазорным вскрывать корреспонденцию, адресованную жене. Об этом же говорила его осведомленность в делах семьи де Кейрос. И все же за сдержанными, скупыми фразами писем Родриго Эрнанда чувствовала затаенную нежность и беспокойство о ее судьбе. И вот он здесь, но от этого ее тоска еще горше – что он может сделать для нее? Только растерзать ее душу в клочья...

Она вздрогнула, услышав, как часы на городской площади начали отбивать полночь. Дон Хайме всегда приходил к ней в это время, однако сегодня Эрнанда не ждала его, полагая, что бурные события последних дней избавят ее от внимания мужа. Но едва затих бой часов, как дверь спальни открылась, и дон Хайме возник на пороге. Эрнанда молча смотрела, как он приближается, сбрасывает бордовый бархатный халат и грузно садится на скрипнувшую кровать. Мысль о неизбежности соития вызывала легкую тошноту, но за пять лет брака Эрнанда хорошо усвоила, что ее желания или самочувствие не имеют никакого значения. Лучшее, что она могла сделать, задыхаясь под сопящим мужем, — это постараться отрешиться от происходящего.

Недовольно оглядев жену, дон Хайме откинул покрывало и сжал ее грудь. Эрнанда закрыла глаза, однако муж не спешил забираться на нее.

— Это все твоя вина! — вдруг раздраженно бросил он.

Эрнанда удивленно взглянула на супруга. Подняв подол рубахи, дон Хайме теребил свой вялый и сморщенный мужской орган. Зрелище было настолько отталкивающим, что молодая женщина поспешно отвела взгляд.

— В чем я провинилась на этот раз, дон Хайме? — устало спросила она.

— В чем?! Святые небеса, она еще спрашивает — в чем! Это все твои глупые обиды! Педро Сангре! Проклятый пират был в моих руках! Кстати, о чем это ты шепталась с ним в тот вечер? — Дон Хайме с подозрением уставился на жену.

— Вы сами препоручили его моим заботам, дон Хайме, — спокойно ответила Эрнанда. — И я сразу пыталась дать вам понять, что этот человек не мой кузен. Но вам не было угодно обратить внимание на мои слова.

— Нет, все-таки ты безнадежно глупа, Эрнанда! Конечно, я изложу королевскому наместнику все обстоятельства дела... — Насупившись, дон Хайме замолк и даже оставил в покое свое бессильно поникшее достоинство. — Но каковы будут последствия? Я могу не только потерять свой пост, но и... — мрачно изрек он через минуту, возобновляя свое занятие.

— Не вижу, каким образом я к этому причастна. — Эрнанда села на кровати, избегая смотреть, как дон Хайме возбуждает себя.

— Чертов пират! — не слушая, продолжал он. — Если бы ты не возомнила о себе невесть что! Да еще твой кузен Родриго!

— Я полагаю, что Родриго достаточно убедительно все вам объяснил! — голос Эрнанды задрожал от негодования.

— Драгоценный кузен Родриго! Вот уж кому точно не стоит злоупотреблять моим гостеприимством! Он никогда мне не нравился, а уж твой интерес к нему попросту… непристоен! — отозвался дон Хайме, распаляясь все больше. — Впрочем... Вся ваша семейка…

— Моя семья не вызывала у вас такого неприятия, когда вы решили взять меня в жены! — воскликнула Эрнанда. — Напротив, вам было лестно породниться с нами!

— Уж не намекаешь ли ты, что мое происхождение уступает твоему? — Дон Хайме презрительно надул губы. — Да твой отец почел за счастье принять мое предложение. Напомнить тебе, в каком состоянии были его дела? — Вопреки надеждам Эрнанды, его настойчивые попытки подготовить себя возымели успех. Удовлетворенно хмыкнув, он сказал: — Раз уж Небо судило нам стать мужем и женой, извольте лечь, донья Эрнанда, и приготовьтесь исполнить свой супружеский долг!

Даже когда дон Хайме бывал в благодушном настроении, ему не приходило в голову ласками расположить к себе жену, а в эту минуту им владело желание отомстить ей за свой позор. Он грубо мял груди Эрнанды, умышленно причиняя боль, затем бесцеремонно задрал ее сорочку и навалился на жену, тяжело и шумно дыша. Эрнанда закусила губы и инстинктивно попыталась отодвинуться.

— Лежите спокойно... донья Эрнанда! — пропыхтел дон Хайме, входя в нее резким толчком.
— Разве... Святая церковь… не учит нас... что жена… должна... смиренно принимать... своего супруга?

С каждым словом он глубоко вторгался в тело Эрнанды, будто намереваясь пригвоздить ее к постели. Молодую женщину мутило от запахов вина и чеснока, которым обильно сдобрили поданное на ужин жаркое. Крепко зажмурившись, она отвернула лицо от мокрых поцелуев мужа. Наконец, ухнув, дон Хайме дернулся, обмяк и через несколько бесконечных для Эрнанды минут скатился с нее.

— Как ни возделывай эту ниву, урожая мне не дождаться… — отдуваясь, пробормотал он, небрежно проведя рукой по животу жены. — А еще твоя дерзость в придачу...

Эрнанда не ответила и не открыла глаз. Она лежала, дрожа от унижения и боли, и только после того как стукнула дверь, возвещая уход мужа, позволила глухим рыданиям вырваться из своей груди. Впрочем, слезы быстро иссякли: она научилась подавлять свои чувства, даже когда оставалась наедине с собой. Она одернула рубашку, повернулась на бок и сжалась в комок. Дрожь постепенно стихала, и незаметно для себя Эрнанда заснула.

Под утро ей привиделся странный сон, от которого она пробудилась с бешено колотящимся сердцем. Во сне Эрнанда оказалась в длинной, залитой солнцем галерее. В арочном проеме спиной к ней стоял Родриго.

— Родриго!

Эрнанда бросилась к нему, но, не добежав нескольких шагов, поняла, что обозналась.

— Дон Родриго скоро предстанет перед вами, донья Эрнанда. А пока я — ваш кузен и прибыл сюда вместо него, — произнес незнакомый мужчина звучным, с бархатистыми нотками голосом.

Он обернулся, и Эрнанда прижала пальцы к губам: перед ней стоял дон Педро Сангре, и в его синих глазах были сочувствие и... радость.

@темы: Фанфики

---

Лепестки на волнах

[Nunziata]

Вдруг написался еще один, завершающий, фик про дона Мигеля и Беатрис

Фэндом: Сабатини Рафаэль «Одиссея капитана Блада»
Пейринг или персонажи: дон Мигель де Эспиноса/ОЖП; дон Диего де Эспиноса
Рейтинг: PG-13
Категория: джен, местами гет
Жанры: ангст, драма,
Предупреждения: смерть основного персонажа, нехронологическое повествование
Размер: почти миди, ок 4000 слов
Описание: постканон, 1707 год. Флешбеки. Финал.
Примечания автора: Пред. части лежат тут sabatini.diary.ru/?tag=221431
Хедканон автора в том, что касается видения образов дона Мигеля и дона Диего



Глава 1

Сентябрь 1653, Кадис

Море накатывалось мутно-зелеными валами, вздымало над молом пенные брызги и, недовольно ворча, отступало. В бухте Кадиса плясали на волнах юркие фелуки, тяжело переваливались, натягивая якорные тросы, огромные галеоны. Справа угрюмо насупился расположенный на небольшом островке приземистый форт Сан-Себастьян - главный страж гавани и города .
Конец сентября, разгар штормов равноденствия. Обычно заполненный людьми причал опустел: желающих выйти в гневное море не было, лишь у самого горизонта мелькал парус корабля какого-то совсем отчаянного капитана. И те немногие моряки, которые по воле злой судьбы выбрались из таверны, удивленно косились на стоящего в самом конце мола худощавого подростка лет тринадцати. Сильный ветер, заставляющий их втягивать голову в плечи, трепал его темные кудрявые волосы. А мальчик, казалось, и не замечал ни ветра, ни брызг, и, уходить, судя по всему, не собирался.
- Мигель! - Поскальзываясь на мокрых камнях, к нему спешил другой мальчик, помладше: - Мигель!
Тот обернулся не сразу — голос прибоя заглушал все звуки
- Диего?
- Я так и знал, что ты удрал сюда... - обижено заявил Диего.
Мигель рассеянно улыбнулся и спросил невпопад:
- Тебе не кажется, что море говорит с нами?
Диего поежился:
- Что это пришло тебе в голову? Вот узнает отец Матео...
- А кто ему расскажет? Может, ты, брат? — прищурился Мигель
- Нет! Клянусь святым Диего из Алькалы, моим покровителем! - запальчиво воскликнул Диего.
- Разве дикие звери не разговаривали со святыми? — не слушал его Мигель. - И разве море, как и все сущее, — не творение Господа нашего?
- Так то - звери, и ты ведь пока не святой, — рассудительно заметил младший брат и осекся: уж больно странный разговор у них получается. Если их отец, или, не дай Боже, священник и вправду узнают, обоим не миновать хорошей взбучки, а то и еще чего похуже. Впрочем, с тех пор, как они по приглашению дяди Освальдо приехали в Кадис, Мигель все время ведет себя странно и готов часами пропадать в порту, хотя отец совсем тому не рад. Поневоле подумаешь, что кто-то навел на брата чары. Диего продолжил уже жалобно, исподлобья глядя на Мигеля: - Хватит, а? Я промок. А тебя все ищут. Отец недоволен...
Что-то будто погасло в лице старшего брата. Он прерывисто вздохнул и упавшим тоном ответил:
- Пойдем, Диего.
Диего был бы рад пуститься бегом и нетерпеливо оглядывался на него. Оно и понятно: старший брат всегда был заводилой в их проказах, и непререкаемым авторитетом для младшего, а тут плетется позади, однако Мигель продолжал идти медленно, понурив голову. Он предчувствовал, что его ждет неприятное объяснение с отцом, и почти наверняка - наказание. Но гораздо больше его огорчало, что приходится уходить именно сейчас — ведь только ему начало казаться, что он различает слова в рокоте моря...

Май 1707, Эль-Ферроль

...Поразительно, события вчерашнего дня поблекли, а то, что случилось много лет назад, видится ярко. Стоит протянуть руку и коснешься шершавого камня стен Кадиса. Мигель де Эспиноса покачал головой и откинулся на спинку кресла. На колени упал лепесток отцветающей магнолии, де Эспиноса сбросил его в плещущийся у самых его ног пруд...

Алехандро де Эспиноса привез сыновей в Кадис в надежде заручиться протекцией дона Освальдо де Мендосы, дяди мальчиков по материнской линии, и затем представить их ко двору. Тогда же Мигель впервые увидел море, и что-то сдвинулось в его душе. Как завороженный, он разглядывал величественные галеоны, матросов, проворно снующих по вантам, всем своим существом желая очутиться на палубе одетого белым облаком парусов корабля.
Разумеется, упрямство старшего сына, вдруг заявившего, что он намерен связать свою жизнь с морем вызвало бурю негодования у дона Алехандро, человека властного и жесткого. Однако ни посулы, ни угрозы не возымели на Мигеля никакого воздействия. Такого рода бунт мог повлечь за собой самые печальные последствия для строптивого юнца, если бы ему неожиданно не оказал поддержку дядя Освальдо. Что именно убедило отца, Мигель так и не узнал. Но в итоге тот смирился. А ему объявили, что вскоре кузен Родриго, старший сын Освальдо, отплывает на Эспальолу, и на его корабле есть место для теньента Мигеля де Эспиносы.

«Охота мокнуть. Ты и впрямь одержим...» - насмешливо говорил тогда Диего.

Но Мигель ничуть не удивился, когда через несколько лет младший брат также избрал судьбу моряка.

За свою долгую жизнь адмиралу де Эспиносе довелось побывать во многих городах, но Кадис, сродни первой любви, занимал особое место в его душе. Золотой Порт, гордость Испании...

Ветер погнал рябь по поверхности пруда, бело-розовые лепестки магнолии заколыхались на мелких волнах, наползая друг на друга и переворачиваясь. И де Эспиносе вдруг привиделись буруны над верхушками мачт галеонов, уходящих на дно. Верно, Испания тяжко прогневила Творца, раз славная победа у стен Кадиса обернулась горчайшим поражением в заливе Виго.*


Октябрь 1702, Виго

В середине сентября 1702 де Эспиноса получил срочный приказ выдвинуться на соединение с Серебряным флотом и сопровождающими его французским конвоем и поступить в распоряжение адмирала де Веласко. Пять кораблей де Эспиносы встретились с испано-французской эскадрой в бухте Виго. И вот уже две недели корабли стояли на рейде: Мануэль де Веласко ничего не предпринимал, ожидая приказа из Мадрида...

- И все-таки я настоятельно рекомендую... нет, я требую, чтобы Серебряный флот продолжил свой путь и шел в Эль-Ферроль. Город хорошо укреплен, а узость пролива послужит дополнительной защитой, - Мигель де Эспиноса устало потер висок. Он уже не надеялся переубедить адмирала де Веласко и французского вице-адмирала Шато-Рено.
Совещание в кают-компании испанского флагмана длилось третий час. Француз, щегольски одетый, тонко улыбался, скрывая досаду, и обмахивался надушенным платком. Его высказанное ранее предложение направиться в Брест тем более не нашло отклика у испанских союзников.
- Дон Мигель, - тучный де Веласко отдувался и недовольно сопел. - У меня есть сведения, что адмирал Рук не сумел взять Кадис и возвращается в Англию. Здесь нам никто не угрожает. К тому же, гарнизон усилен, а вход в бухту перегорожен. И я не хочу рисковать, в шторм проходя Феррольским проливом.
Он поднялся на ноги, давая понять, что совещание окончено.
- Но хотя бы велите разгрузить корабли! - раздраженно бросил де Эспиноса напоследок.

Адмирал де Веласко внял таки совету и снял с галеонов часть ценностей. Но его действия запоздали: утром 23 октября море заполонили паруса кораблей англо-голландской эскадры, и Серебряный флот оказался заперт в заливе...
В безнадежной попытке не дать врагу прорваться в бухту, де Эспиноса сражался бок о бок с французами. Он потерял четыре из пяти своих кораблей. «Архангел», получивший многочисленные пробоины, со сбитым рангоутом, едва держался на воде. Не лучше дела обстояли и у союзников. И вот тогда на флагманском галеоне «Нуэстра Сеньора де ла Консепсьон» взвился сигнальный флаг: де Веласко приказывал сжечь корабли...
Стиснув руками перила ограждения юта, дон Мигель смотрел, как под воду одним за другим погружаются пылающие галеоны, унося с собой не только неисчислимые ценности, но саму надежду для Испании. Каким-то краем сознания он отметил, что Шато-Рено с остатками эскадры удалось вырваться из блокированной бухты. Затем он осознал, что его тянет за рукав один из теньентов.
- Сеньор адмирал! Вы меня слышите? Вы ранены?
Ранен? Действительно, правая штанина намокла от крови, но боли он не чувствовал, и поэтому лишь мотнул головой.
- «Архангел» тонет. Шлюпку уже спустили. Вы должны покинуть корабль, - настойчиво твердил теньент, а де Эспиноса никак не мог вспомнить его имя.
Им овладело страшное опустошение. Казалось, что жизнь по капле вытекает из него, и причиной тому была вовсе не пустяковая царапина. И даже то, что сокровища не достанутся англичанам, не служило утешением. У его страны больше не было Серебрянного флота...


Глава 2

Май 1707 г., Эль-Ферроль

Адмирал Рук не стал нападать на Виго, трезво оценив надежность укреплений города. Да и к чему? В окрестностях было, чем поживиться. Разорив близлежащие деревни и несколько монастырей, захватчики обнаружили также сундуки с золотом и серебром, которые не успели отправить в Мадрид, и, удовольствовавшись этим, покинули залив Виго.
Вскоре после отплытия англо-голландской эскадры, занемогшего дона Мигеля перевезли в Эль-Ферроль. Много дней он лежал, безучастно разглядывая полог кровати. В груди разливалась тупая боль, и дыхание самой Вечности касалось его лица. Беатрис брала его холодные ладони в свои, согревая их, и даже полузабытьи он ощущал ее присутствие. Что же не дало погаснуть тусклому огню жизни в изнуренном болезнью и отчаянием теле? Травяные настои жены? Ее любовь? Или его собственное упрямство?
Как бы то не было, ему вновь удалось отступить от ледяной бездны. Но она осталась близко, очень близко. И хотя к весне 1703 года он поднялся с постели, даже прогулка по саду стоила ему немалых трудов.

Два чужеземных принца спорили за трон и, подобно хищным птицам, разрывали Испанию на части. Война шла полным ходом, но для адмирала де Эспиносы она была закончена. Погруженный в раздумья, он подолгу сидел в кресле на берегу крошечного пруда или возле разожженного камина. События прошлого разворачивались перед его глазами бесконечной лентой.
Приходила Беатрис и устраивалась рядом с ним, на скамеечке. У них вошло в привычку молчать, лишь иногда она что-то негромко напевала, склоняясь над пяльцами с вышивкой, однако для него было как никогда была важна ее близость.
И только известие о потере Гибралтара вызвало у дона Мигеля вспышку ярости. Он гневно упрекал Небо в несправедливости. Как бы он желал сражаться в том бою и с честью принять смерть! Но Господь судил ему медленно дотлевать в немощи и бессилии...
Затем он устыдился своего малодушия и в тот же вечер попросил жену вновь читать ему.

Галисия в меньшей степени оказалась затронута военными действиями, и здесь жизнь брала свое. В прошлом году произошло немаловажное событие для семьи адмирала де Эспиносы: дон Хуан де Кастро-и-Вильальба попросил руки Изабеллы.
Дон Мигель осознал, что еще способен радоваться и... удивляться: его малышка Изабелита выросла. Дон Хуан происходил из хорошего рода, его земли, лежащие вблизи Ла Коруньи, приносили неплохой доход даже в нынешние печальные времена, но де Эспиноса не хотел неволить дочь, ведь той едва минуло пятнадцать. Однако Изабелита подозрительно легко согласилась, и он удивился еще больше, когда выяснил, что молодые люди уже знакомы.
«Мы слишком ее баловали. Как они ухитрились?!» - возмущенно сказал он жене.
«Разве у нас было иначе? Главное, дон Хуан ей по сердцу» - лукаво ответила та, и де Эспиноса впервые за многие месяцы улыбнулся, догадавшись, что дело не обошлось без ее участия.

Свадьба состоялась в апреле этого года, сразу после Великого поста, затем Изабелла уехали в Ла Корунью, оставив своего отца в некотором недоумении — тому еще предстояло привыкнуть не слышать в доме смеха дочери...

Впрочем, именно смех он сейчас и слышал.
Кто-то с треском ломился сквозь подстриженный кустарник.
- Диего!
Снова приглушенный смешок.
На лужайку выбрался мужчина средних лет. Поверх скромного камзола на нем был надет кожаный нагрудник, в руках он сжимал рапиру. Судя по всему, он не замечал сидевшего в тени деревьев дона Мигеля.
- Диего, выходите, я знаю, что вы здесь!
Из кустов показался смущенный Диего.
- Вы самовольно покинули место поединка, а это недопустимо для истинного кабальеро — сурово произнес учитель.
Диего опустил голову, но все-таки осмелился возразить:
- Но ведь это не было настоящим поединком, сеньор Гарсия! А упражнения так скучны! Сколько можно держать шпагу в вытянутой руке и стоять неподвижно?!
- Эти упражнения могут весьма и весьма пригодится вам, Диего.
- Я хочу рубить проклятых еретиков и командовать кораблем. Как мой отец!
- Что будет стоить ваша жизнь в настоящем бою, если вы не умеете защищать ее? Да к тому же, если вы не способны подчиняться приказам, кто доверит вам корабль и солдат? - нахмурился Гарсия.
- А вот мой отец и дядя... Они вовсе не подчинялись...
- Диего, - окликнул сына де Эспиноса.
Диего обернулся, и слова замерли на его губах, а щеки густо заалели.
Гарсия тоже обернулся и немедленно склонился в поклоне:
- Дон Мигель...
- Продолжайте, сеньор Гарсия, - усмехнулся де Эспиноса.
- И я уже не говорю, что вы нарушили покой вашего почтенного отца, - пробормотал тот. - И сейчас я попрошу дона Мигеля самого назначить вам наказание.
Де Эспиноса приподнял бровь, но кивнул:
- Оставьте нас. Позже Диего вернется к так опрометчиво прерванному занятию.
Учитель фехтования поклонился еще раз. Дон Мигель дождался, когда он скроется за живой изгородью, затем, опираясь на массивную трость, встал.
- Пройдемся, сын.
Понурившись, Диего шагнул вслед за ним, и они медленно пошли по огибающей пруд дорожке.
- Ты собирался сказать, что ни я, ни твой дядя не подчинялись приказам, - начал дон Мигель: - От кого ты узнал это?
Диего лишь еще ниже опустил голову.
- Ну же, я жду ответ.
- Я... дал слово, отец, - выдавил Диего.
- Вот как? И ты осмелишься перечить своему отцу? Ты же знаешь, что я накажу тебя.
- Даже если вы велите наказать меня... И даже если выпороть, я... не могу назвать вам его имя. Потому что... это недостойно истинного кабальеро! - Диего гордо вскинул подбородок и в упор посмотрел на отца.
Тот окинул сына внимательным взглядом, но Диего не опустил глаза. Тогда дон Мигель серьезно проговорил:
- Что же, держать слово - это весьма похвально и делает тебе честь. Впрочем, подозреваю, что это был старый Паскуаль.
- Но вы же не прогоните его? - заволновался Диего, мгновенно превратившийся из гордого кабальеро во взъерошенного десятилетнего мальчишку: - Еще он сказал, что вы оба были великими моряками. И полководцами...
- Премного ему благодарен... - хмыкнул дон Мигель: - Но к делу. Знай: сеньор Гарсия прав.
Во взгляде Диего появилось удивление.
- Да, Диего. И еще - приказы могут быть разумны или глупы. Или казаться таковыми. Самое точное следование им не убережет тебя от поражения. А ослушавшись, ты можешь обрести славу. Или покрыть себя позором...
Дон Мигель остановился и замолчал, глядя прямо перед собой

Вест-Индия, 1686 г

- На рейде Сан Хуан де Пуэрто-Рико бросил якорь прекрасный корабль. Представь мое изумление, когда я узнал, что он принадлежит тебе, - адмирал де Эспиноса испытующе взглянул на своего брата.
Диего пожал плечами:
- Да, «Синко Льягас» наконец-то пришел из Кадиса. Вовремя - теперь, когда «Сан Феллипе» так поврежден, что вряд ли имеет смысл заниматься его ремонтом.
- Диего, есть ли еще что-то, что я должен знать?
- Что именно?
- Я понимаю, ты взбешен потерей галеонов, но... Сейчас не самый удачный момент для необдуманных действий, да еще в одиночку. Так что прошу — будь осторожен.
- Слушаюсь, мой адмирал, - усмехнулся Диего, но почему-то отвел взгляд...

...Сколько раз потом Мигель де Эспиноса, мысленно прокручивая этот разговор, корил себя за то, что не проявил достаточной настойчивости и не выяснил намерений Диего. Ведь в его власти было запретить брату тот злосчастный налет на чертов Барбадос...
Видимо, он молчал слишком долго, и Диего начал переминаться с ноги на ногу. Дошел ли до мальчика смысл его слов?
- Запомни, Диего: никто не пройдет свой земной путь, ни разу не ошибившись. Однако ошибки ошибкам рознь. И ценой ошибки простого солдата можеть быть его жизнь. Полководец же за свою ошибку заплатит цену намного — намного! - выше. А теперь ступай.
- И вы не накажете меня? - недоверчиво спросил Диего.
Дон Мигель усмехнулся:
- Нет, если ты дашь слово не совершать впредь поступков, недостойных истинного кабальеро.

Глава 3


Июнь 1665 года, Кадис

Толкнув дверь капитанской каюты, Диего де Эспиноса остановился на пороге и присвистнул:
- Недурно!
Услышав голос брата, Мигель поднял голову от стола, заваленного рулонами карт.
- Диего! - воскликнул он. - Я уж думал, что-то помешало тебе отплыть из Гаваны, однако капитан Фернандес сообщил, что ты в Кадисе.
Выйдя из-за стола, он подошел к Диего и обнял его:
- Здравствуй, брат. И где ты пропадал целую неделю?
- Я отправился в... паломничество.
- В самом деле? И куда же?
- В монастырь Святой Клары. Поклониться чудотворной статуе Господа нашего. И святым мощам.
Мигель недоверчиво посмотрел на него:
- Твердость твоей веры не вызывает ни малейшего сомнения, однако... все ли мощи, которым ты поклонялся, были святыми?
- Т-с-с, братец, - понизил голос Диего, — на кораблях такие тонкие переборки...
- Как ее зовут?
- Каталина де Вильянуэва.
При этих словах пришел черед старшего брата присвистнуть:
- Как это тебя угораздило? Впрочем, во вкусе тебе не откажешь. Как и в безрассудстве, - он неодобрительно покачал головой: - А как же твоя нареченная?
Диего неопределенно пожал плечами:
- Свадьбу отложили еще на год, на этот раз из-за болезни ее отца. А сам-то ты что? Думаешь, ты и дальше сможешь увиливать от той же участи? Наверняка, отец скоро подыщет тебе невесту, если уже не сделал это.
Мигель неохотно буркнул:
- Значит, придет время исполнить мой долг.
- Уф, и ты забудешь бархатные очи доньи Химены? - младший брат ухмыльнулся, заставив недовольно поморщиться старшего. Поскольку ответа не последовало, Диего, присмотревшись к лежащему на столе узкому конверту, воскликнул:
- Ха, уж не от нее ли я вижу послание? Что же, утешить прекрасную вдовушку — дело благое...
- Диего!
- Ну... не сердись, - примиряюще сказал Диего и, чтобы перевести разговор в другое русло, спросил: - И каково быть капитаном? Говорят, сам адмирал де Ибарра благоволит тебе.
- Ты тоже года через два сможешь командовать кораблем. Если станешь серьезнее.
Диего встряхнул головой, отбрасывая упавшую на глаза волнистую прядь волос.
- Вся наша фамильная серьезность досталась тебе, братец.
- Повеса, - беззлобно проворчал Мигель. - Но я слышал, что и ты отличился в стычках с буканьерами на западе Эспаньолы.
- Этот сброд? - презрительно скривил губы Диего: - Не нужно особой доблести, чтобы истреблять их. Они подобны животным, а их женщины безобразны и несговорчивы...
- Только не говори, что тебя прельстили их женщины!
- Не скажу, - захохотал Диего. - О, все еще слагаешь серенады? - он кивнул на лежащую на рундуке гитару с темным грифом и богато украшенным корпусом.
- Иногда, - уклончиво ответил Мигель.
- Не одолжишь мне на сегодняшний вечер?
- Диего, стены, окружающие дом де Вильянуэва, высоки, а сторожа злы.
В голосе старшего брата отчетливо слышалась тревога, но Диего беспечно рассмеялся:
- Огонь страсти сжигает все преграды на своем пути.
- Смотри, как бы этот огонь не припек тебе пятки. Сеньорита де Вильянуэва просватана за дона Сальвадора де Васкеса. Он не прощает обид. Да и ее отец шуток шутить не любит.
- Не впервой!
- Пеняй на себя, брат. Знай только, что мне бы очень не хотелось лицезреть твой труп с проломленной головой.
Диего отмахнулся:
- Не о чем беспокоится. В Кадисе не только у дома де Вильянуэва есть благоуханный сад. Лучше скажи, где ты остановился. Или ты и вовсе не сходишь со своего корабля?
- На площади Сан-Хуан, белый дом по правую сторону от церкви.

… Мигеля разбудил громкий, лихорадочно-торопливый стук в дверь. Он выскочил из спальни и едва не столкнулся на лестнице со слугой: старый Густаво, шаркая, спускался вниз. На плече он держал мушкет времен войны во Фландрии. Из каморки под лестницей выбралась заспанная перепуганная Марселина, кухарка.
Стук повторился, и Густаво крикнул, снимая мушкет:
- Терпение, терпение, мой добрый сеньор! Сейчас я вас привечу!
- Откройте! Во имя милосердия...
Мигель похолодел, узнав голос Диего.
- Убери мушкет, Густаво!
Он слетел по лестнице и, отодвинув засов, распахнул дверь. И едва успел подхватить брата, сползающего по стене дома.
- Ты ранен?! Густаво, лекаря!
- Не надо лекаря... - пробормотал Диего и обмяк в его руках.
Проявив неожиданную прыть, Густаво велел растерянно застывшей Марселине найти чистого полотна и согреть воды. Затем он помог Мигелю перенести Диего в спальню и устроить на кровати.
Роскошный камзол Диего превратился в лохмотья, немного выше колена правой ноги обнаружилась обильно кровившая рана: мышца бедра была разорвана клыками необычайно крупной собаки, либо даже волка. На руках имелись и другие укусы, поменьше.
Густаво много лет тянул солдатскую лямку, и, как и всякий солдат, был сведущ в ранах. Осмотрев Диего, он заявил, что, хвала Господу, бедренная артерия не задета и жизни молодого сеньора ничего не угрожает. Мигель склонен был с ним согласиться, поскольку в ином случае Диего истек бы кровью на месте.
Что-то ворча себе под нос, старый слуга ушел к себе.
Мигель с тревогой и досадой смотрел на бесчувственного Диего, распростертого на кровати. Куда непутевый брат вляпался на этот раз? Или его занесло еще и поохотиться в Сьерра-Морене?
Вернулся Густаво, держа в руках круглую коробочку из желтоватого металла. Внутри была была странно пахнущая темная мазь.
- Что это? - подозрительно спросил Мигель.
- О, это снадобье творит чудеса! Не извольте беспокоится, мне его дал один монах. Святой человек, отшельник с горы Альмансор.
Мигель кивнул, и вдруг спохватился:
- Надо проверить, нет ли крови на мостовой перед домом...
Однако, не успел он договорить, как за окнами громыхнуло, и по стеклам защелкали первые капли дождя.
- Впрочем, дождь скроет все следы. Ему везет, - хмыкнул Мигель, - хотя он того и не заслуживает.
Причитающая кухарка принесла наполненный горячей водой тазик и кусок полотна. Густаво пресек ее жалобы и отправил восвояси, молиться Пресвятой Деве за здравие молодого сеньора. Потом, смыв запекшуюся кровь с бедра Диего, стал наносить мазь.
Диего дернулся и простонал:
- Мигель...
Страх за брата уступил место злости:
- А, ты пришел в себя! И кто же это тебя так отделал?
- Собаки... Чертов Вильянуэва завел настоящих чудовищ... И кажется, меня поджидали... Я убил двух собак своим кинжалом, но в доме поднялся переполох...
- Так все-таки ты залез к нему в дом?!
- А-а-а! - взвыл Диего.
- Терпи! - безо всякого сочувствия прикрикнул на него Мигель: - Ты и в самом деле болван! Тебя кто-то узнал?
- Нет... не думаю...
- Хорошо, если так. Как тебе удалось выбраться?
- Каталина... дала мне ключ от калитки...
- Бедная девушка. А что будет с ней, ты подумал?
Диего ничего не ответил, а Мигель, придя в еще большую ярость, прорычал:
- Ты обесчестил ее?!
- Нет! Мы только...
- Надеюсь, ты не врешь. Но если сеньорита де Вильянуэва назовет твое имя, твоя жизнь не будет стоить и песо.
- Каталина? Никогда! Но... твоя гитара... - виновато пробормотал Диего, корчась от боли под руками Густаво. - Она осталась там... Прости...
Мигель досадливо прикусил губу.
- Думаю, обойдется, - помолчав, сказал он: - Я, в отличии от тебя, не шлялся с ней по благоуханным садам Кадиса, а изготовивший ее мастер живет в Мадриде, - Потом он жестко усмехнулся: - В любом случае, как только встанешь на ноги, тебе придется уехать. Отправиться в новое паломничество, например. А еще лучше — вернуться на Эспаньолу.
- Я умею сражаться... и если дон Сальвадор вызовет меня...
- Не будь глупцом. Дон Сальвадор велит подстрелить тебя из засады. Как куропатку.

Май 1707 г., Эль-Ферроль

...Дон Мигель вздохнул. Разве он недостаточно знал своего брата?
Диего, пылкий и упрямый; часто, слишком часто идущий на поводу своих желаний. Сколько раз он попадал в передряги, из которых выпутывался лишь чудом. С годами он, конечно, стал осмотрительнее и не в пример больше прислушивался к голосу разума, но не утратил импульсивности, присущей его натуре.
Так почему же он не предвидел того, что Диего, глубоко уязвленный потерей кораблей, не смирится с унизительным поражением, и пойдет наперекор его советам?
Наверняка, он смог бы предотвратить очередное безрассудство брата, если бы остался на Пуэрто-Рико, но ему надо было спешить в Санто-Доминго. А потом случилось, то... что случилось.

В конце аллеи показалась жена, и де Эспиноса почувствовал, что невольно улыбается.
Время оказалось милосердным к его Беатрис: ее походка была все так же легка, а движения грациозны, и в темных волосах почти не было серебра, вот только черты лица стали строже. За какие же неведомые добродетели Небо благословило его таким сокровищем?
Жизнь вдруг увиделась де Эспиносе пестрым гобеленом, где причудливым узором сплелись любовь и ненависть, триумф и отчаяние. Убери одну нить — и узор станет другим, а то и вовсе исчезнет. После гибели брата гобелен его жизни ткался лишь из черной нити горя и боли, и алой — ярости, и де Эспиноса думал, что ничего уже не изменится, но полотно неожиданно вновь вспыхнуло ярким многоцветьем. Он вспомнил тот безумный осенний день, когда бросился в погоню за своенравной дочерью алькальда Сантаны. И догнал, и сделал своей. И единственное, о чем ему оставалось сожалеть - что его гордыня и упрямство причинили ей слишком много страданий...
Жена подошла к нему, и де Эспиноса обнял ее за плечи, прижимая к себе.
- Что пишет Изабелита?
Беатрис удивленно вскинула голову:
- Как ты догадался, что пришло письмо?
- Да вот, догадался, - усмехнулся он.
- Она пишет, что все благополучно, и я уверена, что так и есть.
- Даст Бог, так будет и дальше, - де Эспиноса жадно вглядывался в ее лицо, будто желая запечатлеть в памяти каждую черточку: - Моя маленькая сеньорита Сантана, тебе было тяжело со мной?
- Я счастлива с тобой, Мигель, но... почему ты спрашиваешь?
Де Эспиносе так много нужно было сказать ей, но дыхание перехватило. Он попытался набрать в грудь воздуха и не смог. И в этот миг ясно осознал, что отпущенное ему время истекает. Что оно уже истекло.
- Мигель! - отчаянно вскрикнула Беатрис
- Я всегда любил тебя... Беатрис...
А затем из дальнего далека надвинулся шелест волн, и де Эспиноса почувствовал на губах соленый вкус моря...

- Мигель!
Худощавый подросток на краю мола оборачивается и радостно улыбается, увидев бегущего к нему мальчика помладше.
Море шумит уже совсем близко, и в его голосе Мигелю удается наконец расслышать то, что чудилось ему всю его жизнь
- Ты мой... мой... Теперь и навсегда!
______________________________________________________________
* Битва в заливе Виго, когда Серебрянный флот Испании оказался затоплен в бухте, относится к событиям Войны за испанское наследство. По мнению одних историков, на дно ушли несметные сокровища, однако другие полагают, что все-таки большую часть ценностей удалось снять с кораблей и отправить в глубь страны.

@темы: Фанфики, Искупление

---

Вести с полей

[Nunziata]

Первоначально постила у себя, но решила принести прекрасное в массы

"...Дон Диего ожидал увидеть кровожадного страшного пирата, но когда дверь его каюты открылась в нее вошел высокий мускулистый мужчина в элегантном черном костюме отороченным серебром в шляпе и черном парике..."

kvirin.kroogi.com/ru/content/2413313-Vozvrasche...

Но автор жесток, однако:
"Среди кучи трупов на мостике он увидел лежащего Волверстона. Жизнь просто чудом еще теплилась в его могучем когда-то теле. Голова гиганта была перевязана платком из-по которого сочилась кровь, рана в боку была просто ужасной, а в левой ноге засела пуля. Открыв глаза, и увидев капитана Блада, Волверстон улыбнулся и произнес тихим слабым голосом:
У нас получилось Питер, мы одолели их всех, но я не успел на встречу, прости.
После этого он закрыл глаза, и жизнь покинула его тело. "

еще и прода... Правда там Волверстон вроде как жив...
kvirin.kroogi.com/ru/content/3122728-Povesti.ht...

@темы: Книги, Фанфики

---

Искушение дона Мигеля

[Nunziata]

Название: Искушение дона Мигеля
Автор: Nunziata
Бета:momond
Канон: Р. Сабатини «Одиссея капитана Блада»
Размер: миди, 4913 слов
Персонажи: дон Мигель де Эспиноса, Питер Блад, Эстебан де Эспиноса
Категория: джен
Жанр: агнст, местами экшн
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: не все так просто!
Примечание: Постканон. Продолжение миди «Spes contra spem», 3-я история цикла «Враг мой», Матчасть и обоснуй условны, авторское видение характеров персонажей
Благодарю natoth, без которой эта часть просто не написалась бы!




— Дон Педро, полагаю, у вас были веские причины прибыть сюда,— дон Мигель де Эспиноса пристально смотрел на Блада.

Они сидели в капитанской каюте, за окнами сгустилась темнота, и свет лампы рождал рубиновые всполохи в бокалах с вином.

— Вы верно полагаете, дон Мигель.

— Впрочем, чтобы там ни было, это неважно. Меня больше интересует, что я могу сделать для вас.

Блад пригубил из своего бокала и поставил его на стол.

— Я решил уехать в Европу, однако так и не дождался нужного корабля. Не буду вдаваться в подробности, это действительно неважно. Если бы вы помогли мне добраться до Гаваны или любого другого порта, я был бы весьма признателен. Правда, я до сих пор не уверен, вправе ли просить вас о такой услуге.

— Это совершенно не должно вас заботить. Однако, замечу, что это очень рискованный план, учитывая... некоторые обстоятельства, — губы де Эспиносы сжались.

— Мое кастильское произношение безупречно, и мне уже приходилось бывать в Гаване. Да и выбора особого нет.

— Выбора нет... — задумчиво повторил испанец. — Ну хорошо. Утром мы снимаемся с якоря и идем в Санто-Доминго. У меня там дом, — заметив мелькнувшее в глазах Блада удивление, он пояснил: — достаточно просторный, чтобы вы не чувствовали себя стесненно. Из Санто-Доминго тоже идут корабли в Европу, и при первой возможности вы отправитесь куда пожелаете, дон Педро.

Блад кивнул и спросил:

— Кстати, как ваша рука?

На губах де Эспиносы появилась усмешка:

— Благодаря вам — прекрасно.

В подтверждение своих слов, он расстегнул левый манжет и, закатав рукав рубашки, продемонстрировал шрам чуть ниже локтя. Питер наклонился ближе. Продолжая усмехаться, испанец напряг мускулы и сжал пальцы в кулак.

— Вижу, что и в самом деле все зажило, — в свою очередь усмехнулся Блад, тщательно ощупывая его предплечье. — Признаюсь, меня несколько беспокоила ваша рана.

— Профессиональная привычка? — дон Мигель серьезно и пытливо смотрел ему в глаза.

— Пожалуй, что так, — спокойно ответил Блад, — И я рад, что неумелое лечение мистера Лонели не повлекло за собой печальных последствий.

— Полностью разделяю вашу радость, дон Педро. Что же... после прибытия в Санто-Доминго у нас еще будет возможность все обсудить. Вы наверняка утомлены. Хорхе проводит вас. Хорхе! — крикнул он, и на пороге мгновенно возник стюард с масляным светильником в руке. — Проводи дона Педро в отведенную ему каюту.

***

Дон Эстебан де Эспиноса-и-Вальдес в отвратительном настроении поднимался по ступеням роскошного особняка, принадлежавшего его дяде.

Молодой человек приехал в Санто-Доминго накануне. Дон Мигель питал к племяннику безграничную любовь, и Эстебану нравилось гостить в его доме. Они не виделись почти год, в течение которого Эспиноса-младший устраивал свои дела, и поэтому Эстебану не терпелось навестить дядю. Но дона Мигеля дома не оказалось, и никто из слуг не мог внятно объяснить, где он. Впрочем, в отсутствии сеньора адмирала не было ничего удивительного, и Эстебан не встревожился. Он решил задержаться в Санто-Доминго на несколько дней и еще с вечера отправился по сперва приличным, а затем и не слишком, увеселительным заведениям города.

Проснувшись наутро, Эстебан обнаружил, что его раскалывающаяся от боли голова покоится на грязном столе. Он обвел взглядом стены убогой таверны, не вполне понимая, где находится. Однако резкий запах рыбы и гниющих водорослей подсказал ему, что его занесло совсем близко к порту. В довершение неприятностей кто-то срезал его кошелек. Владелец таверны попытался было потребовать плату за еду, выпивку и за испорченную мебель, на которой «молодой сеньор» упражнялся в фехтовании. Но его претензии были гневно отвергнуты, и тогда хозяин кликнул своих сыновей, двух на редкость крепких парней.

Заметив под столом эфес своей шпаги, Эстебан схватил ее и ошарашенно воззрился на жалкий обломок клинка. В споре стали и дерева победа принадлежала отнюдь не стали. Парни, сжимая в руках увесистые палки, неумолимо приближались. По счастью, при Эстебане был еще пистолет, который грабители не тронули, и размахивая им, доблестный идальго вырвался наконец на свободу. Надо ли говорить, что дон Эстебан страстно желал сорвать на ком-нибудь злость. По дороге такого повода ему не представилось, и это разозлило его еще больше.

В особняке де Эспиносы царила суета, и Эстебан догадался, что вернулся дон Мигель. Его догадку подтвердил один из слуг, махнувший рукой на левое крыло дома, в котором располагались кабинет и личные покои адмирала.

Эстебан вышел на крытую галерею второго этажа и застыл на месте. На минуту он даже решил, что то пойло, которое хозяин таверны вчера выдавал за вино, помрачило ему рассудок и вызвало видения: человека, который прохаживался по галерее, здесь просто не могло быть! Питер Блад!

Отпрянув, молодой человек прижался спиной к колонне. В его сознании, и без того не полностью прояснившемся после обильных возлияний, окончательно все смешалось. Он не стал спрашивать себя, как Блад оказался в доме дона Мигеля, и почему проклятый пират не прикован цепями к стене подвала. Враг, подлый убийца отца — в паре десятков шагов!

Ладонь Эстебана легла на рукоятку пистолета. Наконец-то ему выпал шанс покончить с «доном Педро Сангре»! Вытащив пистолет, Эстебан трясущимися руками зарядил его и осторожно выглянул из-за колонны.

Раздавшийся за спиной Блада звук, похожий на щелчок взводимого курка, заставил его мгновенно подобраться. Он развернулся и увидел направленное на него дуло пистолета и перекошенное от ненависти лицо Эстебана де Эспиносы. Блад резко отклонился, но в ту же секунду грохнул выстрел, и правое плечо обожгло болью.

— Умри! — Эстебан отбросил дымящийся пистолет и схватился за эфес шпаги, забыв, что клинок сломан.

Блад отступил к стене, левой рукой вытягивая свою шпагу из ножен.

— Эстебан!

Вздрогнув, Эстебан оглянулся, и ему стало не по себе: к ним шел дон Мигель, и никогда прежде он не видел на лице дяди такого гнева.

— В мой кабинет, — почти не разжимая губ, произнес тот.

— Но дядя! — вскричал сбитый с толку Эспиноса-младший.

— Я сказал — в мой кабинет! — прорычал дон Мигель. — Жди меня там.

Способность рассуждать понемногу начала возвращаться к Эстебану. Конечно же, у дяди есть объяснение... Он не решился сказать еще что-то и медленно побрел по галерее, сжимая в руке бесполезный обломок шпаги.

Блад проводил Эстебана взглядом. Черт побери, только встречи с сыном покойного дона Диего ему не хватало! Он наугад сунул шпагу в ножны. Не совершил ли он ошибку, приняв приглашение де Эспиносы? Ведь чего-то подобного вполне можно было ожидать. Плечо разрывала пульсирующая боль, рукав камзола стремительно намокал от крови. Мысленно называя себя болваном, Блад зажал рану рукой и прислонился к стене.

— Сожалею, дон Педро. Я не предусмотрел, что Эстебан может приехать сюда, — в голосе де Эспиносы слышалось искреннее беспокойство. — Насколько серьезна ваша рана?

— Надеюсь выжить, дон Мигель... Скверно, что пуля осталась внутри.

— Я пошлю за врачом.

Блад задумался на минуту, но затем сказал:

— Было бы нежелательно. Как вы объясните появление в своем доме идальго с пулей в плече?

— В окрестностях Санто-Доминго случались нападения разбойников.

— Все равно пойдут толки, — покачал головой Блад. — А мне не стоит слишком расширять... круг знакомств, — он усмехнулся и добавил: — К тому же, не ручаюсь, что вовремя операции у меня... не вырвется ругательство на английском языке.

Де Эспиноса наклонил голову, соглашаясь с его доводами.

— Но как вы собираетесь извлечь пулю?

— А я и не собираюсь. Это сделаете вы.

— Я?! — опешил дон Мигель.

— Это не так уж и сложно. Я подскажу вам... Среди моих вещей есть коричневая кожаная сумка, в ней все, что нам потребуется. Позовите слугу... не из болтливых. Нужно нагреть воды, и еще нужен огонь...

— Хорошо. Если не возражаете, я помогу вам дойти до вашей комнаты. Обопритесь на меня.

***

Дон Мигель позвал Хоакима, своего камердинера, в способности которого держать язык за зубами был уверен. Вдвоем они осторожно стащили пропитавшийся кровью камзол раненого, рубашку же пришлось попросту разорвать, после чего Блад сел в кресло, придвинутое к застеленному полотном столу.

Хоаким ушел за горячей водой, а дон Мигель зажег канделябр и стал раскладывать на столе содержимое лекарской сумки. В своей жизни ему не раз случалось попадать в руки хирургов, однако он не слишком присматривался к орудиям их ремесла. Поэтому вид блестящих инструментов, некоторые из коих были весьма устрашающей формы и неясного предназначения, вызывал у него ощущения не из приятных.

— Арсеналу врача может позавидовать Святая инквизиция, дон Педро, — покосившись на Блада, сказал он.

— Уверяю вас, отцы-инквизиторы продвинулись гораздо дальше... в деле нанесения увечий, чем врачи — в исцелении, — возразил тот. — Их приспособления не отличаются изяществом, однако весьма... разнообразны, и в знании анатомии им не откажешь...

— Вы так хорошо осведомлены об этом... Ну да, вы упоминали о тюрьме инквизиции. И что же, вас пытали? — де Эспиноса внимательно присмотрелся к Бладу.

Губы Питера дрогнули в слабой улыбке, и он ответил, прикрывая глаза:

— У святых отцов достаточно других действенных методов... которые не оставляют следов на теле.

Дон Мигель нахмурился, но счел за благо сменить тему. Он взял флакон темного стекла и вслух прочитал надпись на наклейке:

— Лауданум. Выпьете перед операцией?

— Я должен как можно дольше оставаться в ясном уме.

— Понимаю. И все же стоило бы пойти на риск и позвать врача...

В комнату вошел Хоаким с глубокой миской в руках. Блад открыл глаза, и де Эспиноса удивился, каким спокойным и сосредоточенным стал его взгляд.

— Ну же, дон Мигель. В конце концов, вам неоднократно доводилось вонзать сталь в живую плоть.

— Это не одно и то же, — хмуро буркнул де Эспиноса и спросил уже другим тоном: — Что я должен делать?

— Вот этими щипцами извлекаются пули, — Блад указал на тонкие длинные щипцы, концы которых были снабжены кольцом и чашечкой. — Но прежде прокалите их над огнем.

Де Эспиноса взял инструмент и несколько мгновений держал его в пламени свечи.

— Достаточно, дон Мигель. Хоаким, нужно смыть кровь.

Хоаким действительно не отличался болтливостью. Он молча смочил кусок корпии в миске с водой и принялся тщательно смывать кровь с плеча Блада.

— Хорошо... теперь введите щипцы...

Де Эспиноса с каменным лицом подошел к Бладу, и, пытаясь унять дрожь в пальцах, погрузил кончик сомкнутых щипцов в кровоточащую рану. Кровь потекла сильнее, и Хоаким, не дожидаясь приказаний, начал промокать ее.

— Медленнее!

— Мне проще проткнуть вас насквозь, дон Педро, — огрызнулся дон Мигель, пряча свою неуверенность под злостью.

Блад криво усмехнулся:

— Не сомневаюсь... Вы нащупали пулю?

— Да.

— Раскройте щипцы... и захватите ее. Удалось?

— Кажется...

— Тяните.

Дон Мигель неловко перехватил рукоятки щипцов, и пуля выскользнула.

— Черт! — от пронизывающей боли у Блада мутилось сознание.

— Mea culpa ... — пробормотал де Эспиноса, снова нащупывая пулю.

На этот раз его попытка увенчалась успехом, и он осторожно потянул щипцы наружу.

— Да вытаскивайте же ее!

Дон Мигель выдернул щипцы с зажатой в них пулей, следом выплеснулось немного темной крови. Тяжело дыша, Блад откинул голову на спинку кресла. В рану будто насыпали углей, по вискам щекочуще стекали струйки пота.

— Из вас получился бы... превосходный отец-дознаватель, дон Мигель...

— Вы сами решили обойтись без врача, — раздраженно ответил де Эспиноса, яростно глядя на сплюснутый окровавленный шарик, извлеченный из раны.

— На самом деле, все не так и плохо... для первого раза.

К удивлению де Эспинозы, на бледных губах Блада вновь была усмешка.

— Вы всегда смеетесь, дон Педро?

— Это верный способ не сойти с ума, дон Мигель.

— Верю вам на слово. И в кошмаре не мог бы представить, что мне придется... — де Эспиноса замолк на середине фразы, и бросив щипцы на стол, спросил: — Теперь что?

— Обработайте рану тинктурой... вон из того пузырька. И можно наложить повязку.

Дон Мигель щедро плеснул темной жидкости на рану, и Блад втянул воздух сквозь стиснутые зубы.

— А вот сейчас лауданум был бы в самый раз... Если вас не затруднит, налейте его в кружку... примерно на палец... И разведите водой.

Отмерив требуемое количество настойки, дон Мигель добавил в кружку воды из стоящего на столе кувшина, затем придвинул ее к раненому. Однако донести кружку до рта и не разлить лекарство представлялось Питеру непростой задачей. Он глубоко вздохнул и закрыл глаза, собираясь с силами.

Де Эспиноса взглянул на пепельно-серое лицо Блада, которому Хоаким, не тратя времени даром, умело и быстро перевязывал плечо, и негромко выругался.

— Пейте. — Губ Питера коснулся край кружки. Де Эспиноса дождался, когда кружка опустеет, и сказал: — Хоаким позаботится о вас. У него... гм, достаточно опыта. А мне нужно уладить кой-какие дела. Семейного характера.

— Благодарю, дон Мигель.

— Не стоит благодарности, дон Педро, — ответил испанец и дернул щекой, подумав о предстоящем разговоре с Эстебаном.

***

Эстебан обернулся на звук открывшейся двери. На пороге стоял мрачный дон Мигель.

— Я убил его?

— Нет.

Лицо молодого человека исказила гримаса досады, смешанной с ненавистью.

— Жаль. Впрочем, надеюсь, что теперь его смерть не будет слишком быстрой. Как тебе удалось заманить Блада в ловушку?

— Эстебан, ты многого не знаешь. Питер Блад — мой гость, — проговорил дон Мигель, подходя к нему.

— Что?! Во имя всего святого, объясни мне, что происходит?

— Дон Педро спас мне жизнь. И я не нарушу данное ему слово.

Эстебану показалось, что под его ногами разверзся пол, и он провалился в преисподнюю. Бесконечно долгую минуту в кабинете было слышно лишь тяжелое дыхание двух людей. Наконец Эстебан сухо рассмеялся.

— Дон Педро... Зачем нужна жизнь, купленная ценой предательства? — Судорожно вздохнув, он покачал головой: — Дядя, ты предал память моего отца и своего брата. Предал свою кровь!

Дон Мигель занес руку, намереваясь влепить племяннику пощечину. Однако он встретился взглядом с полными горечи и отчаяния глазами Эстебана, и его рука застыла в воздухе.

— Не тебе судить меня, — глухо произнес он.

— О, да! — вскричал Эстебан, весь дрожа. — Пусть не мне! Я тоже пошел на сговор с этим исчадием ада. И не было дня, когда я не упрекал себя! Но я сделал это, чтобы спасти отца!

— Вон, — тяжело сказал дон Мигель и стиснул челюсти, пытаясь сдержать ярость и гнев.

— Я и так ни минуты не останусь больше в этом доме, — из горла Эстебана вырвалось рыдание. — Отец ждет тебя... там... Что ты ответишь ему? — сдавленно прошептал он.

Дон Мигель молчал, Эстебан обошел его и быстрым шагом направился к дверям.

***

Было уже далеко за полночь, когда де Эспиноса преступил порог комнаты Блада. Клевавший носом в кресле Хоаким услышал его шаги и вскинулся.

— Что дон Педро? — спросил де Эспиноса.

— Он спит, дон Мигель.

— Ступай, Хоаким.

— Но...

— Я побуду здесь. Если ты мне понадобишься, я позову тебя.

— Как вам угодно, дон Мигель, — Хоаким поклонился и вышел, аккуратно притворив дверь.

Дон Мигель посмотрел на стол, на котором предусмотрительный камердинер разложил все необходимое, затем подошел к окну и взглянул в черное беззвездное небо. Зачем он здесь? Чтобы еще больше разбередить свои раны? Он проклинал себя и свою беспечность — как можно было оставить дона Педро без присмотра?! В ушах продолжал звучать голос Эстебана, обвиняющий и беспощадный.

Знал ли Эстебан о договоре своего отца с Бладом? Судя по всему — нет. Но даже если и знал, какое это имеет значение? Все объяснения в любом случае выглядели бы как жалкие попытки оправдаться. Мальчик не простит его... Боль потери, как и в тот черный день, когда узнал он о гибели брата, раздирала его душу на части. И эта боль возродила демонов, которых дон Мигель считал побежденными.

Ведь он может поставить точку в затянувшейся вражде! Питер Блад в его руках, достаточно одного удара кинжалом, и Диего будет отомщен. Де Эспиноса развернулся и, не сводя взгляда со спящего Блада, медленно подошел к кровати.

Много ли чести добить раненого врага? К тому же, спасшего тебя, и которому ты обещал безопасность?

Но разве к Бладу могут быть применимы законы чести? Разве он не обманул доверие Эстебана? Дон Мигель скрипнул зубами, его рука потянулась к висевшему на поясе кинжалу, пальцы стиснули эфес. Внутри темной волной поднималась ненависть. Он отплатит и за свое унижение — сколько раз прославленный адмирал де Эспиноса терпел поражение от капитана Блада. Он смотрел на жилку, бившуюся на шее раненого. Один удар. Блад даже не проснется...

Зрение заволокла пелена, пошатнувшись, де Эспиноса хватил ртом воздух.

— Spes mea et fortitudo mea Deus meus confidam in eum... Scutum et protectio veritas eius non timebis a timore nocturno...* — пробормотал он слова полузабытой молитвы.

Нет. Господь ли послал ему испытание или это дьявольское искушение, но он в силах преодолеть его. С трудом разжав окостеневшие на рукоятке кинжала пальцы, дон Мигель опустился в стоящее рядом с кроватью кресло.

Блад пошевелился, затем отчетливо произнес:

— Де Рюйтер мертв... Они убили Папашу Рюйтера!

Дон Мигель замер, затем подался вперед.

...Оглушительный взрыв превратил «Штеенберген» в огненный шар, пыхнуло нестерпимым жаром. Оцепенев от ужаса, матросы «Фрийхеида» смотрели, как на них валится дождь из горящих обломков того, что секунду назад было 68-пушечным кораблем. Густой едкий дым застилал небо. Казалось, что уже наступил вечер, хотя с начала бомбардировки эскадрой де Прельи объединенного флота испанцев и голландцев, запертого в тесной гавани Палермо, прошла едва ли пара часов.

— Горим! — раздался чей-то истошный вопль

Блад вскинул голову: на парусах расползались обрамленные язычками пламени дыры, палуба местами тоже занялась. Матросы баграми пытались столкнуть тлеющие головешки в море.

— К помпам! — рявкнул Блад.

В этот миг «Фрийхеид» содрогнулся всем корпусом. Что-то ударило Питера по голове, и в глазах у него потемнело. Чтобы не упасть, он ухватился за перила ограждения юта. Затем в поле зрения возникло лицо лейтенанта Йохана Ван Дорта. Лейтенант открывал рот, но Блад не слышал слов. Он тряхнул головой, и звуки боя вновь ворвались ему в уши. Бухали пушки, в дымном мареве кто-то выл от боли.

— Питер, ты ранен?!

— Ранен? — переспросил Блад.

Проведя по лицу рукой, он с некоторым удивлением посмотрел на испачканную кровью и копотью ладонь.

Ван Дорт вдруг обернулся:

— Брандер по левому борту!

На них шел объятый пламенем шлюп. «Фрийхеид» вздрогнул и накренился: рулевой предпринял отчаянную попытку отвернуть от брандера. Однако искалеченный корабль почти утратил способность маневрировать. Поняв, что столкновение неизбежно, Блад крикнул:

— Покинуть корабль!

...Де Эспиноса вслушивался в бред метавшегося в жару Блада, с губ которого срывались то английские, то голландские слова, и его самого обступали воспоминания. Побоище 2 июня 1676 года глубоко врезалось в его память.** Неужто дон Педро тоже принимал участие в битве под Палермо? Невероятно! Он невольно задумался о прихотливых дорогах Провидения, которое раз за разом сводило их с Бладом. Будучи союзниками, они могли встретиться...

— Йохан, мы горим!

— И в самом деле — горите, дон Педро, — пробормотал де Эспиноса, очнувшись от своих дум.

У него мелькнула мысль, что, возможно, Питер Блад умрет и без его помощи. И тогда упрямо сжав губы и удивляясь себе, он взял со стола губку, смочил ее в уксусе, и стал обтирать лоб и виски раненого.

…Прогремел новый залп, и будто гигантская рука подхватила Питера и швырнула вниз, в алое от отсветов огня море. В рот и нос хлынула горько-соленая вода, легкие готовы были разорваться от удушья.

— Держись! — Кто-то выдернул его на поверхность.

— Йохан... — задыхаясь и кашляя, прохрипел Блад.

— Я здесь. Держись. До берега не так уж и далеко...

***

Багровые всполохи страшного дня таяли. Прошлое медленно, будто нехотя отпускало Питера из своих цепких объятий. Он осознал, что лежит на мягкой перине, а не на жестком тюфяке госпиталя Палермо, на котором целых две недели провалялся после боя. Впрочем, сейчас Блад чувствовал себя ничуть не лучше, чем тогда. Жар все еще держался, а плечо дергало резкой болью. Он злился на свою самонадеянность. Ранение в его ситуации было не просто досадной неприятностью, но грозило обернутся катастрофой. Чертов мальчишка!

Было уже достаточно светло. С минуту Блад рассматривал роскошный балдахин из темно-зеленой ткани, затем повернул голову и с изумлением обнаружил дона Мигеля, дремавшего в кресле. Надо же... Внезапное появление Эстебана и, вне всякого сомнения, тяжелый разговор с племянником были серьезной проверкой верности дона Мигеля данному им слову. И то, что он не прикончил своего врага этой ночью, говорило об его недюжинной силе духа и самообладании.

Питер пошевелился, пытаясь поудобнее пристроить раненую руку. Де Эспиноса тут же открыл глаза.

— Воды, дон Педро?

— Не откажусь, дон Мигель.

Де Эспиноса кивнул и, протянув ему кружку с водой, помог напиться. Пока Блад пил, испанец изучающе разглядывал его, будто видел впервые. Питер хотел уже поинтересоваться, не узрел ли дон Мигель печати дьявола на его лице, но тот вдруг спросил:

— Так вы в самом деле воевали под началом де Рюйтера?

Блад вскинул бровь: с чего бы де Эспиносе заводить разговор на эту тему?

— Да, — наконец сказал он. — Я много говорил ночью?

— Достаточно.

— Лауданум. После него бывают... яркие сны, — неохотно пояснил Питер .

Давние горечь и боль нахлынули на него, и он не испытывал ни малейшего желания обсуждать драматические события Голландской войны, тем более — с испанским адмиралом. Однако любопытство дона Мигеля на этом не исчерпалось.

— Как вас занесло к голландцам?

— Иногда жажда познания приводит к непредсказуемым результатам, — уклончиво ответил Блад.

— И вы были под Палермо? — продолжал настойчивые расспросы де Эспиноса.

— Был, — Блад посмотрел прямо в сумрачные глаза дона Мигеля. — И, судя по вашему интересу, вы — тоже?

— Я командовал 58-пушечным «Сантьяго».

— Не могу сказать, что действия испанского флота отличались слаженностью, а сеньоры адмиралы — блистали военными талантами, — жестко произнес Блад.

Дон Мигель недовольно нахмурился:

— Откуда такие выводы?

Превозмогая головокружение, Питер приподнялся на локте здоровой руки и, уже не сдерживаясь, гневно заговорил:

— Надеюсь, вы не станете отрицать бездарность испанского командования в бою вблизи Агосты? Высокомерие и спесь не позволили капитан-генералу Ла Серда подчиниться приказам де Рюйтера... И не представляю, что именно помешало испанским кораблям приблизиться, когда Дюкен атаковал наш авангард. «Эндрахт» оказался один против двух французских линкоров... Великий де Рюйтер погиб, сражаясь за интересы союзников, в то время как те обстреливали французов с безопасного расстояния!

Побледневший от бешенства де Эспиноса вскочил на ноги:

— О нашей доблести свидетельствует хотя бы то, что под Палермо мы потеряли четверых адмиралов, и в том числе — славнейшего дона Диего де Ибарру!

— Скорее это свидетельствует о недальновидности благородных идальго! — бросил Блад.

— Я шел на выручку «Нуэстра Сеньора де Пилар», нашего флагмана, когда меня самого атаковал 70-пушечный линкор! — де Эспиноса нервно прошелся по комнате. — С другой стороны к «Сантьяго» приблизился брандер, и единственно верным решением было выбросить корабль на берег...

— Ну конечно, Палермо, — прервал его Блад. — Бестолковые маневры ваших кораблей и паника не дали голландской эскадре выйти из гавани и построится в линию... — Он глубоко вздохнул, борясь с обморочной слабостью: — Вы стояли на внешнем рейде... Так почему же вы пропустили брандеры?

— Дон Педро! Благодарите Небо, что вы ранены!

— Мы можем вернуться к этому разговору позже, дон Мигель, — с трудом улыбнулся Питер.

— Довольно! Не искушайте судьбу.

— Никак не научусь следовать этому совету, — проговорил Блад, прежде чем провалиться в вязкую черноту.

В ярости де Эспиноса шагнул к кровати. Но, поняв, что Блад без сознания, остановился и угрюмо оглядел его. Дону Педро Сангре удавалось бесить его, как никому другому. Поразительная дерзость. Поразительный человек. Однако, сам он, размышляя о причинах сокрушительного поражения у берегов Сицилии, приходил к схожим выводам. И хотя ему было бесконечно сложно признать правоту Блада, отрицать справедливость сказанного он не мог. Впервые, чуть ли не с сожалением де Эспиноса подумал, что их судьбы могли сложиться иначе.

— Господи, зачем так тяжко испытываешь меня? — прошептал он.

События последних месяцев, начиная со злосчастной стычки с английскими пиратами, теперь представлялись ему дьявольским наваждением. Долг или слово чести, месть или благодарность... и — невольное уважение к стойкости и храбрости врага. И именно в этот момент он окончательно понял, что не причинит Питеру Бладу зла.

***

Последующие три недели выдались весьма хлопотными для адмирала де Эспиносы. Французские каперы непрестанно разоряли побережье Эспаньолы. Но лучше уж гоняться за ними, чем размышлять о вопросах, грозящих свести его с ума.

Вернувшись домой, он прошел в свой кабинет, где обнаружил ворох писем, одно из них сразу привлекло его внимание. Письмо было от его дальнего родственника, герцога Понсе де Леона. Писал тот о вещах безрадостных. При дворе, из-за войны с французами, продолжался рост влияния проавстрийской партии, возглавляемой королевой-матерью. Несмотря на то, что регентство Марианны Австрийской закончилось более десяти лет назад, она не желала отказываться от власти и руководила всеми действиями слабого телом и разумом Карлоса II. Она даже склонила короля, безутешного после смерти первой жены, к браку с немецкой принцессой Марией Нойбургской. Прибытие молодой королевы ожидалось весной. Понсе де Леон писал о полном расстройстве государственных дел и хаосе, а также с тревогой сообщал об усилении позиций исконного врага рода де Эспиноса маркиза де Виллены, к которому весьма благоволила королева-мать.

Дон Мигель отложил письмо и задумался. Новость и вправду была неприятная. Но как не странно, это мало занимало его. Герцогу, вращающемуся при королевском дворе, было что терять, но чего опасаться Мигелю де Эспиносе, находящемуся за многие лиги от Испании?

— Как здоровье дона Педро? — де Эспиноса поднял взгляд на почтительно застывшего возле стола Хоакима.

— Можно сказать — превосходно, дон Мигель. Дон Педро даже начал упражняться в фехтовании.

— Вот как?! — изумленно воскликнул де Эспиноса.

Хоаким смутился:

— Вы не оставили никаких распоряжений, и я взял на себя смелость...

— Я не сержусь на тебя, Хоаким. Однако я не ожидал от дона Педро этакой... прыти.

— Как раз через четверть часа дон Педро ждет меня во дворе...

— Я присоединюсь к вашей тренировке, — усмехнулся де Эспиноса. — Полагаю, дон Педро не станет возражать.

***

Когда Блад очнулся во второй раз, возле его постели сидел невозмутимый Хоаким. На вопрос о своем господине камердинер пожал плечами и сказал, что сеньора де Эспиносу призвал долг. Питер не стал расспрашивать его дальше. Будучи не вполне уверенным, в самом ли деле они с доном Мигелем яростно спорили о боях близ Сицилии, он размышлял об играх сэра Случая. Узнать, что когда-то они сражались бок о бок... Впору решить, что это привиделось ему в бреду...

Молчаливый камердинер дона Мигеля, не выказывая удивления, выполнял все указания Блада. Через неделю лихорадка отступила, и Питер смог вставать с кровати. Еще через несколько дней он спросил Хоакима, нельзя ли ему разрабатывать руку, к примеру, занимаясь фехтованием. У камердинера идея Блада не вызвала энтузиазма. Все же, поколебавшись, он выдавил из себя, что не видит к тому никаких препятствий, и даже вызвался фехтовать с Бладом.

И сейчас Питер, прищурив глаза, смотрел, как к нему в сопровождении Хоакима идет сеньор адмирал. На доне Мигеле был кожаный нагрудник, в руке он сжимал рапиру с закругленным острием.

— Рад, что вы в добром здравии, дон Педро.

— Судя по всему, и ваше плавание было благополучным, дон Мигель?

— Вполне. Вы не против, если сегодня вместо Хоакима я буду фехтовать с вами?

— Почту за честь.

Де Эспиноса дернул уголком рта:

— Что же, приступим.

Блад отсалютовал ему рапирой и тут же уклонился от метнувшегося к нему клинка де Эспиносы.

— Не рановато ли вы начали тренироваться? — насмешливо осведомился дон Мигель.

Они двигались по кругу, не сводя с друг друга напряженного взгляда.

— Отнюдь.

Выбрав момент, Питер перешел в атаку. После серии финтов он попытался нанести прямой удар в кисть, и де Эспиноса с трудом парировал его выпад:

— Какой напор!

— Если вы пожелаете продолжить наш исторический диспут, мне не хотелось бы разочаровывать вас, — усмехнулся Питер.

— Не скрою, у меня была такая мысль, — отозвался дон Мигель, стремительно контратакуя.

Рапиры со звоном скрестились. Плечо Блада пронзила жгучая боль, однако, сцепив зубы, он отбил клинок и немедленно вновь атаковал испанца. Тот отскочил в сторону и очертил рапирой перед собой дугу.

— Но скорее, это я рискую разочаровать вас, дон Педро, поскольку предлагаю отложить дискуссию до... следующего раза.

— Вы полагаете, что нам уготована новая встреча? — Питер сдвинул брови, заподозрив в этих неожиданных словах уловку, призванную отвлечь его внимание.

Но де Эспиноса, опустив клинок, вдруг криво улыбнулся:

— Как знать, раз уж Судьба столь щедра к нам в своих странных дарах... — затем добавил уже без улыбки: — Мне, в свою очередь, не хотелось бы чрезмерно утомлять вас. Благодарю за поединок.

Поклонившись Бладу, он повернулся и пошел прочь.

***

февраль 1690

Письмо кардинала Портокарреро было написано на дорогой тисненной бумаге и начиналось с медоточивых восхвалений заслуг адмирала де Эспиносы. А вот далее шла настоятельная просьба: безотлагательно прибыть в Мадрид «для прояснения некоторых запутанных обстоятельств». Командование эскадрой следовало передать вице-адмиралу Риконетте — разумеется, временно.

Де Эспиноса нахмурился. Как же, временно! Он хорошо понимал, что означает подобная просьба из уст всесильного кардинала, который фактически исполнял обязанности премьер-министра. Особенно его встревожило то, что Портокарреро не счел нужным написать, какие именно обстоятельства имеются в виду.

Произошло то, о чем предупреждал его Понсе де Леон. Маркиз де Виллена быстро добился успеха... Чем еще объяснить внезапный отзыв в Испанию уже и без того опального адмирала? Впрочем, давний недруг мог быть и не причем. Слишком часто дон Мигель действовал без оглядки на Королевский совет — как по причине скверного сообщения между колониями и метрополией, так и в силу своего строптивого характера. К тому же, известие об его пленении союзниками-англичанами по обвинению в пиратстве наверняка дошло до Мадрида, да и прочих грехов за ним числилось немало.

Де Эспиноса бросил листок на стол и откинулся на спинку кресла, прикидывая, кто из представителей влиятельных семей мог быть на его стороне. В Испании ему предстояла изматывающая борьба не только за свое положение, но и — за свободу, возможно, за саму жизнь...

Из задумчивости его вывел стук в дверь.

— Дон Мигель? — на пороге возник Хоаким, — дон Педро желал бы побеседовать с вами...

Де Эспиноса убрал письмо его преосвященства в ящик стола.

— Передай дону Педро, что я поговорю с ним немедленно.

Поклонившись, Хоаким распахнул дверь и позвал:

— Прошу вас, дон Педро.

Блад вошел в кабинет, и, встав, де Эспиноса кивком приветствовал его.

— Дон Мигель, я пришел поблагодарить вас за великодушие и гостеприимство, — начал Питер. — Боюсь, мне пришлось злоупотребить и тем и другим, и мое пребывание в вашем доме затянулось. Но вчера в Санто-Доминго пришел галеон «Сан-Филлипе». Послезавтра он отправляется на Кубу, чтобы в Гаване присоединиться к каравану. Его капитан готов взять меня на борт.

— Не смею вас задерживать, дон Педро, — отрывисто произнес де Эспиноса и скрестил руки на груди.

С того занятия по фехтованию, отчасти похожего на настоящий поединок, прошло почти полмесяца. За это время все их общение с Бладом сводилось к немногим совместным трапезам. Насколько мог судить дон Мигель, тот полностью оправился от раны, и не составляло труда предположить, что такой разговор должен был состояться со дня на день. Однако, он совсем не ощущал облегчения — напротив. В голове у него упорно билась одна, совершенно дикая мысль.

«Дьявол, уж не рехнулся ли я в самом деле...»

Блад пристально посмотрел ему в лицо и склонился в учтивом поклоне:

— Прощайте, дон Мигель. Капитан «Сан-Филлипе», сеньор Гомес, любезно обещал предоставить мне каюту уже сегодня.

— Вот что, — вдруг сказал дон Мигель. — Меня срочно отзывают в Испанию. И если вы согласны проделать долгий путь в моем обществе — добро пожаловать на борт «Сан-Кристобаля», — видя, как брови Блада изумленно поползли вверх, он невесело усмехнулся: — Отчего-то мне трудно расстаться с вами. — Блад ничего не отвечал, и де Эспиноса буркнул, отворачиваясь: — Впрочем, поступайте, как вам будет угодно...

Он ждал, что дон Педро молча уйдет, и поэтому вздрогнул, услышав его голос:

— Пусть это и весьма неожиданное предложение, но... Я согласен, дон Мигель.



* (лат) 90 (91) псалом: Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю... Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем...
** речь идет о событиях Голландской войны 1672-78 гг, в частности - сражениях у берегов Сицилии в 1676 году, в одном из которых погиб голландский адмирал де Рюйтер.

@темы: Фанфики, Враг мой

---

Spes contra spem

[Nunziata]

 

Название: Spes contra spem
Автор:  Nunziata
Бета:  ratacate и анонимный доброжелатель  momond
Канон: Р. Сабатини «Одиссея капитана Блада»
Размер: миди, 5607 слов
Пейринг/Персонажи: Питер Блад/Арабелла Бишоп, д'Ожерон, Волверстон, дон Мигель де Эспиноса, Джереми Питт, ОМП и ОЖП
Категория: джен, фоном гет
Жанр: агнст, AU
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Вырвавшись на свободу, Питер Блад оказывается на Тортуге, и перед ним встает вопрос — что дальше?
Примечание: Постканон. 2-я история цикла «Враг мой», сиквел к миди «Ирония Судьбы»
Spes contra spem (лат) — дословно означает «Надеюсь вопреки ожиданию» или более поэтическое — «Без надежды надеюсь» Матчасть условна, AU некоторых исторических реалий
Написано для каманды Библиотека Приключений

-1-

1689 год, конец октября

Известие о появлении на Тортуге Питера Блада взбудоражило всю Кайону.
Несколькими неделями ранее среди «берегового братства» распространился невесть откуда взявшийся слух о том, что знаменитого корсара, ставшего прихотью судьбы губернатором, повесили в Порт-Ройяле. Поэтому всеобщий интерес к неожиданному воскрешению Блада был вполне обоснованным. Все умы занимал главный вопрос: будет ли он набирать команду?
В желающих недостатка не было, однако время шло, а ничего подобного не происходило.

Изредка Блада можно было увидеть в тавернах Кайоны — он заходил туда в утренние часы, до того как разгул успевал набрать силу. Иногда какой-то не в меру любопытный посетитель подсаживался к нему, однако попытки завязать разговор ни к чему не приводили. Блад останавливал непрошеного собеседника несколькими холодными фразами, и тот, сконфуженный, отходил прочь. К угрюмому Волверстону никто тем более не отваживался приставать с расспросами, а его люди отмалчивались или неопределенно пожимали плечами.

Губернатор д'Ожерон также не мог оставить без внимания это событие. С началом военных действий его превосходительство оказался в очень щекотливом положении. С одной стороны, французские власти требовали изгнать английских пиратов, но с другой...

Портовые сборы в размере десятой части добычи означенных пиратов продолжали исправно поступать на счета Вест-Индской компании и лично губернатору, и он закрывал глаза на присутствие англичан на острове. Но и совершенно игнорировать требования властей д'Ожерон не мог, и поэтому строчил длинные и уклончивые ответы на раздраженные письма государственного секретаря Кольбера, продолжая привечать сомнительных капитанов. Впрочем, на мачтах их кораблей не развевался английский флаг — равно как и флаг какой-либо другой страны. И если бы кто-то упрекнул д'Ожерона в нелояльности, он мог бы резонно возразить, что вряд ли эти люди считали себя подданными Английской короны. Но Питер Блад своим появлением нарушал подобие хлипкого равновесия, и, выждав несколько дней, д'Ожерон прислал ему записку.

Мальчишка-посыльный нашел Блада в кают-компании «Атропос», где тот сидел, покуривая трубку. Блад развернул записку и хмыкнул. Губернатор просил «своего дорогого друга» навестить его, а также писал о необходимости обсудить ряд насущных вопросов и о деликатности сложившейся ситуации. Это живо напомнило Бладу лорда Уиллогби, который тоже говорил о непростом политическом моменте. Он догадывался, что хочет обсудить д'Ожерон: присутствие в Кайоне победителя де Ривароля и бывшего губернатора Ямайки было нежеланным.

...Блад задумывался о риске, связанным с его возвращением на Тортугу, еще до того как «Атропос» бросила якорь на рейде Кайоны. Волверстону пришло в голову примерно то же, и он даже высказал идею сразу идти на Багамские острова, заявив, что в последнее время Кайона нравится ему все меньше и меньше. Но для Блада отправиться на Багамы означало вновь примкнуть к пиратам.

— Я покончил с пиратством, Нед, — твердо сказал он, заставив старого волка мученически закатить единственный глаз.

— Слышал уже, — буркнул Волверстон. — Но сейчас-то, Питер? Не задалась у тебя служба ни французам, ни королю Вильгельму. Для таких, как мы, есть только море...

Блад мотнул головой:

— Нет, волк.

— Ведь все было отлично! — с прорвавшимся раздражением рявкнул Нед. — Пока ты не встретился с этой девчонкой на «Милагросе»! Неужто ты все еще надеешься... — Он осекся под жестким взглядом Блада, махнул рукой и угрюмо спросил: — И что теперь?

— Идем в Кайону.

— А чем тебе так приглянулась Тортуга? — криво ухмыльнулся Волверстон. — Один черт, те же пираты.

— У меня остались там неоконченные дела, — ответил Блад, не вдаваясь в подробности.

Волверстон пожал плечами и проворчал:

— Ну-ну. Может, по тюрьме соскучился, а, Питер? Гляди, прихватит тебя наш друг месье д'Ожерон...

Блад размышлял и о таком варианте развития событий, но в ситуации, когда для него нигде не было безопасного пристанища, Тортуга не слишком отличалась в худшую сторону. Он полагался на свое умение разбираться в людях. Даже если бы д'Ожерон не был искренне расположен к нему, он не посмел бы захватить Блада непосредственно в Кайоне – ведь это неминуемо сказалось бы на репутации губернатора среди флибустьеров. К тому же Бладу было необходимо время, чтобы все взвесить и принять окончательное решение. Он приготовился и дальше убеждать Волверстона, но тот неожиданно сдался...

Конечно, Блад мог отправиться в резиденцию губернатора сразу после прибытия, однако он предоставил первый ход д'Ожерону. И вот губернатор просил его о встрече. Блад повертел исписанный листок в пальцах, затем аккуратно сложил его и убрал в карман камзола.

— Передай его превосходительству, что через час я буду у него, — сказал он посыльному.

Тот кивнул и поспешил к выходу. В дверях кают-компании он едва не столкнулся с хмурым Волверстоном.

— Чего хочет д'Ожерон? — неприветливо бросил Нед, узнавший мальчишку, который и раньше приносил записки из губернаторского дома.

— Его превосходительство любезно пригласил меня к себе.

Нед озабоченно наморщил лоб:

— Говорил же — нечего соваться на Тортугу! Черт, как назло, половина команды на берегу. Ну, собрать парней дело нехитрое...

— С чего ты взял, что мне угрожает опасность?

Блад подошел к висящему на переборке зеркалу, расправил кружевное жабо, затем взял с рундука шляпу с пышным плюмажем. Волверстон, наблюдавший за его сборами, настороженно спросил:

— Ты что же, пойдешь?

— Конечно, Нед. Не стоит заставлять его превосходительство ждать.

— А может, он задумал арестовать тебя, как только ты явишься к нему, — упрямо выпятил челюсть Волверстон.

— Будь у него такое желание, ничто не помешало бы д'Ожерону взять меня под стражу еще в первый день.

— Шум не хотел поднимать, — напоследок буркнул Нед, уже понимая, что спорить бесполезно.

***

Д'Ожерон принял капитана Блада в библиотеке. Когда Блад вошел, губернатор сидел за столом, склонившись над ворохом бумаг. Услышав шаги, он поднял голову и встал, приветствуя Блада.

Учтиво поклонившись, Питер внимательно посмотрел на д'Ожерона. Выглядел тот неважно. Желтый цвет лица и мешки под глазами свидетельствовали о том, что в последние месяцы жизнь его превосходительства не была ни спокойной, ни беззаботной. Однако на вопрос Питера о самочувствии д'Ожерон небрежно махнул рукой и предложил не обращать внимание на подобные пустяки. Затем указал ему на кресло, стоящее напротив стола, и сел сам.

— Признаться, я не думал вновь встретиться с вами, месье Блад. — На тонких губах губернатора появилась легкая усмешка. — Но я рад видеть вас несмотря ни на что. Хотя ожидал, что вы нанесете мне визит еще на прошлой неделе.

— Я не хотел смущать вас, ваше превосходительство, — вернул ему усмешку Блад.

Д'Ожерон поморщился:

— Да, месье де Кюсси поведал мне о вопиющей недальновидности барона де Ривароля. Мой бог! Все могло бы повернуться совсем иначе... — Он замолчал и задумчиво посмотрел в окно.

Блад тоже молчал. Все могло быть иначе, и он не оказался бы сначала в тюрьме Порт-Ройяла, а потом в бегах без какой-либо надежды вернуться в Англию. Но тогда в его жизни не было бы и тех пяти месяцев, пронизанных светом... Он стиснул зубы, отгоняя от себя воспоминания.

Губернатор несколько минут пытливо смотрел на него, затем извлек из ящика стола бутылку темного стекла и два небольших серебряных бокала. Сдвинув бумаги, он поставил бокалы на стол и наполнил их янтарной жидкостью.

— Aqua vitae из Шаранта. Превосходный вкус...

Прикрыв глаза, д'Ожерон мелкими глотками осушил бокал и наполнил его вновь, удивленно взглянув на Блада, который лишь пригубил свой.

— Согласен, ваше превосходительство, вкус отменный. — Блад поставил бокал на стол. —
Но вряд ли вы пригласили меня только затем, чтобы дать возможность попробовать этот замечательный напиток.

Рассмеявшись, д'Ожерон шутливо погрозил ему пальцем.

— Хорошо, к делу. — Он снова стал серьезен. — До меня дошли сведения и о вашем назначении, и о последующих... неприятностях. И поскольку я имею удовольствие видеть вас здесь, вероятно, вам удалось их разрешить?

— Я бы так не сказал, месье д'Ожерон.

— Понимаю... Могу ли я узнать, чем вы намерены заняться? — осторожно спросил д'Ожерон

— Если вас интересует, вернусь ли я к своему прежнему... роду деятельности, то мой ответ — нет.

— Эта война порядком все осложнила...

Блад кивнул, но не стал ничего говорить, давая д'Ожерону возможность довести свою мысль до конца.

— Весть о разгроме, который вы учинили де Риваролю под Порт-Ройялом, быстро достигла Франции. Его величество был в страшном гневе... — губернатор вздохнул. — Могу вас заверить, что я не собираюсь предпринимать в отношении вас никаких недружественных шагов. — Д'Ожерон допил содержимое второго бокала и потянулся было к бутылке, но на полпути его рука замерла, и он посмотрел Бладу прямо в глаза. — Но я в затруднении. Мой друг, у вас громкая слава. Рано или поздно известие о том, что вы на Тортуге, дойдет до месье Кольбера…

— Что же, обещаю при первой же возможности покинуть Тортугу.

Губернатор снова вздохнул, как показалось Бладу — с облегчением.

— Наверняка вы стеснены в средствах. Те векселя, которые вы оставили мне на хранение, в неприкосновенности.

— От них сейчас мало толку, ведь они подлежат оплате лишь во Франции.

— Со своей стороны обещаю вам изыскать возможность обратить их в деньги.

— Благодарю вас, месье д'Ожерон, — наклонил голову Питер.

— Пустое. После того, что вы сделали для меня... моей семьи... Пока что будьте моим гостем — неофициально, разумеется.

— Разумеется, — уголком рта усмехнулся Питер.

***

С парадного крыльца губернаторского дома прекрасно просматривалась вся Кайонская бухта. Блад остановился, пристально разглядывая стоящие на рейде корабли, и невесело улыбнулся: он будто бы надеялся отыскать среди них алый корпус и высокую корму своей «Арабеллы»

Уверенность и выдержка, которые Блад демонстрировал всем, начиная от дона Мигеля и заканчивая месье д'Ожероном, шли вразрез с тем, что творилось в его душе. Блада одолевали самые мучительные сомнения. Уехать? Но Арабелла... Арабелла! Сердце сжалось и глухо заныло. Что она сейчас думает? Сходит с ума от тревоги за него? Боится, что он снова станет пиратом? Если он уедет, то навсегда потеряет Арабеллу. Осознавать это было невыносимо. Но даже если он осядет в какой-нибудь отдаленной колонии Вест-Индии, что это изменит?

Блад один за другим изобретал и тут же отвергал способы увидеться с Арабеллой. Отчаяние рисовало бредовые картины: под покровом ночи он проникает в Порт-Ройял, крадется по большому губернаторскому саду, входит в ее комнату... Арабелла оборачивается к нему от окна, ее глаза распахиваются от изумления и радости...

Она согласилась бы бежать с ним — он знал это.

«А дальше? — спрашивал чей-то холодный и насмешливый голос. — Что будет дальше, какая жизнь ее ждет?»

И видение рассыпалось, оставляя после себя щемящую боль в груди.

Возможно, до конца своих дней ему придется быть изгнанником, скитальцем, даже жить под чужим именем. Разве он вправе принять от Арабеллы такую жертву?

«Месье д'Ожерон весьма кстати упомянул о векселях, — с горькой иронией сказал себе Питер. — За золото можно изготовить все необходимые бумаги».

Он глубоко вздохнул и медленно спустился по широким ступеням. Куда же он уедет? В охваченную войной Европу? И для наемника, и для врача там всегда найдется дело. Затеряется в неосвоенных просторах Новой Англии? Или в самом деле отправится в бескрайние снега Московии, как он то ли в шутку, то ли всерьез сказал дону Мигелю? Ответа не было.

***

Прошло около месяца. Волверстон, надеявшийся, что авантюрный дух, царивший в Кайоне, вернет прежнего капитана Блада, мрачнел с каждым днем, видя, что его надеждам не суждено сбыться. Все напоминало ему о событиях годичной давности, за одним лишь исключением — Питер не искал утешения в бутылке рома. Хотя иногда Нед в сердцах думал, что уж лучше бы тот пил: такой Блад, непонятный, замкнувшийся в себе, нравился ему ничуть не больше. Однако сезон дождей был в разгаре, и старый волк решил набраться терпения.

И еще одно вызывало у него беспокойство: участившиеся стычки его людей с другими пиратами. Казалось бы — ничего странного, парни просто измаялись без дела, но в подавляющем большинстве случаев драки случались между англичанами и французами. Хвала Небесам, смертей пока не было, однако Бладу уже пришлось зашивать несколько ножевых ран, и у Неда крепла уверенность, что им надо уходить с Тортуги.

Что касается Питера, вынужденное бездействие тяготило его. В своем выборе он склонялся к тому, чтобы все-таки отправиться в Европу. К примеру, в Португалию, где он мог бы выдавать себя за испанца, родившегося и проведшего всю жизнь в Новом Свете. Когда эта дерзкая идея впервые пришла ему в голову, Питер не без сарказма подумал, что после Картахены, когда, как ему казалось, ничто не властно было разогнать окружающую его тьму, он уже говорил Джереми Питту о готовности предложить свою шпагу королю Испании.

На исходе ноября месье д'Ожерон вновь пригласил его к себе, чтобы передать деньги, вырученные за векселя. У Блада, ставшего обладателем целого состояния в полновесных французских луидорах, возникло подозрение, что губернатор попросту пожертвовал собственными средствами, однако он посчитал, что выяснять это было бы оскорбительно для обоих. Гораздо больше его озаботил изнуренный вид д'Ожерона, который то и дело прикладывал ладонь к правому боку. Блад настоял на осмотре. У д'Ожерона обнаружилось запущенное воспаление печени, и Блад написал ему длинный список рекомендаций, однако у него остались сомнения в том, что губернатор будет их соблюдать.

На «Атропос» Блад возвращался с тяжелым сердцем. Путь был открыт, следовало лишь дождаться идущего в Европу корабля. Но Питеру предстоял еще один непростой разговор. Он видел, что Волверстон не смирился с его выбором. Во взгляде старого волка все отчетливее читался вопрос, и Питер должен был окончательно прояснить ситуацию.

Следующим утром, когда Блад проходил мимо таверны «У французского короля», его окликнули:

— Капитан Блад!

Обернувшись, Блад увидел Джека Финча по прозвищу Красавчик. Финч по праву слыл одним из самых удачливых и бесстрашных контрабандистов Карибского моря. За счет своего изворотливого ума и поразительного чутья он был поистине неуловим. Единственной его слабостью были женщины, и как-то раз Красавчик за это поплатился. Обладая броской внешностью и хорошо подвешенным языком, он неизменно являлся предметом обожания всех доступных и даже не вполне доступных дам Кайоны. Однажды Финча пырнул ножом в живот один весьма скорый на расправу французский капитан, заставший его в постели своей пассии. Провидение сжалилось над Красавчиком, послав ему спасение в лице Питера Блада. Правда, когда раненого принесли, Блад усомнился, что сможет ему помочь. Но и у судьбы Финч также был в любимчиках, поскольку он выжил, а его соперника-француза взяло море.

— Прекрасно выглядишь, Финч — особенно если сравнивать с нашей последней встречей. Все так же срываешь цветы удовольствия?

Финч жизнерадостно ухмыльнулся:

— Увы, прежних высот мне уже не достичь. А не потолковать ли нам, капитан?

— Потолкуем, почему бы и нет, — кивнул Блад.

В таверне, несмотря на ранний час, компания моряков самого разбойного вида спускала деньги, играя в кости. Заказав тушеные свиные ребра и бутылку канарского, Блад и Финч сели за небольшой стол в углу, в отдалении от шумных посетителей.

Красавчик посетовал, что в водах французской части Эспаньолы житья не стало для бедных контрабандистов, и Блад вдруг подумал, что если кто и способен передать весточку Арабелле, так это Финч. Тем более тот не раз хвастался, что знает Порт-Ройял, как свой карман. Кончено, если контрабандист согласится. Но оказалось, что Финчу не чуждо чувство благодарности, особенно подкрепленное звонкой монетой.

Блад, почти не веря в свою удачу, потребовал у служанки принести письменные принадлежности и задумался. Он столько всего хотел сказать Арабелле, но разве может бумага передать его тоску? К тому же, если Красавчик попадется, найденное при нем письмо от беглого губернатора усугубит его положение.

В итоге Блад написал лишь несколько строк, придерживаясь нейтрального тона и даже не обращаясь к Арабелле по имени — о том, что обстоятельства вынуждают его покинуть Вест-Индию и отправиться в Европу. И только в последней фразе он позволил вырваться своим чувствам:

«Ты в моем сердце, в глубине моего существа. И так будет всегда...»

-2-

Письмо миссис Элизабет Картер, урожденной Бишоп, в котором она сообщала о кончине своего супруга, пришло на Ямайку в первых числах ноября. Миссис Картер также писала, что поскольку Господу не было угодно благословить их брак детьми, дом стал пустым и слишком просторным для нее одной. Далее она спрашивала, не согласится ли «малышка Арабелла» пожить какое-то время в Лондоне, сменить нездоровый климат Вест-Индии и, возможно, составить в Англии удачную партию.

По-видимому, в воображении миссис Картер племянница до сих пор не вышла из отрочества, и ей не приходило в голову, что та давно могла быть замужем. В этом не было ничего удивительного: с момента отъезда Томаса Бишопа в Новый Свет им не доводилось видеться, да и письмами они обменивались редко.

Почтенная леди не представляла, насколько кстати окажется ее приглашение для всех заинтересованных лиц...

Невероятное по своей дерзости освобождение Питера Блада привело полковника Бишопа в состояния умоисступления. Он едва избежал удара; срочно вызванному мистеру Лонели пришлось дважды пускать полковнику кровь. Однако придя в себя, Бишоп рассудил, что из случившегося можно извлечь определенную выгоду. Теперь он мог с полным правом утверждать, что Блад, став губернатором, продолжал поддерживать связи со своими людьми. Кроме того, в отношении беглого преступника у Бишопа снова были развязаны руки. Конечно, Блада нужно было еще захватить, но предыдущие неудачи не обескуражили полковника. К своему прискорбию, он все еще временно занимал губернаторский пост. Поимка Блада не только удовлетворила бы безудержную жажду мести, владевшую Бишопом, но и позволила бы ему упрочить собственное положение. Он был готов даже послать на Тортугу наемных убийц, хотя предпочитал, чтобы Блада ему доставили живьем.

Альянс Англии с Испанией давал Бишопу больше возможностей, однако ситуацию осложнял досадный промах с пленением дона Мигеля де Эспиносы. Доказательств, что испанский адмирал повинен в пиратстве, не было. Какого черта Бладу вздумалось тащить испанца с собой? С целью выкупа? Или чтобы изощренно расправиться со своим врагом? Не то чтобы Бишопа тревожила дальнейшая судьба дона Мигеля, однако если бы тот остался в тюрьме, инцидент можно было бы попытаться уладить. Впрочем, полковник полагал, что вполне справится и без союзников.

Письмо от сестры удивило Бишопа, однако затем в его мозгу забрезжила некая мысль. Он был разъярен провалом своих планов в отношении Арабеллы и лорда Джулиана Уйэда, и, насколько ему было известно, лорд Уэйд тоже был весьма разочарован. Бишоп считал, что племянница предала его, согласившись стать невестой Питера Блада, и даже пробовал вразумить ее. Но его увещевания пропали втуне. Более того — дерзкая девчонка продолжала и после ареста Блада упорствовать в своих заблуждениях.

Так что Бишоп решил не только не препятствовать, но даже постараться убедить Арабеллу принять приглашение Элизабет. Если девушка отправится в Англию, ему станет только спокойнее. А о том, что Арабелла в Лондоне, он даст знать Уэйду. Но подумав об Англии, Бишоп вновь пришел в самое дурное расположение духа: ему предстояло также писать министру иностранных дел сэру Чарльзу Тольботу и сообщать о побеге важного преступника...

Надо ли говорить, что отношения Арабеллы с ее дядей, и без того не отличающиеся теплотой, в последние недели совершенно разладились.

Той ночью Арабеллу разбудила перестрелка, сопровождавшаяся пушечными залпами, и первая ее мысль, как и у большинства жителей Порт-Ройяла, была о том, что город атаковали французы. Поднялся переполох, слышались испуганные возгласы и топот ног. Арабелла накинула шаль и вышла в коридор. Слуги бестолково метались по дому, а полковник Бишоп, багровый, в ночном колпаке и длинной рубахе, громовым голосом отдавал противоречащие друг другу распоряжения. Но вскоре пальба прекратилась и выяснилось, что на город напали вовсе не французы, а пираты, и что Питер Блад бежал из разгромленной тюрьмы форта.

Арабелла была потрясена этой новостью. В отчаянии она думала, что побег окончательно перечеркивал надежду на оправдание Питера. Но, с другой стороны, вправе ли она упрекать его, ведь однажды он уже был несправедливо осужден?

Конечно же, дядя постарается обернуть все себе на пользу... И действительно — полковник Бишоп заявил, что побег был спланировал Бладом заранее и что среди охраны у того были свои люди. Хотя расследование ничего не дало, двух офицеров разжаловали в рядовые, а солдат караула нещадно выпороли.

Письмо тети Элизабет явилось ответом на невысказанные молитвы Арабеллы. Если она окажется в Лондоне, возможно, ей удастся добиться, чтобы ее принял лорд Шрусбери, в ведении которого находились дела колоний. Должен же кто-то сказать хоть слово в защиту Питера Блада!

Арабелла отдавала себе отчет, насколько сложно выполнить то, что она задумала. Но разве не это она пообещала Питеру во время их свидания в тюрьме? Она ожидала, что дядя будет противиться ее отъезду, и поэтому была удивлена, когда через пару дней за завтраком полковник Бишоп объявил, что согласен, если она поживет какое-то время в Англии. Арабелла сдержанно поблагодарила его, он в ответ что-то буркнул себе под нос.
Далее завтрак проходил в холодном молчании, однако Арабелла не обращала на это внимания: в ее сердце впервые со дня побега Питера появилась надежда.

Следовало дождаться, когда установится хорошая погода. Арабелле казалось, что время то застыло, то летит стремглав. О Лондоне, как и об Англии в целом, у нее сохранились лишь смутные детские воспоминания. Ее охватывало волнение, когда она пыталась представить огромный город, заполненные людьми улицы... Как ее примет взыскательное лондонское общество? Как ей, без связей и протекции, удастся попасть на прием к лорду Шрусбери? Затем она говорила себе, что еще успеет поразмыслить об этом, а возможно, ей что-нибудь посоветует тетя.

Помимо всего прочего, отъезд Арабеллы влек за собой неприятную необходимость обсудить с дядей ее содержание и способ, которым она будет получать доход с принадлежащих ей плантаций. До сих пор она не особенно вникала в дела, поручая все Уильяму Бишопу и управляющему, мистеру Джеральду, однако у нее было впечатление, что плантации приносят неплохую прибыль. Пожалуй, ей стоит самой написать управляющему.

Пока же Арабелла, справедливо предполагая, что мода в Вест-Индии значительно отстает от Европы, решила заказать себе платье у мадемуазель Ланкло, которая незадолго до начала войны приехала в Порт-Ройял из Франции и сразу приобрела большую популярность в городе.

***

— Мисс Эверет!

Хорошенькая девушка, склонившаяся над конторкой, бросила быстрый взгляд в сторону вошедшего в лавку посетителя.

— Ах, это вы, мистер Финч! — Она обиженно вздернула подбородок и отвернулась.

— Полно Мэри, хватит дуться, — рассмеялся Финч, убедившись, что самого мистера Эверета в лавке нет.

— И что же привело вас в наши края на этот раз? — холодно осведомилась мисс Эверет.

— Тоска по тебе, Мэри.

— Так я вам и поверила!

— Клянусь спасением души! Смотри-ка, что я тебе привез! — Он протянул девушке серьги, явно индейские. Они представляли собой серебряные пластинки неправильной формы, украшенные загадочными символами.

— Ох ты, страх какой! И не боитесь вы этакую дьявольщину с собой носить?

Однако, говоря это, Мэри взглянула на Финча уже более приветливо.

— Тебе не нравится? — Он притворно вздохнул, делая вид, что убирает подарок обратно в карман куртки.

— Погодите, мистер Финч. Так и быть, я вас прощаю, хотя и не стоите вы того! — Мэри проворно выхватила у него серьги.

— О, Мэри! Дай-ка я тебя расцелую! — Воспользовавшись этим, Финч скользнул вплотную к конторке и попытался обнять девушку.

— Да стой же ты, Джек! — воскликнула она, уворачиваясь. — Отец в любой миг вернется.

— Когда же, о несравненная?

— Ах, что-то мне подсказывает, что вы воспользуетесь привязанностью бедной девушки и разобьете ей сердце... Сегодня, после шести, где обычно.

— Буду считать мгновения! Как поживает мистер Эверет?

— Твоими молитвами. Ты привез что-то для него?

— Не без этого. Вот улажу с ним дела и...

— И что? Попросишь моей руки? — фыркнула Мэри. Финч слегка изменился в лице, и, вздохнув, она спросила: — А теперь признавайся, Джек, опять тебе что-то понадобилось?

— Я вовсе не поэтому...

— Выкладывай уже!

— К вам же заходит мисс Бишоп? Племянница губернатора?

— А-а-а, — разочаровано протянула Мэри. — Вот оно как...

— Понимаешь, меня попросили передать ей послание...

Мэри шмыгнула носом:

— Знаю я ваше «попросили», мистер Финч.

— Я думаю только о тебе!

— Как бы не так. А вот не буду я ничего передавать!

Расстроенную мисс Эверет непросто было умилостивить, но и Финч не собирался сдаваться так быстро:

— Ну же, Мэри, не будь злюкой!

Вошедший несколькими минутами позже в лавку мистер Эверет застал следующую картину: его дочь, с выбившимися из-под чепчика локонами и пылающими щеками, прилежно выводила на листе бумаги колонки цифр, а Джек Финч скучающе разглядывал товары. Подозрительно оглядев обоих, мистер Эверет подумал, что надо бы получше присматривать за Мэри, и кивнул контрабандисту на дверь, ведущую в кладовую.

***

В хлопотах и сборах прошло несколько недель.

Разумеется, кроме платья, Арабелле понадобились перчатки, шляпка и еще масса мелочей, так что она, следуя советам мадемуазель Ланкло, частенько заглядывала в галантерейную лавку мистера Эверета. Вот и сегодня она зашла, чтобы выбрать ленты в тон отделки почти готового платья.

В тот момент, когда галантерейщик убирал коробки обратно на полки, к Арабелле приблизилась его дочь и, приложив палец к губам, поманила ее за собой.

— Отец, я к миссис Риддз, — громко сказала девушка.

— Только не задерживайся, — недовольно буркнул тот.

Недоумевая, с чего бы мисс Эверет нагонять такую таинственность, Арабелла пожала плечами и вышла вслед за ней.

— Мисс Бишоп, с вами хотят поговорить, — шепнула Мэри, когда они оказались на улице.

— Кто же?

— Сейчас сами увидите...

Мисс Эверет привела ее в крохотный дворик позади лавки. Из глубокой тени, отбрасываемой соседним домом, выступил незнакомый Арабелле мужчина, и она удивленно оглянулась на Мэри. Но та покачала головой и попятилась прочь.

— Не бойтесь, мисс Бишоп, я не причиню вам никакого вреда, — негромко сказал незнакомец. — Меня прислал Питер Блад.

Арабелла ахнула и прижала руку к груди.

— Тише, прошу вас...

Он мог и не просить, вряд ли Арабелла была бы в силах закричать. Ее горло сжал спазм, а сердце будто провалилось в бездну. Она молча разглядывала мужчину. Он был одет как простой моряк, но в его красивом лице и манере двигаться сквозило нечто хищное. Может ли она верить его словам?

— Не бойтесь, — повторил он, видя ее неуверенность, и медленно протянул Арабелле сложенный и запечатанный листок бумаги. — Вот, он просил передать вам.

— Что с ним? — одними губами прошептала Арабелла. — Он... жив?

— Вполне. По крайней мере, был, когда я видел его в последний раз.

Арабелла взяла письмо и непослушными пальцами сломала печать. Листок задрожал в ее руке — безо всякого сомнения, это писал Питер, она узнала его почерк. Строчки прыгали перед глазами, а смысл слов не сразу дошел до сознания. Он тоже уезжает в Европу, но, помилуй Боже, куда?!

Она подняла взгляд на незнакомца:

— Питер... ничего не просил передать мне на словах?

— Нет, мисс Бишоп.

Арабелла кивнула и, пытаясь справиться с подступавшими слезами, спросила:
— Будете ли вы так любезны передать ему от меня... одну вещицу? Увы, при себе у меня ее нет... Согласны ли вы подождать?

Финч нахмурился: задерживаться в Порт-Ройяле сверх необходимого не входило в его планы. Солнце уже садилось, а он рассчитывал с вечерним отливом выйти в море.

— Сказать по правде, я спешу... — Он посмотрел в побледневшее лицо мисс Бишоп, в ее полные страдания глаза и тяжело вздохнул: — Ну хорошо, но у вас не более часа. Зайдете снова в лавку мистера Эверета. Мэри будет знать, где меня найти.

-3-

Блад в обществе Джереми Питта сидел в таверне «Золотой берег», когда к ним подошел довольно ухмыляющийся Финч.

— Выполнено, капитан, — с этими словами контрабандист протянул Бладу небольшой прямоугольный предмет, завернутый в провощенную ткань.

Сердце Питера пропустило удар. Он не особо надеялся на ответ — мало ли при каких обстоятельствах Финчу пришлось бы передавать его письмо. Блад развернул ткань и задержал дыхание: Арабелла Бишоп нежно и чуть печально улыбалась ему с миниатюры. На обратной стороне была надпись: «Spes contra spem».

Блад кончиками пальцев коснулся гладкой поверхности портрета. Неожиданный и драгоценный дар. «Без надежды надеюсь». Неужели это все, что им остается? Но и разум его, и душа не желали смиряться...

Кроме миниатюры, в свертке был письмо. Глубоко вздохнув, Блад начал читать, и тут же прервался: Арабелла писала, что через неделю отправляется в Англию на борту брига «Святой Георгий». Блад взглянул на дату: если ничего не помешает отплытию, бриг снимется с якоря послезавтра. Еще дня через два он пройдет Наветренным проливом. А это значит, что Арабелла будет близко, очень близко...

Пусть у него нет ни корабля, ни команды — достаточно кинуть клич, и к вечеру найдется несколько десятков головорезов, готовых идти за ним. Его громкая, как изволил выразиться месье д'Ожерон, слава поможет ему в оставшиеся дни обзавестись и кораблем... Броситься в погоню, захватить бриг, заключить ее в объятия... Искушение было настолько сильным, что
Питер скрипнул зубами и закрыл глаза. К чему? Ведь он все уже решил.

Но зачем Арабелле ехать в Англию? Он стал читать дальше, с каждой фразой изумляясь все больше. Безрассудная, она собирается хлопотать за него! Неужто Арабелла верит в правосудие короля? Какая наивность! На мгновение Блада охватил гнев, но тут же он понял, что восхищается ею, силой ее духа. Демон-искуситель вновь попытался овладеть его мыслями. Усилием воли заглушив его голос, Блад сказал Финчу:

— Благодарю, Финч. Надеюсь, у тебя не возникло затруднений.

— Не больше обычного, — сверкнул тот белозубой улыбкой и крикнул служанке: — Дорогуша, принеси-ка нам лучшего рома, который только есть в заведении!

— Гуляешь, Красавчик? — вставил Джереми.

— Отчего же и не погулять, Джереми. Жизнь-то короткая. Кстати, — Финч обвел их внимательным взглядом, — а ведь «Атропос» нет на рейде.

Блад сдвинул брови, а Питт хмуро буркнул:

— Глазастый ты, Джек.

— В моем ремесле без этого никак.

...Замечание наблюдательного контрабандиста всколыхнуло в душе Блада едкий осадок. Тяжелый разговор с Волверстоном случился двумя днями ранее. Когда старый волк узнал о намерениях Блада, он был взбешен.

— В Европу?! Черт тебя побери, Питер! — орал он. — А не говорил ли ты, что судить тебя должны в Англии? Да знать бы заранее, я...

— Не стал бы вытаскивать меня из тюрьмы Порт-Ройяла, Нед? — прервал его Блад

— А хотя бы и так, — Нед смотрел в упор. — Зачем было возиться, если, того и гляди, ты сам себя доставишь к подножию виселицы!

Несколько минут они мерили друг друга яростными взглядами, потом Волверстон сплюнул и глухо сказал, больше не глядя на Блада:

— Вот тебе мое последнее слово. Я на пару дней выйду в море. Проветриться надо, пока я чего не натворил. Но если за это время дурь у тебя не пройдет, то пеняй на себя, Питер.

— Счастливо, волк, — растянул губы в усмешке Блад.

Ссора, вполне вероятно, положила конец их дружбе, и сердце Блада было полно горечи, даже если он и знал, что их дороги в любом случае расходятся.

К его удивлению, Джереми Питт тоже остался на берегу. На вопрос Блада «почему?» он признался, что сам находится на перепутье. Еще на Ямайке Джереми успел получить весточку из Бриджтауна. У его тетушек все было благополучно, и они звали его домой...

— Поезжай, — сказал ему Блад.

— А как же ты, Питер? — смущенно спросил Джереми.

— Я — дело другое, но тебе ничего не препятствует вернуться в Сомерсет.

Джереми обиженно насупился и ничего не ответил...

Если бы Джек Красавчик не сыпал прибаутками, за столом царило бы угрюмое молчание.

— Месье Блад! — Кто-то тронул Питера за плечо.

Он обернулся и увидел запыхавшегося посыльного д'Ожерона.

— Вот. Это срочно.

На клочке бумаги было несколько торопливых строк:

«Мой друг, вам надо немедленно покинуть Кайону. Только что из Сен-Никола прибыл лейтенант Дюморье, у него ордер на ваш арест. Я постараюсь по возможности задержать его. С глубочайшим уважением к вам».

Блад медленно выдохнул. Произошло то, чего опасался д'Ожерон.

— Что там, Питер? — обеспокоенно спросил Джереми.

— По мою душу прибыл французский лейтенант, — криво усмехнулся Блад.

Его мозг лихорадочно искал способ выбраться из западни.

— Можно пока переждать у мэтра Рене, — Финч, прищурившись, смотрел на Блада. — Я шепну ему словечко. А там видно будет.

— Можно... — задумчиво проговорил Блад, но затем покачал головой: — Нет. Я не буду прятаться.

Он вдруг вспомнил, что у него есть еще один выход, и хмыкнул: кто бы мог подумать, что придется прибегнуть к помощи дона Мигеля де Эспиносы? Он прикинул, сколько времени прошло с момента их расставания. Назначенный доном Мигелем срок еще не истек, и в этом Бладу виделся некий знак свыше. Но коварство испанцев вошло в присловье. Не будет ли непростительной глупостью предаться в руки его «верного врага»? Что же, похоже, ему предстоит проверить это на собственном опыте.

— Что ты задумал? — В глазах Питта тревога мешалась с растерянностью.

— Дон Мигель ждет меня в одной укромной бухте.

— Да ты спятил?! Он заживо сдерет с тебя кожу!

— Нельзя полностью исключать этот вариант, но почему-то я так не думаю.

— Я с тобой! — безапелляционно заявил Джереми.

— Нет, Джереми, — твердо сказал Блад. — В этом нет ни смысла, ни необходимости. Возвращайся в Сомерсет. Я напишу на имя твоих тетушек. Когда смогу.

Питт протестующе замотал головой, и Блад тряхнул его за плечо:

— Уймись, Джереми. Но если ты и вправду хочешь помочь мне… Арабелла. Она едет в Лондон. Попытайся что-то разузнать о ней. — Затем он обернулся к Финчу: — Мистер Финч, могу ли я попросить вас еще об одной услуге?

Вместо эпилога

1690 год, начало января

Дон Мигель де Эспиноса стоял на юте «Сан-Кристобаля». Волны лениво плескали в темный корпус корабля, на небольшую бухту, окруженную скалами, опускались вечерние сумерки. Окрестности Сан-Фернандо-де-Монте-Кристи изобиловали такими уединенными бухтами, которые издавна использовали корсары и контрабандисты. Недаром почти сто лет назад город был разрушен — как возмездие его жителям за торговлю с пиратами и в назидание прочим. Однако впередсмотрящие «Сан-Кристобаля» заметили нескольких подозрительных оборванцев, прячущихся в прибрежном кустарнике, а значит, эти места все-таки не обезлюдели окончательно. Дон Мигель отдал приказ вести постоянное наблюдение за берегом и морем. Но матросы и так были настороже: никому не хотелось среди ночи проснуться от прикосновения лезвия ножа к своему горлу.

К дон Мигелю подошел его старший офицер, дон Алонсо Гонсалес:

— Какие будут распоряжения, сеньор адмирал?

Дон Мигель не ответил, продолжая созерцать пустынное море. На исходе был десятый день оговоренного с Питером Бладом срока.

— Должны ли мы ждать еще? — снова спросил Гонсалес.

— На рассвете снимаемся с якоря, — нехотя бросил наконец де Эспиноса.

Де Эспиноса уже собирался спуститься в свою каюту, но его остановил крик марсового:

— Вижу парус!

Дон Мигель поднес к глазам подзорную трубу. Действительно, с северо запада приближался двухмачтовый корабль, похоже — шлюп, который держал курс прямиком на бухту. Контрабандисты? Тогда их ждет неприятный сюрприз. Или... Дон Мигель посмотрел вверх. Он загодя распорядился поднять свой личный штандарт на флагштоке грот-мачты. Впрочем, дон Мигель не особо надеялся на появление Блада. Его губы скривились в жестокой усмешке, и он крикнул:

— Приготовиться к бою!

Пропел горн, и на корабле, только что погруженном в сонную тишину, все пришло в движение. Слышались резкие команды, скрипели тали, и в открывающиеся порты выдвигались стволы орудий. Разумеется, с корабля контрабандистов также заметили «Сан-Кристобаль». Примерно в полулиге от берега шлюп лег в дрейф. Дон Мигель, продолжавший наблюдать за действиями контрабандистов в подзорную трубу, увидел, что от него отошла лодка под парусом.

— Сеньор адмирал, прикажете открыть огонь?

— Подождите, дон Алонсо.

Вскоре дон Мигель мог уже рассмотреть находящегося в лодке человека, и его сердце екнуло.

— Не стрелять, — быстро сказал он. — Это тот, кого я ждал.

Гонсалес чуть пожал плечами и спустился на шкафут. Де Эспиноса услышал, как он приказывает матросам спустить штормтрап и приготовить крюки для швартовки.

Сумерки сгустились, и зажженные кормовые фонари бросали на воду рыжие блики. Де Эспиноса неотрывно смотрел на темный силуэт приближающейся лодки. Не прошло и четверти часа, как послышался тихий плеск, и лодка легонько ткнулась в борт «Сан-Кристобаля». А еще через минуту де Эспиноса шагнул вперед и наклонил голову, приветствуя появившегося на палубе Блада.

— Не думал, что вы решите воспользоваться моим предложением, дон Педро, — скрывая под иронией неожиданно охватившее его волнение, произнес он.

— Сказать по правде, я тоже, — ответил Питер. — Однако вы здесь, дон Мигель. Почему же?

Почему? Дон Мигель не знал ответа на этот вопрос. Данное им слово? Но кому — пирату, виновнику смерти Диего?! Или нежелание быть обязанным, пусть даже и своему кровному врагу? Что заставило его не просто привести «Сан-Кристобаль» на место встречи, но и упорно дожидаться Питера Блада? Все было слишком сложно — будто бы привычный ему мир вывернулся на изнанку. Об этом следовало поразмыслить, и он непременно сделает это. Позже. Он посмотрел в синие глаза Блада и сказал:

— Иначе и быть не могло. Теперь же я хочу заверить вас: вы мой гость, и под моим кровом вам нечего опасаться.

Конец.

 

@темы: Фанфики, Ирония судьбы, Враг мой

---

Душа, живущая в корабле

[Nunziata]

Автор: Nunziata
Бета: ratacate, momond
Канон: Р. Сабатини «Одиссея капитана Блада»
Размер: мини, 3808 слов
Пейринг/Персонажи: Питер Блад/Арабелла Блад, «Арабелла», Дайк и др.
Категория: джен, гет
Жанр: агнст, мистика, AU
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Постканон. У моряков есть поверье, что в корабле живет душа женщины, причем женщины ревнивой. Что будет, если встретятся две женщины одного капитана?
Примечание: «Арабелла» уцелела в сражении за Порт-Ройял. Сиквел к макси «Только ты». Присутствуют цитаты из канона.

-1-

«Арабелла» горделиво высилась на рейде Порт-Ройяла. Под ярким солнцем блестела позолота богато украшенной кормы, на надраенной меди пушек вспыхивали искры. Отражение алого корпуса зыбко дрожало на подернутой легкой рябью воде. Стороннему наблюдателю было бы трудно поверить, что совсем недавно «Арабелла», изуродованная французскими ядрами, едва держалась на плаву.

Великолепный корабль привлекал к себе взоры, и на молу собралось немало зевак, желающих поглазеть, как флагман знаменитого пирата — то есть его превосходительства губернатора, конечно, — готовится в первый раз после сражения выйти в море.

Из ворот форта показался губернатор Блад, который вел под руку свою супругу. Позади торопливо семенила молоденькая служанка. В толпе началось оживление, послышались возгласы, а некоторые впечатлительные дамы даже прижали руки к груди: синеглазый губернатор успел покорить не одно женское сердце. И если его превосходительство дамы провожали восхищенными взглядами, то при виде изящной Арабеллы Блад в платье цвета слоновой кости и широкополой шляпе с белым плюмажем кое-кто из них украдкой завистливо вздыхал.

У причала напротив форта покачивалась на волнах большая десятивесельная шлюпка с гребцами. Блад спрыгнул в нее и помог спуститься жене, один из матросов протянул руку служанке. Как только женщины устроились на корме, гребцы дружно ударили веслами, и шлюпка быстро заскользила по направлению к «Арабелле». Губернатор Блад спешил подняться на борт возрожденного корабля.

***

В конце мая Порт-Ройял накрыла влажная жара. Арабелла изнывала от духоты, и идея Питера совершить небольшое морское путешествие привела ее в восторг. Но высказав эту идею, Блад тут же усомнился в ее полезности по причине весьма деликатного свойства: Арабелла носила ребенка. О беременности они узнали месяц назад, и с тех пор Питер рьяно оберегал жену, вызывая ее шутливое, а подчас и неподдельное негодование. Поэтому, выслушав его сомнения, Арабелла лишь иронично посетовала на чрезмерную заботливость супруга, усугубленную клятвой Гиппократа. Блад колебался недолго: он тоже хотел вырваться из душного Порт-Ройяла. Как подозревала Арабелла, дело было не только в погоде.

И теперь миссис Блад посматривала то на воду, бегущую за бортом шлюпки, то на мужа. Он держал ее руку в своей, но его взгляд был прикован к приближающемуся кораблю. В борт «Арабеллы» плеснула волна, и та величественно качнулась.

— Корабль будто приветствует тебя, — сказала Арабелла.

Блад улыбнулся, ничего не ответив, и слегка сжал ее пальцы, а сидящий на носу шлюпки лейтенант Дайк неожиданно сказал:

— Ясное дело, приветствует. Капитана чует.

Арабелла с любопытством спросила:

— Как это — чует?

— Душой, миссис Блад. Тосковала Она, а сейчас радуется.

Дайк по-особому выделил слово «она». Неясное чувство, похожее на ревность, кольнуло Арабеллу, и она устыдилась: что за несусветная глупость!

— Верно, так и есть, — поддакнул кто-то из матросов.

— Доподлинно известно, что корабль наделен душой, — увлеченно продолжал Дайк. — Бывает, невзлюбит кого, так тот намается, бедолага... А то и сгинет посреди плавания неведомо куда. Ну а если корабль с капитаном не поладит, так всем пропадать. Взять вот Рыжего Хью из Портсмута...

— Не болтай вздор, Ник. — Блад больше не улыбался. — Я всегда считался с матросскими суевериями, но не стоит слишком ими увлекаться.

— А мне было бы интересно послушать про Рыжего Хью, — возразила Арабелла и обратилась к насупившемуся Дайку: — И что же с ним приключилось?

Ник, успевший пожалеть, что затеял разговор, неохотно начал рассказывать:

— Появилась у него шхуна, «Леди Гвен». Бог весть, как он заполучил корабль. Всякое говорили, но суть не в том. С год ему везло, а потом — то исправный компас начнет врать, то кто-нибудь из матросов сорвется с вант и разобьется насмерть...

— Но для этого могли быть естественные причины, — заметила Арабелла.

— Могли, — согласился Дайк. — Только пропала та шхуна, когда шла из Кардиффа в Ливерпуль. Тыщу раз Хью хаживал тем путем, да и погода была хорошая. Не приняла «Леди Гвен» Хью, вот и утащила на дно. И его, и команду... Вот так-то!

— Спасибо, мистер Дайк. Печальная история...

Вздохнув, Арабелла задумчиво посмотрела на корму, мимо которой проплывала шлюпка. Ей до сих пор было странно видеть свое имя, выложенное сияющими под солнцем буквами.

Дайк тоже оглянулся на корму:

— Но Она милостива... хотя и ревнива, как без того... Одаривать только не забывать.

— Дайк, — негромко, но жестко сказал Блад, — довольно.

Тот смущенно пробормотал:

— Да я-то что? Мало ли что болтают. Морякам без сказок нельзя.

Бросив на него уничтожающий взгляд, Блад наклонился к жене:

— Арабелла?

— Питер, она такая красивая!

— Моим сердцем владеет лишь одна красавица, — шепнул Блад.

Арабелла слабо улыбнулась:

— Но и она тоже в твоем сердце. Она — часть тебя, и ты по-прежнему ее капитан.

Питер хотел сказать что-то еще, но их уже окликнули с «Арабеллы». Гребцы подняли весла, вахтенные крюками подтянули шлюпку к борту. На палубе их встретил радостный Джереми Питт. Штурман скороговоркой пробормотал приветствие, отвесил неуклюжий поклон миссис Блад, но было очевидно, что ему решительно не до проявлений учтивости.

— Извини нас, дорогая, — засмеялся Блад.

Питт увлек его к шканцам, возбужденно что-то рассказывая и показывая на мачты, где уже распускались паруса. Пронзительно засвистела боцманская дудка, корабль пришел в движение и, понемногу набирая ход, устремился к выходу из гавани.
Жаннет унесла багаж своей госпожи в каюту. Дайк тоже собрался было уйти, но Арабелла остановила его вопросом:

— Мистер Дайк, а как же вы задабриваете суровую душу корабля?

Лейтенант опасливо глянул в сторону кормы и, убедившись, что Блад занят беседой с Питтом и Хейтоном, буркнул:

— Жертвуем часть добычи носовой фигуре. Сущую мелочь — монетку. На удачу.

Арабелла приподняла брови.

— Раньше жертвовали. Когда еще... — Дайк окончательно смутился.

— Я поняла, мистер Дайк, — спокойно проговорила Арабелла. — Еще в Кайоне я заметила, что на бушприте прибиты монетки. Но не придала этому значения. — Она помолчала и вдруг, повинуясь внезапному порыву, спросила: — А могу ли я тоже... подарить что-нибудь? На удачу?

Несчастный лейтенант, подумав, что не иначе как морской дьявол дернул его за язык, растерянно поскреб в затылке.

— Монетки у меня нет, но, возможно, сгодится это? — Арабелла сняла с пальца перстень с крупной голубоватой жемчужиной.

— Отчего же и не подарить, — наконец произнес Дайк. — Только... это ж вам несподручно, миссис Блад. Позволите мне?

— Буду вам признательна, мистер Дайк.

Арабелла на ладони протянула лейтенанту перстень, но в этот миг налетел порыв ветра, и корабль накренился. Потеряв равновесие, молодая женщина покачнулась, перстень скатился с ее ладони, ударился о планшир и, отскочив от него, вылетел за борт. В толще бирюзовой воды блеснула и тут же пропала золотая искорка. Арабелла ахнула, а у Дайка вытянулось лицо.

— Дурной знак, миссис Блад, — сказал кто-то хриплым голосом.

Оглянувшись, Арабелла увидела Неда Огла. Она поморщилась: воспоминания о бунте были слишком болезненными. Видимо, канонир тоже не испытывал к ней особой приязни, поскольку старался держаться подальше. Пожалуй, сегодня он впервые с ней заговорил.

— Чего ты, Огл? Ветер это, — Дайк не скрывал своего неудовольствия.

— Ветер? — криво усмехнулся канонир. — В самом деле, Ник?

— А что еще, по-твоему?

— А то... — начал было Огл, но осекся, встретившись глазами с Дайком.

— Брось, Огл, — строго сказал лейтенант и повернулся к Арабелле. — Сожалею, миссис Блад.

Мрачный канонир, помедлив, поклонился:

— Прошу прощения, миссис Блад, ежели что не так.

— Ничего... мистер Огл.

— Что тут у вас? — К ним подошел Питер Блад.

Дайк, полагая, что ему не миновать выволочки, понурил голову и вдохнул побольше воздуха. Но Арабелла опередила его признание:

— Я уронила за борт перстень.

— И все? — хмыкнул Блад. — Хотя конечно, это очень досадно. — Он внимательно оглядел всех троих, но никто не проронил больше ни слова. — Кстати, Огл, почему бы тебе не провести учения для молодых комендоров, когда мы выйдем в открытое море?

Огл еще раз поклонился и отошел.

— Ты и сейчас не забываешь о своих обязанностях, Питер, — улыбнулась Арабелла, с облегчением понимая, что он не намерен больше ее расспрашивать.

И тут сверху раздался вопль:

— Берегись!

Побледнев, Блад резко дернул Арабеллу на себя. В ту же секунду мимо них с гудением и шелестом пронесся тяжелый деревянный блок на канате. Арабелла завороженно смотрела, как, достигнув крайней точки своего полета, он на мгновение замер, а затем маятником качнулся обратно. По счастью, траектория его движения изменилась, и канат захлестнулся за штаг грот-мачты.

Воцарилась тишина. Блад вскинул голову, пытаясь понять причину случившегося.

— Марса-шкот оборвался, сэр, — возвестил тот же матрос. — Ведь проверяли же все перед выходом в море...

— Плохо проверяли! — гневно крикнул Блад и обратился к Дайку: — Ник, отправь своих парней, пусть посмотрят, что там. — Затем он взглянул на жену: — Как ты? Испугалась? Голова не кружится?

Его отрывистый тон выдавал сильнейшее волнение и Арабелла, которая только сейчас поняла, какая опасность ей угрожала, улыбнулась дрожащими губами:

— Я хорошо... кажется.

— Нам нужно вернуться. Корабль — не самое лучшее место для женщины в твоем положении.

Питер говорил тихо и быстро, обеспокоенно вглядываясь в лицо жены, но та покачала головой:

— Это случайность. Впредь я буду осторожнее.

— Дорогая, ты уверена?

— Я не хочу возвращаться, Питер, — твердо сказала она.

Вскоре после обеда «Арабеллу» сотрясли пушечные залпы. Палубу заволокло дымом, в котором сновал перепачканный пороховой копотью Огл и на все лады костерил неумех. Однако, судя по всему, учения прошли успешно, и в итоге канонир сменил гнев на милость.

Пальба закончилась, когда солнце уже клонилось к закату. Дым рассеялся, и Арабелла спустилась на шкафут. Случившееся оставило у нее неприятный осадок. Она не сказала мужу всей правды про перстень, и не только потому, что хотела избавить ни в чем не повинного Дайка от неудовольствия Питера.

«Почему же еще? — спрашивала она себя. — Мне станет стыдно, если обнаружится, что я тоже подвержена суевериям? А почему, кстати, мне захотелось одарить корабль?»

Из головы не шла история, рассказанная Дайком. И несостоявшееся пожертвование, и оборвавшаяся снасть, которая вполне могла убить ее, — все это выглядело как... предупреждение?

«Так не бывает!»

Но в те недели, что она провела в Кайоне, разве иногда ей не чудилось, будто за ней кто-то наблюдает? Возможно, было бы лучше сойти на берег, но изнутри поднимался протест. Арабелла словно приняла вызов, брошенный ей неведомой силой.

-2-

Впрочем, ничего пугающего больше не происходило, и постепенно к Арабелле вернулось душевное равновесие.

Питер также был в превосходном настроении. Он беззаботно шутил с Питтом и Дайком, с матросами — как бывшими пиратами, выбравшими службу королю Вильгельму, так и молодым пополнением, восторженно взирающим на матерых морских волков. Даже на угрюмом лице Огла мелькала кривоватая улыбка.

И хотя не любивший праздности Блад на следующее утро затеял маневры, отдав распоряжение идти переменными галсами против встречного ветра, это не нарушило установившуюся на борту идиллию.

Арабелле казалось, что ее отношения с мужем приобрели новый оттенок. Вечерами он рассказывал ей истории из бесшабашной студенческой жизни в Дублине, одна другой невероятнее. Арабелла смеялась и говорила, что он все выдумал, а Питер загадочно усмехался, глядя на нее долгим взглядом, а потом мягко привлекал жену к себе и тянулся к ее губам. А днем, когда он стоял на квартердеке, отдавая распоряжения, или за большим обеденным столом в кают-компании им достаточно было встретиться глазами, и ласковое тепло разливалось в груди Арабеллы.

На третий день плавания они сделали остановку в удобной бухте Монтего-бей, расположенной на северо-западе Ямайки, чтобы раздобыть свежих овощей и фруктов и пополнить запасы пресной воды. Жители небольшого поселения, основанного еще испанцами, высыпали на берег. На борт «Арабеллы» явился градоначальник, исполняющий также и обязанности капитана порта, весьма взволнованный и польщенный неожиданным прибытием губернатора. Он так настойчиво приглашал высоких гостей отобедать, что Блад согласился. Как водится, обед затянулся до вечера.

Перед возвращением на «Арабеллу» Блад предложил жене немного прогуляться. Они прошлись вдоль длинного песчаного пляжа и остановились, чтобы полюбоваться закатом. Прерывисто вздохнув, Арабелла прижалась к мужу и непроизвольным движением положила руку себе на живот. Питер накрыл ее руку своей. Его близость и ощущение новой жизни внутри наполняли Арабеллу радостью и безмятежным счастьем, и даже корабль, чей темный силуэт резко контрастировал с ярким вечерним небом, больше не навевал тревожных мыслей.

На рассвете следующего дня «Арабелла» взяла курс на Порт-Ройял.

***

Направляясь в кают-компанию, Арабелла спустилась по трапу и остановилась. Что-то было не так... странно. Она недоуменно огляделась: сквозь открытые порты с трудом проникал тусклый свет, пушки отбрасывали длинные тени, как если бы уже наступил вечер. Но ведь солнце стояло еще высоко!

«Наверное, большое облако закрыло солнце...»

Гораздо больше ее удивило то, что орудийная палуба была пуста. Арабелла даже дошла до ее середины, чтобы убедиться в этом. Более того — ничего не говорило о близком присутствия людей. Гнетущая тишина окутала Арабеллу, даже плеск волн доносился словно издалека. В вязком сером свете медленно танцевали серебристые пылинки, а, обернувшись, она увидела на полу цепочку своих следов. Сглотнув, молодая женщина попыталась справиться с охватившем ее страхом, и уверить себя... В чем? В том, что на отличающемся безукоризненной чистотой корабле с многочисленной командой такое возможно?!

В следующий миг она ощутила пристальный взгляд, который, казалось, исходил отовсюду, и всхлипнула, озираясь по сторонам.

«Надо подняться наверх, только и всего. Надо выйти на палубу», — твердила она себе.

За спиной под чьими-то шагами заскрипели доски настила. Арабелла быстро оглянулась и увидела возле двери кают-компании высокого мужчину в черном камзоле. Только один человек на корабле носил такую одежду, и она радостно воскликнула:

— Питер!

Но человек скрылся за дверью. Подбежав, Арабелла распахнула дверь вслед за ним — и сердце ее споткнулось, а потом лихорадочно зачастило: внутри никого не было! Тот же тусклый свет лился из окон, и все предметы были покрыты той же серебристой пылью, что и палуба.

Ощущение чужого взгляда усилилось. Краем глаза Арабелла уловила движение и испуганно посмотрела на стоящий в углу массивный стул с высокой спинкой. Тени ли сгустились таким странным образом, или воображение шутило с ней все более гадкие шутки, но ей почудилось, что на нем, опираясь на подлокотник и прикрыв ладонью лицо, сидел сухощавый мужчина. Задрожав, Арабелла вонзила ногти себе в ладони, надеясь, что боль выведет ее из кошмара.

— Как человек гуманный, я должен выразить сожаление, что вы не умерли от нанесенного вам удара, — произнес по-испански звучный голос. — Ведь это означает, что вам придется испытать все неприятности, связанные с необходимостью умирать снова...

«Снова... снова…» — многократным эхом повторилось в голове Арабеллы. Ее зубы застучали: голос, несомненно, принадлежал Питеру, и это пугало ее еще больше. Она не могла отвести взгляда от мужчины в кресле. Призрачные очертания обрели плоть: изящной формы кисть, короткие, чуть вьющиеся, волосы, бородка клинышком...

— Между нами есть разница, — глухо сказал призрак. — Она заключается в том, что я не называю себя гуманным человеком.

Он обратил к Арабелле лицо с бездонными провалами глаз. Охваченная липким ужасом, она отшатнулась и ударилась плечом и спиной о косяк двери.

Одновременно заговорили несколько человек, испанская речь перемежалась с английской. Гневные возгласы, обрывки молитв, лязг и скрежет стали, чей-то предсмертный хрип... Резкий, беспощадный голос Питера...

Арабелла прижала ладони к ушам, но все равно продолжала слышать эту жуткую какофонию.

— Отец! — выкрикнул какой-то юноша. — Милосердия! Прошу вас, сеньор! Прошу! Да будьте же вы прокляты!

Его мольбы и проклятия становились все тише, и она уже не различала слов.

Призрак поднялся со стула и медленно двинулся к Арабелле, а та застыла на месте, не в силах пошевелиться. По мере того, как он приближался, черты его лица менялись, затем его фигура подернулась дымкой. А через мгновение перед Арабеллой стояла... она сама, вот только в глазах этой призрачной Арабеллы пылал мрачный огонь.

— Он принадлежит мне!

Догадавшись, о ком говорит призрак, Арабелла воскликнула:

— Неправда!

— Он уже безраздельно был моим, но появилась ты! — лицо призрака исказилось от ярости. — Все будет по-прежнему, когда я уничтожу тебя!

Режущий голос терзал мозг Арабеллы. В висках толчками билась боль, сознание мутилось.

— Нет! Я тебе не поддамся! — превозмогая дурноту, крикнула она.

— Ты уже поддалась, — рассмеялся призрак и протянул к ней руку.

Сердце сдавило каменной тяжестью. Задыхаясь, Арабелла сползла по косяку на пол. Холод коснулся ее лица, спустился к груди, затем она ощутила леденящее прикосновение к животу.

«Ребенок!»

Эта мысль вывела Арабеллу из оцепенения. Она закусила губу и, напрягая все силы, подняла голову. Во рту появился солоноватый вкус крови, но она заставила себя смотреть в глаза призраку. Его рука замерла над животом Арабеллы, а на лице ярость уступила место изумлению, даже потрясению. Он отступил на шаг, и Арабелла почувствовала, как ослабли тиски чужой воли. Она смогла наконец вздохнуть, и темнота сомкнулась вокруг нее.

-3-

— Арабелла! — настойчиво звал ее Питер, но она была слишком далеко, чтобы ответить. Не чувствуя своего тела, она словно парила в туманной мгле. — Дорогая, ты слышишь меня?

Постепенно к Арабелле возвращались ощущения. Она лежала на чем-то мягком. Звякнуло стекло, в ноздри ударил резкий запах, и она недовольно поморщилась.

— Кажется, она приходит в себя, месье Блад! — воскликнула Жаннет.

— Да, Жаннет. Дай мне салфетку.

Влажная прохладная ткань приятно освежала разгоряченное лицо. В первый момент Арабелле почудилось, что она все еще в Кайоне и больна. Но нет же, Кайона осталась далеко, а потом был Порт-Рояйл, и произошло множество других событий. Арабелла вспомнила, что они отправились в плавание, и как она спустилась на орудийную палубу, и невыразимый ужас, который последовал за этим. Ее дитя! Она могла потерять ребенка! Арабелла потянулась рукой к животу и открыла глаза.

Она была в капитанской каюте, квадраты солнечного, яркого, как ему и положено, света лежали на полу и мебели, а над ней склонился Питер, и в его взгляде было безграничное облегчение.

— Наконец-то! Ты меня напугала, любовь моя...

— Ребенок, — выдохнула Арабелла, — что с ним?

— Насколько я могу судить, все в порядке.

Она опустила веки, скрывая слезы радости. Но тут же встрепенулась и, несмотря на попытку мужа удержать ее, села на постели:

— А... она?

— Кто «она»? — недоуменно переспросил Питер.

«Действительно, кто? — смятенно подумала Арабелла. — Призрачная женщина, похожая на меня, как две капли воды?»

Она молчала, и Блад, переглянувшись с горничной, мягко проговорил:

— Дорогая, на корабле, кроме тебя и Жаннет, нет других женщин.

— Да, я знаю...

«Разумеется, нет. Тогда кого я видела?»

Арабелла коснулась языком саднящей ранки на нижней губе.

— Арабелла, ты помнишь, что произошло?
О, она помнила, очень хорошо помнила! Но как об этом рассказать?

— Тебя нашел Дайк, ты без чувств лежала на полу в кают-компании. Тебе стало нехорошо? Или... кто-то напугал тебя?

— Я... я не помню, — выдавила она. — Все было так... смутно.

Питер обнял ее за плечи, в его глазах была озабоченность.

«Питер решит, что я повредилась в рассудке...»

Блуждающий взгляд Арабеллы и мертвенная бледность ее лица выдавали крайнее смятение. Блад чувствовал, что жена говорит ему не все, но решил отложить объяснение до лучших времен.

— Если ты больше ничего не можешь сказать, не буду терзать тебя расспросами. Скорее всего, виновата жара, — предположил он, — и твое особенное состояние.

— Наверное...

Ей бы тоже хотелось, чтобы причина была в беременности. А если и вправду она потеряла сознание и, падая, ударилась обо что-то головой? Этим можно было бы объяснить и прокушенную губу.

— К сожалению, ветер упал, и мы придем в Порт-Ройял только завтра, — Блад вздохнул. — А до конца дня властью капитана оставляю тебя в постели. Жанна поможет тебе раздеться. Хочешь пить?

— Хочу. — Арабелла взяла из рук Жаннет кружку и задрожала как от озноба, глядя на рукав платья, испачканный в серебристой пыли.

— Дорогая? — Муж забрал у нее кружку, иначе она бы расплескала воду.

— Пыль. Просто пыль, — с трудом улыбнулась Арабелла, не отрывая полного ужаса взгляда от серой полоски на ткани.

Питер нахмурился, но ничего больше не спросил. Он поднес кружку к губам жены и проследил, чтобы она выпила все. У воды был сладковатый привкус. Арабелла не спрашивала, что он добавил в питье, ее мысли были совсем о другом. Затем Питер ушел, а Жанна, устроившись в кресле, занялась шитьем, негромко напевая французскую песенку.

Арабелла лежала, отвернувшись к переборке, и старалась дышать ровнее.

«Она милостива... хотя и ревнива, как без того...» — сказал лейтенант Дайк.

На корабле нет других женщин — но душа, живущая в нем, сама его суть? Невозможно... Это бред или кошмарный сон. Однако видение было слишком ярким и связным. И пыль, эта странная пыль!

Если предположить, если на один только миг представить, что она повстречалась с непостижимой силой…

«Тогда я чудом избежала смерти...»

Ей снова стало холодно, сердце болезненно сжалось. И то, что она слышала... Она узнала голос мужа. Было ли это мороком, ложью, чтобы смутить и запутать ее, — или отголосками давней трагедии? Она знала, что испанский капитан, прежний владелец «Арабеллы», после налета на Бриджтаун вернулся на корабль, захваченный беглыми рабами. Призрак мужчины весьма походил на испанца... Кого же умолял о милосердии тот юноша?

«Если только это не плод моего больного воображения... »

И все-таки ее ум упорно искал объяснение. Что ее спасло? Почему та, другая Арабелла остановилась?

В питье действительно было подмешано успокоительное. Веки Арабеллы начали смыкаться. Когда она уже находилась на грани яви и сна, к ней пришло понимание.

— Ты не могла навредить ребенку, — едва слышно прошептала она. — Ведь он — плоть от его плоти...

Заключение

Не было никаких признаков, что происшествие сказалось на здоровье Арабеллы, но Блада беспокоил ее обморок. Поэтому, заметив на палубе Дайка, он подозвал того к себе и увел на полуют, где устроил лейтенанту форменный допрос. Дайку пришлось рассказать, каким образом Арабелла выронила перстень за борт, а затем — пережить несколько неприятных минут, слушая откровенное и нелицеприятное мнение своего капитана о слишком суеверных и болтливых моряках. Но тем не менее, он храбро завел разговор о неслучайно оборвавшемся марса-шкоте.

— Ты допускаешь, что кто-то хочет убить мою жену? Кто? — резко спросил Блад

У Дайка была только одна версия. Блад выслушал его, но отверг вмешательство потусторонних сил. Больше лейтенант ничего не мог сказать, и Блад велел ему убираться и впредь с оглядкой травить глупые байки.

Оставшись в одиночестве, Питер задумался. На корабле есть враг, и он пытается погубить Арабеллу? Что ж, не так уж невероятно, и после возвращения в Порт-Ройял надо будет уделить этому должное внимание. Но у Питера не было объяснения ужасу, плескавшемуся в глазах жены, и чутье подсказывало ему, что здесь не все так просто.

Он спустился на шкафут, затем прошел на фордек. Бушприт был разбит в бою, и его пришлось заменить. Однако Питер увидел мелкую серебряную монетку, прибитую у его основания: корабль уже успели одарить. А вот носовая фигура почти не пострадала, под слоем свежей краски были заметны лишь несколько выбоин, оставленных мушкетными пулями.
Блад пристально оглядел деревянную деву и усмехнулся: он будто бы ждал, что сейчас та повернет голову и заговорит с ним. Он постоял еще немного. Под ногами мерно вздымалась палуба. Склонность все подвергать анализу не позволяла ему принять версию Дайка. И все же... Разве его самого не охватывало чувство единения с кораблем, с его мощью? И разве все подвластно ограниченному уму смертного? Ведь он всегда был убежден в обратном...

Бросив еще один взгляд на профиль фигуры, он провел рукой по гладкому дереву бушприта. В глубине души непогашенным углем тлела тревога. Плавание подходит к концу, и он сделает все, что в его силах, чтобы уберечь жену. От чего бы то ни было.

***

Из-за слабого ветра они вошли в гавань Порт-Рояйла, когда солнце перевалило полуденную черту. Арабелла, стоя на шканцах, наблюдала, как матросы проворно убирают паруса. Она почти не слышала щебетания Жаннет, которая окружила ее неусыпной заботой и практически не оставляла одну. Однако ничей недобрый взгляд не преследовал Арабеллу, более того — у нее крепла уверенность, что ей ничего не угрожает.

«По крайней мере, до рождения ребенка», — поправила она себя.

— Дорогая, — к ней подошел Питер, — пора, шлюпку уже спустили.

Она окинула мужа серьезным и спокойным взглядом и кивнула. Питер все еще встревожен, он догадывается, что она не вполне откровенна с ним. Однако Арабелла не чувствовала в себе готовности что-либо рассказывать мужу. Да и вряд ли история о ее путешествии в потусторонний мир успокоила бы его.

Они были уже близко от берега, когда молодая женщина, обернувшись, взглянула на «Арабеллу» и вздрогнула. У гакаборта стоял, скрестив на груди руки, мужчина в черном камзоле. И хотя их разделяло приличное расстояние, она с необыкновенной четкостью видела его — вплоть до деталей серебряной вышивки на камзоле. Призрак смотрел прямо на Арабеллу, и на его лице застыло непонятное ей выражение. Была ли то тоска или разочарование? Арабелла не могла бы сказать. Стиснув руку мужа, она уткнулась ему в плечо.

— Что такое, душа моя?

Арабелла вновь посмотрела на корабль. Конечно же, у гакаборта никого не было.

— Все хорошо, Питер, — вздохнула она. — Все уже хорошо.

@темы: Фанфики, Только ты

---

Искупление ч5, окончание

[Nunziata]

22. Диего

Кто-то провел по лицу Беатрис влажной прохладной тканью.
– Сеньора де Эспиноса, вы слышите меня?

Мужской голос был смутно знаком ей, но глаза открывать совсем не хотелось. Она как будто плыла в зыбком мареве, и все казалось далеким — и уже не важным.

… Разве могла Беатрис вообразить, что такая желанная для нее беременность закончится сущим адом? Поначалу ничто не предвещало беды, это был второй ребенок, и она даже не сильно тревожилась, что сын – в том, что она носит сына, Беатрис была уверена с самого начала – решил появиться раньше положенного срока. В первые часы ей удавалось довольно успешно справляться со схватками, а потом она поняла, что с ней что-то не так. Совсем стемнело, и каюту освещали масляные лампы. Причудливые тени людей метались по потолку, и несмотря на открытые окна, от духоты не было спасения. Она видела растерянность на лице Мерседес, которой прежде случалось принимать роды, помогая своей матери – одной из самых опытных повитух в Санто-Доминго. Именно поэтому Беатрис и остановила свой выбор на Мерседес, когда встал вопрос, кто будет сопровождать ее в плавании.

Муж также был обеспокоен, через какое-то время (какое? Беатрис не могла бы даже приблизительно определить это) возле ее кровати появился сеньор Бонилья, затем все заслонила боль...

– Сеньора де Эспиноса!

Ее безвольной руки коснулись чьи-то пальцы, ища пульс. Прикосновения и настойчивые призывы вывели Беатрис из забытья, и боль вновь принялась терзать ее тело. Молодая женщина не сдержала стона и, приподняв тяжелые веки, встретилась взглядом с синими глазами того самого англичанина, супруга миссис Блад, которого дон Мигель назвал своим врагом. Он был без камзола, а рукава его рубаха были закатаны. Боль даже отступила на мгновение, до такой степени это было неожиданно. Как он сюда попал?!

– Что вы здесь делаете? – спросила Беатрис, с трудом разлепляя искусанные губы.

– Мое имя Питер Блад, я врач, и нахожусь здесь для того чтобы помочь вам.

Он отпустил ее запястье и, поднявшись, обернул вокруг своих бедер широкий кусок полотна наподобие передника.

– Врач? – Беатрис смотрела недоверчиво. – Где мой муж? – она огляделась: на столе, придвинутом к кровати, ярко горели лампы, за окнами было темно – уже вторая ночь вступала в свои права. – Мигель!

– Да, врач, – повторил Блад, – Ваш муж за дверями каюты, с нетерпением ожидает рождения ребенка. Позвольте мне осмотреть вас, а потом мы вместе поможем родиться вашему сыну... или дочери.

О какой помощи он толкует? Разве ей можно помочь?

– Сеньора де Эспиноса, мы теряем время, – Питера беспокоил блуждающий взгляд молодой женщины, и он мысленно клял упрямого испанца.

– Хорошо... – наконец выговорила она.

Беатрис чувствовала, как сильные чуткие пальцы ощупывают ее напряженный живот. Крепкая от природы, она редко болела и не помнила, чтобы ей когда-либо приходилось прибегать к услугам врача. Изабелита также не доставила ей особых проблем, а сегодня уже во второй раз посторонний мужчина дотрагивался до нее. Однако стыд остался где-то далеко — там же, где и ее надежды.

– Ребенок лежит неправильно, – сказал через несколько минут Блад.

Беатрис и сама подозревала это, но при словах врача ее охватила тоска, и у нее побежали слезы, скатываясь из уголков глаз к вискам.

– Позовите моего мужа, – попросила она, – Я хочу... проститься.

– Я думаю, вам стоит повременить с прощанием, сеньора де Эспиноса. Сейчас я поверну ребенка, – Питер заметил в ее взгляде страх и ободряюще улыбнулся: – Еще немного — и было бы слишком поздно, но у нас все получится. Доверьтесь мне. Великий Амбруаз Паре практиковал манипуляцию поворота плода более века назад, – он показал молодой женщине бутылочку с темным содержимым: – Я дам вам вот этой тинктуры, она уменьшит ваши страдания, но увы, полностью от них не избавит.

В глазах Блада было участие, его голос звучал мягко, но в то же время измученная Беатрис слышала в нем уверенность и сдержанную силу, и ее душа невольно потянулась к источнику этой силы. Она глубоко вздохнула и послушно выпила растворенное в воде снадобье, почти не замечая его вкуса.

Открылась дверь, в каюту вошла Мерседес с кувшином горячей воды и встала рядом с постелью своей госпожи.

Вскоре голова Беатрис закружилась, а предметы, и до того не отличающиеся четкостью линий, стали расплываться еще больше. Блад склонился над ее разведенными коленями, его ладонь легла на верхнюю часть живота Беатрис.

– Вы готовы, донья де Эспиноса? – спросил он, внимательно глядя на нее.

Беатрис кивнула и закрыла глаза.

***

… Донья Арабелла ушла, а де Эспиноса долго стоял, глядя в никуда. Потом перед ним возник сеньор Бонилья, который отводил глаза в сторону и бормотал слова сожаления, но их смысл не доходил до сознания. Только когда врач сказал, что следует послать за отцом Алонсо, дон Мигель вздрогнул, стряхивая оцепенение. Отстранив рукой врача, он шагнул в каюту, и взгляд его упал на профиль жены, словно выточенный из белого мрамора.

– Беатрис! – позвал он, но веки молодой женщины даже не дрогнули.

– Дон Мигель, не стоит прерывать благословенное забытье, – подал голос сеньор Бонилья. – Отпустите ее с миром...

«Отпустить?! Черта с два!»

Он круто повернулся и вышел, не слушая врача, продолжающего что-то говорить.

«Я вручил ее Твоей милости, но она слишком хороша для Тебя. Один раз я уже оспорил Твою волю — и сделаю это снова – пусть и гореть мне потом в аду!»...

… После того, как дверь закрылась за спиной Питера Блада, дон Мигель не проронил ни слова. Он застыл в нешироком проходе между каютами, весь обратившись в слух и стараясь не думать о том, что сейчас делает этот пират с его женой.

Арабелла с беспокойством посматривала на испанца.

– Вот увидите, все закончится хорошо, – в который раз повторила она.

За себя она волновалось гораздо в меньше степени, когда пришел срок появится Эмилии. Но долгие часы мучений наверняка отняли у сеньоры де Эспиноса все силы, и теперь Арабелла укоряла себя, что не решилась поговорить с доном Мигелем раньше.

Из-за тонкой переборки до них доносились неясные голоса, говорил в основном Питер, однако слов было не разобрать, а женский голос звучал едва слышно, но во всяком случае, донья де Эспиноса была в сознании. В соседней каюте сонно хныкала маленькая Изабелла, не понимающая что происходит, а ее няня напевала песенку, пытаюсь успокоить малышку. Худощавая женщина с мрачным лицом, по виду служанка, принесла с камбуза горячей воды в узкогорлом кувшине. Затем все стихло, даже девочка перестала плакать. Казалось, что время остановилось, застыло вместе с де Эспиносой, и Арабелла начала прохаживаться взад и вперед, чтобы доказать самой себе, что это не так.

– Почему так тихо? – отрывисто произнес дон Мигель. – Если с ней что-то случилось...

Арабелла хотела возразить ему, сказав, что по его милости помощь могла прийти с опозданием, как вдруг гнетущую тишину разорвал отчаянный крик. Арабелла замерла на месте, напряженно прислушиваясь. Прошло еще несколько томительных минут, затем Питер резко, повелительно сказал что-то, заглушенное новым криком. Дон Мигель двинулся к двери, даже в тусклом освещении было заметно, как побелело его лицо. Подбежав к испанцу, молодая женщина схватила его за руку:

– Дон Мигель! Остановитесь, вам нельзя туда!

– Там моя жена! – он вырвал руку, бормоча то ли молитвы, то ли проклятия.

– Дон Мигель!

Де Эспиноса, не слушая ее, распахнул дверь и увидел Питера Блада, своего заклятого врага, стоящего на коленях рядом с постелью Беатрис и держащего в руках новорожденного – маленький красный комочек.

– У вас сын, дон Мигель, – светлые глаза, в которых дону Мигелю вечно чудилась насмешка, глянули, казалось, ему в самую душу.

Он чуть ли не с недоумением воззрился на сморщенное личико младенца, а тот раскрыл крохотный рот и неожиданно громким криком возвестил всем присутствующим о своем появлении на свет.

«Око за око... Жизнь... за жизнь?»

– Сын, – хрипло пробормотал он и пошел вперед, протягивая руки, чтобы принять драгоценную ношу. Из его груди вырвался смех, больше похожий на рыдание: – Диего!

Привычный мир де Эспиносы сминался, рушился, не оставляя камня на камне от его прежних убеждений. На ум пришел древний символ, виденный в одном манускрипте: змей Уроборос, кусающий себя за хвост, созидание и разрушение, постоянное перерождение без начала и конца...

«Все возвращается на круги своя...»

Новорожденный затих, чувствуя тепло его ладоней. Какой же он маленький!

Дон Мигель внезапно спохватился:

– Моя жена, она... – он с тревогой посмотрел на Беатрис, распростертую на постели.

Блад считал ее пульс, стоя рядом с кроватью:
– Это обморок. Смотрите, сеньора де Эспиноса уже приходит в себя.

Мерседес, закончив обихаживать свою госпожу, собрала ворох окровавленных простыней и подошла к дону Мигелю, чтобы забрать младенца.

Беатрис пошевелилась, ее глаза открылись, и она обвела окружающих затуманенным взглядом. Она чувствовала необычайную легкость, ее тело будто парило в воздухе. Рука потянулась к животу. Ребенок! Она не слышала его плача, что с ним?

– Беатрис! – над ней наклонился муж.

– Мой малыш?

– С нашим сыном все хорошо...

– У вас замечательный сын, сеньора де Эспиноса, и очень сильный — как и вы, – проговорил Блад, складывая свои инструменты и бутылки с тинктурами в сумку.

– Капитан Блад, я... благодарю вас за спасение моей жены и ребенка, – Беатрис видела, как непросто дались эти слова дону Мигелю.

«Капитан Блад? Разве он не является врачом?» – в очередной раз удивилась она.

– Я давал когда-то клятву Гиппократа, дон Мигель, – ответил странный врач. – В конце концов, это был мой долг, – он вдруг усмехнулся.

Его жена приблизилась к постели Беатрис, и та, переведя взгляд с Блада на своего мужа, а потом на донью Арабеллу, осознала, что ее ревность была глупостью, и всех их связывает нечто куда более сложное — и драматичное.

– Донья Арабелла, прошу меня извинить, я был груб с вами сегодня... и прежде, – обратился дон Мигель к молодой женщине.

– Я не держу на вас обиды, дон Мигель, – ответила ему Арабелла, затем повернувшись к Беатрис, с улыбкой сказала: – Поздравляю вас, донья Беатрис. Я рада, что все закончилось благополучно.

– Пойдем, дорогая, – позвал Блад, – не будем мешать. Завтра я проведаю вас, донья де Эспиноса.

Он наклонил голову, и дон Мигель ответил учтивым поклоном.
– Донья де Эспиноса, – Мерседес протянула ей маленький сверток.
Беатрис жадно вгляделась в лицо сына. Ребенок зачмокал в поисках груди, и служанка озабоченно спросила:
– Где же нам найти кормилицу на корабле?
– Я сама буду кормить его, — заявила донья де Эспиноса, заставив Мерседес неодобрительно поджать губы.
Дон Мигель опустился на колени возле кровати и прижался лбом к руке жены:

– Я был в шаге от того, чтобы позволить тебе умереть, – он поднял голову, взглянул ей в глаза: – Сердце мое, прости меня...

– Мне не за что прощать тебя, Мигель, – во взгляде Беатрис была нежность. – Лучше скажи, как будут звать нашего сына?

Де Эспиноса догадался, что будучи без чувств, она не слышала его слов, и прошептал, целуя ее губы:

– Мы назовем его Диего... Он точно вернулся ко мне...

Беатрис никогда не расспрашивала мужа о гибели его брата, но встреча двух врагов, сказанные еще в Ла Романе слова Лусии о женщине, то ли гостье, то ли пленнице на его корабле, ее собственные недавние ощущения, когда она увидела их всех вместе – все это будто приоткрывало завесу над какой-то мрачной тайной. Но в эту минуту ее глаза смыкались от неимоверной усталости, рядом с собой она чувствовала маленькое тельце сына, и поэтому молодая женщина решила, что пока ей следует оставить все тайны в покое...

23. Вместо эпилога

Мерседес смирилась с желанием своей госпожи самой кормить сына и показала Беатрис, как прикладывать ребенка к груди. В первый день из сосков выступило лишь несколько густых капель, и Диего недовольно хныкал, но ночью груди начало покалывать от подступающего молока, и на следующее утро новорожденный жадно зачмокал, утоляя свой голод. Беатрис беспокоило другое — уже третий день ее лихорадило, и она опасалась, что молоко перегорит или превратится в яд.

К счастью, ровный попутный ветер наполнил наконец-то паруса галеона, и через открытые окна овевал ее разгоряченное лицо, принося небольшое, но облегчение. Странный врач, мистер Блад — или дон Педро, как его именовал ее муж, зашел проведать Беатрис, и ей показалось, что он несколько встревожен. Однако на ее вопрос он ответил, что пока ничего нельзя сказать, надо подождать пару дней. Он оставил для нее какие-то загадочные тинктуры — и Беатрис, несмотря на весь свой опыт, не могла понять что же входит в их состав.

Мерседес, как обычно, поджимала губы и говорила, что во всем виновато молоко.
Сегодня Беатрис вроде бы чувствовала себя лучше, но тело до сих пор казалось изломанным. Она не помнила, чтобы после рождения Изабеллы так долго не могла справиться со слабостью. Хорошо, у дочери есть подружка: девочка, убедившись, что ей снова можно входить к матери и пользуясь тем, что взрослым было не до нее, все дни проводила с Эмилией.

Диего заснул у ее груди, Мерседес, возившаяся в смежной каюте возле сооруженной корабельным плотником колыбели, выпрямилась и подошла, чтобы забрать у госпожи ребенка. Беатрис в изнеможении откинулась на подушки. Она задремала, а проснулась от легкого прикосновения к руке: муж сидел рядом.

– Как ты, Беатрис?

– Лучше... кажется.

– Этот пират... – он поморщился, как будто досадуя на невольно вырвавшиеся слова, – дон Педро сказал мне, что и в самом деле есть улучшение.

– Все уже позади, Мигель.

Он помолчал, а потом пробормотал:

– Судьба странно играет всеми нами...

«Пират? Верно, Мигель же называл его капитаном. Тогда они могли сталкиваться и прежде, в бою... Но почему пират, разве мистер Блад похож на пирата? Донья Арабелла говорила, что они жили на Ямайке, и ее супруг был губернатором острова... И врач к тому же... А ведь Мигель любил его жену. А она? Я видела, как она смотрит на своего мужа. Как же все это было возможно?»

Хоть Беатрис и дала себе слово не думать о том, что могло связывать английского губернатора, его жену и адмирала Испании, покрытый мраком эпизод жизни мужа не выходил у нее из головы. Ей не верилось в полное и бесповоротное примирение, свидетельницей которого она стала – несмотря на то, что Мигель сам позвал дона Педро, их вражда оставалась здесь, рядом, незримой тенью накрывая всех, включая и донью Арабеллу, и – саму Беатрис.

Ее размышление были прерваны плачем проголодавшегося Диего. Мерседес поднесла младенца к молодой женщине, и тот требовательно обхватил губами сосок. Муж с непривычно ласковым выражением на лице смотрел, как насыщается их сын.

– Он вырастет сильным и смелым мужчиной, ведь ему еще при рождении выпали непростые испытания, – де Эспиноса обвил плечи жены рукой и уткнулся лицом в ее волосы: – Я сожалею о твоих муках, Беатрис. И – спасибо за то, что подарила мне эту радость...

Она не ответила, лишь со вздохом склонила к нему голову. Диего вновь уже посапывал в колыбели, а они так и сидели вместе. На губах Беатрис играла слабая улыбка, она наслаждалась близостью мужа, чувствуя, как страшная усталость начинает понемногу уходить из ее тела. В дверь постучали, и дон Мигель приподнял голову:

– Что такое? – недовольно спросил он.

– Дон Мигель, я должен проведать вашу супругу.

– Входите, – похоже, де Эспиноса не очень-то сильно обрадовался очередному визиту врача,

и Беатрис вновь насторожилась.

Он встретил Блада, стоя посреди каюты, загораживая кровать, на которой в подушках полулежала молодая женщина. Тот приподнял бровь, выжидающе и иронично глянув на испанца, и де Эспиноса посторонился.

– Пожалуйста, дон Педро, – буркнул он.

– Как вы себя чувствуете, донья Беатрис?

– Лучше, гораздо лучше!

Дон Мигель придирчиво наблюдал, как Блад берет руку его жены, нащупывая пульс.

– Жар спал немного, но еще держится. Это уже хорошо, значит причину воспаления удалось устранить. Не забудьте выпить лекарство, которое я оставил вам. Дон Мигель, – он обернулся к испанцу, – можно считать, что ваша супруга вне опасности. Завтра я еще раз навещу вас, чтобы убедиться в этом окончательно.

– Надеюсь, что так, – де Эспиноса церемонно наклонил голову, будто находясь на королевском приеме. – Благодарю вас, дон Педро.

Ответный поклон Блада не уступал в изящности и церемонности, но Беатрис заметила, что в его глазах вспыхнули искры веселья: дон Педро явно забавлялся. Потом она подумала, что слова мужа прозвучали несколько двусмысленно — как будто он надеялся, что их вынужденное общение с англичанином прекратится, и это развеселило ее. Дверь за врачом закрылась, и Беатрис хихикнула.

– Я давно не слышал как ты смеешься, – сказал муж, конечно же не догадываясь о причинах, и она ощутила легкое раскаяние.

Чтобы загладить вину, она ответила:

– Побудь со мной еще немного, мне так не хватает тебя...

– С радостью, – он сел на кровать рядом с женой и осторожно обнял ее, привлекая к себе.

***

– Я вижу, что вы действительно поправляетесь, донья Беатрис, – синие глаза Блада улыбались, хотя вид он сохранял сосредоточенный и серьезный.

– Благодаря вам, мистер Блад,– молодая женщина своей улыбки не прятала: лихорадка отступала, и жизнь налаживалась.

– Без вашей силы и стойкости и я ничего бы не смог сделать, – возразил ей Питер. – Вы можете пробовать вставать, – соблюдая осторожность, конечно. Я знаю, что многие доктора укладывают рожениц на длительное время в постель, но по моим наблюдением, женщины из простонародья, вынужденные почти сразу после родов трудиться, оправляются быстрее. Сейчас же я должен еще раз побеспокоить вас осмотром.

Беатрис перестала улыбаться и взглянула на Блада почти жалобно.

– Не тревожьтесь, вам это не доставит страданий, – он спокойным и неспешным движением откинул край покрывала и у нее вырвался прерывистый вздох, ей стало невыносимо стыдно.
Сорочка целомудренно прикрывала ее бедра , но Беатрис не отваживалась больше смотреть на врача. Руки Блада осторожно, но тщательно прощупали ее живот сквозь тонкую ткань. Замершая Беатрис прислушалась к себе, ощутив лишь слабый отголосок боли, который возник и почти сразу пропал.

– Вы замечательно держитесь. И у вас все хорошо.

Беатрис удивленно открыла глаза, и удивилась еще больше: в пронзительно взгляде дона Педро была ирония — и в то же время легкий оттенок грусти. Вместе со смущением она вдруг почувствовала волнение и пролепетала:

– Вы действительно так думаете?

– Конечно, донья Беатрис, – Блад усмехнулся. – Надеюсь, что вскоре вы позабудете о ваших страданиях, как о ночном кошмаре.

– Что бы вы ни говорили о своем долге, мистер Блад, – неожиданно для себя выпалила Беатрис, – вы спасли мне и моему сыну жизнь. И я глубоко благодарна вам. И я не позабуду ни вас, ни того, что вы для меня сделали.

Блад помолчал, о чем-то задумавшись, потом вздохнул:

– Людская память разборчива, иначе нас всех бы отягощал слишком мрачный груз. Ну что же, необходимости в дальнейших визитах нет, а сейчас отдыхайте, не буду вас утомлять. На горизонте показались Азоры, мы почти в Европе. Через несколько часов будет остановка, думаю что свежая вода и фрукты вас порадуют.
Всего вам доброго, донья Беатрис.

Молодая женщина какое-то время не сводила взгляда с закрывшейся двери. Почему так бьется сердце? Причин для волнения нет, у нее все хорошо. Она прерывисто вздохнула, и приподнялась, садясь на кровати. Голова немедленно закружилась.

– Беатрис, сердечко мое, что с тобой?

Появившийся в эту минуту на пороге каюты де Эспиноса быстро подошел к ней и с тревогой вгляделся в ее лицо.

– Все хорошо, Мигель, – она улыбнулась мужу, чувствуя облегчение: его весьма своевременный приход помог ей преодолеть душевное смятение. – Я хочу встать.

– Это было бы очень неосмотрительно, откуда такая странная идея?

– Доктор... мистер Блад, считает, что движение пойдет мне только во благо.

Де Эспиноса свел брови, и Беатрис в очередной раз убедилась, что вынужденный принять помощь от своего врага, тем не менее, он был особо не расположен доверять англичанину.
Чтобы не спорить, она решительно спустила ноги с кровати и медленно встала. Она и не представляла, что настолько ослабела за все эти дни, ноги дрожали, и пол куда-то проваливался, словно «Сантиссима Тринидад» угодила в шторм. Де Эспиноса левой рукой обхватил Беатрис за талию, она выпрямилась, прижимаясь к мужу, черпая в его надежных объятиях уверенность, которая тоже куда-то делась, и сделала шаг к приоткрытому окну.

– Ты совершенно не оправилась, – муж продолжал с беспокойством смотреть на нее.

– Нет, нет, я как раз слишком долго лежала, доктор прав.

Де Эспиноса с сомнением покачал головой:

– Пожалуй, теперь я должен оберегать тебя, чтобы ты не навредила себе. Пообещай, что не будешь вставать без меня.

– Да, Мигель, – она легко коснулась губами его щеки.

Они подошли к окну, и молодая женщина с наслаждением вдохнула свежий воздух.

«Это плавание никогда не закончится! Скорей бы Севилья! Тогда я обрету покой, ведь я там выросла...»

***

Оставив Азорские острова позади, караван без каких-либо затруднений достиг Севильи. Беатрис за эти дни окрепла достаточно, чтобы выходить на палубу. Она вновь разговаривала с доньей Арабеллой, хотя сама и не стремилась к общению. Но было бы вопиющей неблагодарностью избегать ту, которая, как позже признался ей Мигель, пришла предложить ей помощь своего мужа — и как оказалось – спасение. Что касается дона Педро, он подошел лишь пару раз, чтобы справится о ее здоровье.

Беатрис украдкой наблюдала за этой парой, а смутное беспокойство тонкой струной звенело в ней, и она пыталась заглушить его, думая о конечной и уже близкой цели их путешествия и ожидая встречи с городом, где прошли ее детство и юность, как ждут встречи со старым другом.

Через две недели «Сантиссима Тринидад» медленно вошла в Гвадалквивир, продвигаясь вперед с максимальной осторожностью. Беатрис обратила внимание, что река сильно обмелела за эти годы, и подумала, что весьма вероятно, скоро Севилья потеряет присущее ей на протяжении веков значение, уступив место быстроразвивающемуся Кадису. Но пока караваны продолжали приходить в ее порт.

Город медленно надвигался на них, и Беатрис словно возвращалась на семнадцать лет назад. Она с радостью узнавания всматривалась в очертания башен и куполов церквей Севильи.
Раздался лязг цепей, и с громким всплеском якоря ушли в мутную воду. Галеон вздрогнул и остановился: казавшееся нескончаемым путешествие завершилось.

– Мы не будем спешить, — к ней подошел муж, – я уже дал распоряжение Хосе отправится к дону Алехандро и сообщить о нашем прибытии.

На палубе поднялась суета: пассажиры без особых сожалений расставались с «Сантиссимой Тринидад». Беатрис увидела мистера Блада и его супругу. Дон Педро учтиво поклонился им, а донья Арабелла тепло улыбнулась. Беатрис улыбнулась в ответ и внимательно взглянула на мужа. Тот стоял,выпрямившись, и смотрел... странно, как будто бы не знал, стоит ли вообще отвечать на приветствие своего врага или... шагнуть к нему, протягивая руку... Помедлив, он склонил голову, а Беатрис опять заметила искры иронии в глазах дона Педро. Но вот англичане сошли на берег, и молодой женщине показалось, что дон Мигель вздохнул с облегчением.

Весь день де Эспиноса выглядел задумчивым, но как будто бы невероятно тяжкий груз наконец-то свалился с его плеч. А вечером, когда они уже устроились в отведенных им покоях богатого особняка дон Алехандро, Беатрис, вовсе не собиравшаяся что– либо выяснять, вдруг спросила:

– Почему ты назвал мистера Блада пиратом, Мигель?

Де Эспиноса вздрогнул, его лицо исказилось от гнева. Он молчал, и Беатрис, как всегда, успела пожалеть о своих любопытстве и несдержанности, полагая, что ответ вряд ли последует. Внезапно дон Мигель заговорил, глядя куда-то мимо жены:

– Потому что это так и есть, Беатрис... Когда-то я должен был рассказать, – он остановился, собираясь с мыслями, потом спросил: – Что тебе известно о том, как умер мой брат?

– Отец как-то упомянул, что дона Диего убили англичане... поэтому ты их так ненавидишь?

– Диего убил английский пират по имени Питер Блад. Дон Педро Сангре... – с расстановкой проговорил де Эспиноса и Беатрис изумленно распахнула глаза, не решаясь перебивать мужа.

– Впрочем он, кажется, ирландец. Оказавшись в западне, он устроил спектакль и принудил Эстебана участвовать в нем, угрожая расправиться с его отцом. Дону Педро Сангре удалось провести всех, но Диего умер, и я никогда не поверю, что этот пират отпустил бы их, как он заявил Эстебану. Я долго преследовал капитана Блада по всему Карибскому морю, а он, как заколдованный, всегда ускользал от меня. Потом я загнал его в ловушку, в Маракайбо, и ничто не могло помочь ему, – он говорил все громче и горячее: – Но словно сам дьявол шептал ему в уши! То, что он сделал тогда... не по силам обычному человеку...

Молчание — тяжкое, почти осязаемое воцарилось в небольшой гостиной, погруженной в предвечерние сумерки. У Беатрис от невероятности услышанного захватило дух. Безукоризненно вежливый мистер Блад, превосходный врач и супруг утонченной доньи Арабеллы — пират?! Разумеется, она знала о бесконечных нападениях английских и французских пиратов на испанские корабли и поселения в Новом Свете, и скорее всего, имя Питера Блада кто-то да и упоминал в ее присутствии, несмотря на то, что в захолустной Ла Романе никогда ничего не случалось. Но образ кровожадного морского разбойника никак не вязался с полным достоинства и благородства сеньором, коим несомненно был дон Педро, и ей казалось невероятным, что его чуткие сильные пальцы когда-то сжимали рукоять абордажной сабли, что он увлекал орду пиратов на захват имевшего несчастье повстречаться с ним корабля, отнимая жизнь, а не спасая ее...

И тем не менее, это было так. Она вспомнила ореол властной силы, исходящей от мистера Блада – в его взгляде и в оттенках голоса, в скупых и точных движениях...

– Но, – робко спросила Беатрис, — тогда почему...

– Почему я не вызвал его во время плавания? Или просто не воспользовался моментом, чтобы отомстить? – губы мужа кривились, но Беатрис не осмелилась бы назвать это улыбкой: – Однажды... он уже был в моих руках, и между нами состоялся поединок. Божий суд, – он замолчал, затем глухо закончил: – Это было самое сокрушительное поражение дона Мигеля де Эспиносы...

В голове Беатрис события начали связываться между собой – миссис Блад, спасенная доном Мигелем с какого-то разбившегося корабля и ставшая его пленницей, его тяжелое ранение... Так значит, вот когда состоялся Божий суд! Но слова, вырывавшиеся у мужа в бреду, до сих пор не имели объяснения.

– В Ла Романе, – ей было мучительно трудно назвать это имя, но она собралась с духом: – Когда вы говорили о... донье Арабелле...

Его глаза сверкнули:

– Беатрис! – резко произнес он, – Именно тогда я и сказал, что это никак не должно волновать тебя!

Они вновь замолчали, де Эспиноса прикрыл глаза, откинувшись на высокую спинку кресла, а Беатрис глубоко вздохнула, подавляя обиду, которую она почувствовала, услышав резкий тон мужа, но которая показалась ей незначительной в эту минуту.
Дон Мигель впервые опустил щит, надежно скрывавший его душу, позволяя давней боли выйти наружу, и чем была по сравнению с этим ее обида! Молодая женщина поднялась со своего стула и, подойдя к мужу, осторожно, будто боясь, что он отстранится, положила руки ему на плечи. Однако он тихо проговорил, накрывая ее руки своими ладонями:

– Когда я сказал, что судьба странно играет нами... Увидев Питера Блада, я решил, что Небо желает испытать меня. А потом он спас тебя и маленького Диего. И тогда я понял, что мне не важно, кто судил нам встретиться... лишь бы ты оставалась со мной. Ведь иначе и моя жизнь потеряла бы смысл.

@темы: Фанфики, Искупление

---

Искупление ч4

[Nunziata]

***

Через два дня дону Мигелю нанес визит высокий гость, дон Барталомео де Ованда. Цель визита была самая что ни на есть благородная — справиться о здоровье сеньора адмирала.
Дон Барталомео говорил округлыми фразами — такими же округлыми, как его бледное холеное лицо, обрамленное бородкой, и рассматривал свои перстни. Он восхвалял беспримерную доблесть адмирала де Эспиносы, особенно проявившуюся в бою с французскими пиратами. Под конец разговора де Ованда словно невзначай поинтересовался планами «славнейшего флотоводца и своего дорогого друга». Дон Мигель, прищурившись, взглянул на наместника и осторожно ответил:

– С Божьей помощью, я надеюсь скоро восстановить свои силы.

– Ваши раны так тяжелы, – вкрадчиво заметил дон Барталомео и посмотрел на покоившуюся на груди адмирала руку. – Вы уже не раз проливали кровь во славу Испании. И как я понимаю, ваша правая рука вряд ли войдет в прежнюю силу – если только не случится чудо... – он удрученно вздохнул. – Боюсь, его королевское величество не согласится принять такую жертву.

Дон Мигель закусил губу: он не ожидал такого поворота и едва справился со вспышкой гнева.

– Чудеса случаются, дон Барталомео, — медленно проговорил он.

Наместник тонко улыбнулся:

– Разумеется, дон Мигель. Однако святые отцы учат нас как уповать на милость Господа, так и смиренно принимать Его волю.

Де Ованда ушел, оставив дона Мигеля в тяжелых раздумьях. Невзирая на боль, он попытался пошевелить пальцами и скрипнул зубами: указательный и средний пальцы лишь чуть дрогнули, чуда не произошло.

Вечером он получил и другое неприятное известие от одного из своих офицеров: дон Оргета, капитан «Сакраменто», благополучно достигшего Санто Доминго на день раньше их, исполняет теперь обязанности адмирала. С одной стороны — болезнь де Эспиносы не должна была препятствовать действиям эскадры, но с другой... Вкупе с визитом наместника картина вырисовывалась неутешительная. Он был достаточно искушен, чтобы понять намек: в его службе больше не нуждались. Внезапный, и от того еще более сокрушительный удар!

Прежде Мигель де Эспиноса не задумывался об отставке и о том, что он будет делать после — жизнь полна превратностей, и особенно это касается человека, связавшего свою судьбу с морем. А сейчас перед ним со всей неумолимостью встал вопрос — что дальше?

В бессильной ярости он проклинал французов — и еще больше англичан. Затем дону Мигелю в голову пришла мысль, что его смещение было вопросом времени. И «Сакраменто» не случайно прибыл из Испании, чтобы войти в состав эскадры — ну так вот он и вошел. С доном Ортегой в качестве адмирала. Ранение просто дало наместнику возможность немного пощадить самолюбие де Эспиносы — и ускорить события.

Вероятно, его непредсказуемое величество король Карлос II изменил свое милостивое отношение к роду де Эспиноса — по своей ли прихоти или кто-то позаботился о том, чтобы напомнить ему о всех вольностях, которые позволял себе сеньор адмирал в прежние годы. Узнать не представлялось возможным, да и смысла не было.

Предаваясь безрадостным размышлениям, он задремал и проснулся, когда за окнами было уже темно. Беатрис сидела возле его постели, откинувшись на спину кресла. Глаза ее были закрыты, и свеча, горевшая на столике, мягко освещала утомленное лицо молодой женщины. Почувствовав, что муж пошевелился, Беатрис сразу встрепенулась и с тревогой взглянула на него. Дон Мигель подумал, что жена уже третью ночь проводит рядом с ним, а днем занята бесконечными хлопотами. Когда же она спит? Однако дурное настроение адмирала не оставило места остальным чувствам и прорвалось в его сухом тоне:

– Идите спать, донья Беатрис.

В ее глазах появились недоумение.

«Почему я так суров с ней?»

Сожалея о своей несдержанности, Дон Мигель добавил, смягчая голос:

– Нет никакой опасности, разве вы не слышали, что сказал доктор Рамиро?

– А если вам что-то понадобится? – возразила она.

– Позовите кого-то из слуг, того же Хосе. Парень совсем разленился.

Беатрис упрямо сжала губы, и де Эспиносе вспомнились далекая Ла Романа и своенравная сеньорита Сантана, противостоявшая его насмешливым выпадам.

– Тебе надо поспать, сердце мое, – ласково сказал он, совладав наконец с вопившем в нем демоном уязвленной гордости.

Но вместо того, чтобы согласиться с мужем, Беатрис встала из кресла и присела на край постели. Она коснулась холодных пальцев его правой руки, осторожно поглаживая их, затем переместилась выше, растирая кисть и свободную от лубков часть предплечья.

– Зачем это, Беатрис? – скептически спросил дон Мигель. – Тут уже ничего не сможет помочь.

– Отец Кристиан недавно отыскал манускрипт, привезенный, видимо, еще первыми монахами, – ответила она, не прекращая массировать его. – К сожалению, не все удалось разобрать, но там сказано о пользе таких растираний для восстановления кровотока, а в дальнейшем их надо сочетать с упражнениями. Или... хотя бы пытаться двигать рукой... – тихо закончила она.

Де Эспиноса решил не спорить, пусть и был убежден в бесполезности каких-либо растираний — к чему лишать жену призрачной надежды. Беатрис принялась поглаживать его шею и надплечье. К его удивлению, ему было отчасти приятно то, что она делала, а онемевшие мышцы начало покалывать словно горячими иголочками.

18. Преодоление (Уроки фехтования)

июль 1695

Через открытое окно гостиной долетал отдаленный звон металла о металл. Сеньора де Эспиноса прислушалась и вздохнула: так и есть, муж снова фехтует с маэстро Лоренцо.
Дочка, сидевшая на ее коленях и рассматривающая гравюры к «Даме-Невидимке» Кальдерона, завозилась и соскользнула на пол.

– Пойдем-ка побегаем, Изабелита, – Лусия подняла голову от шитья и взглянула на госпожу.

Беатрис согласно кивнула головой и, поднявшись, подошла к окну, высматривая мужа. За эти месяцы что только она ни делала, чтобы вернуть подвижность его правой руке — вместе с отцом Кристианом разгадывала полустертые слова древнего документа, расспрашивала других монахов госпиталя или изобретала собственные методы. Сеньор Рамиро отнесся к ее идеям без особого восторга, но тем не менее приготовил ароматическое масло для растираний.

Однако ей пришлось проявить немало терпения и настойчивости, преодолевая нежелание и мрачное недоверие Мигеля. Беатрис разминала больную руку, осторожно сгибала и разгибала ее, затем заставляла мужа погружать руку в теплую воду с отваром из трав и совершать движения или сжимать в непослушных пальцах кожаный мешочек, набитый песком.

В итоге ей удалось добиться многого, совершить почти чудо, о котором говорил де Эспиноса в первые дни после своего возвращения, но до сих пор любое усилие отзывалась болью в его оставшемся искривленным плече, а пальцы так и не обрели прежнюю гибкость и силу. Тем не менее, она надеялась на дальнейшее улучшение, а муж был вынужден признать ее правоту.

«Вынужден — очень точно слово, не так ли?»

Беатрис снова вздохнула. Она подозревала, что внезапная отставка была не вполне добровольной и не связной напрямую с его увечьем, и ее тревожил душевный настрой мужа. Дон Мигель резко переменился, став замкнутым и вспыльчивым. Разве что Изабелита могла вызвать у него по-настоящему теплую улыбку. В те мгновения, когда Беатрис видела их вместе, ей казалось, что ничего не произошло, и она чувствовала себя счастливой, как прежде. Увы, затем ей приходилось возвращаться к печальной реальности.

Исключая плечо, остальные раны дона Мигеля были скорее болезненными, чем представляющими какую-либо опасность, и он быстро поднялся на ноги. Но несмотря на то, что он ни разу не отлучился из дому, они мало общались. Он часто распоряжался подать ему обед или ужин в кабинет, и никто не отваживался беспокоить его. Только Беатрис входила к мужу, чтобы заняться его плечом, и смело встречала его мрачный взгляд из-под нахмуренных бровей. Но вслух он не возражал, а посему она предпочитала не замечать его неудовольствия.

В кабинете де Эспиноса и проводил большую часть времени, читая один из фолиантов или диктуя письма своему секретарю. Беатрис не знала, кому были адресованы эти письма, но в ответах, получаемых им время от времени, явно не было ничего утешительного. Она пыталась расшевелить мужа, предлагая отправиться в небольшое путешествие или устроить прием, и наталкивалась на непреклонный отказ. Он даже не выезжал верхом, хотя сеньор Рамиро, убедившись в действенности методов Беатрис, не имел ничего против неспешных прогулок. Молодая женщина начала читать вслух один из романов, заполнивших за эти годы несколько полок в библиотеке, но прекратила и это, прежде приходившееся по душе дону Мигелю занятие, поняв, что тот не слушает ее.

И вдруг в начале мая де Эспиноса сказал жене, что пригласил итальянского учителя фехтования. Это было настолько неожиданно, что она изумленно спросила:

– Но разве вы не приверженец Дестрезы?

У него вопрос не вызвал раздражения, как это зачастую случалось в последнее время, и он довольно охотно пояснил:

– Сеньор Лоренцо Кадорна прославился тем, что одинаково хорошо владеет шпагой обеими руками. Я и сам в юности учился держать клинок в левой руке, но со временем утратил навыки.

Так в их доме появился невысокий и уже немолодой, но очень подвижный маэстро Лоренцо. Беатрис была рада, по крайней мере, это могло бы вывести дона Мигеля из того мрачного состояния, в котором тот пребывал почти постоянно. Однако радость была преждевременной: долгие ли годы без практики были тому виной, а возможно, полученные травмы, но обучение — вернее, переучивание, – шло с большими трудностями.

Вот и сейчас он не сумел отбить выпад и, получив укол в защищенную нагрудником грудь, в бешенстве отбросил шпагу. Невозмутимый итальянец поклонился ему, но де Эспиноса раздраженно махнул рукой. Беатрис поспешила спуститься во двор, прихватив с собой кусок полотна.

По лицу дона Мигеля градом катился пот, его грудь вздымалась, подобно кузнечным мехам.

– Благодарю вас, донья Беатрис, – сдержанно сказал он жене, беря протянутое полотно и вытирая лицо.
– Донья Беатрис, – сеньор Кадорна галантно склонился перед ней.

– Доброе утро, маэстро Лоренцо,– ответила молодая женщина, с беспокойством посмотрев на мужа, который, отдал ей полотно и схватился за больное плечо.

– Вы навредите себе, до такой степени перетруждая руку, – негромко сказала она.

– Я сражался левой рукой, донья Беатрис, — не особо любезно отозвался де Эспиноса. – Маэстро Лоренцо, завтра продолжим в это же время.

Выждав, когда Кадорна уйдет, Беатрис еще раз попробовала воззвать к благоразумию мужа.

– Чрезмерные усилия опасны...

– Беатрис, ты не понимаешь!

– Не понимаю! – гневно воскликнула она, рассердившись на его непобедимое упрямство. – Зачем вам так мучить себя? Вы переменились и ничего мне не говорите, будто я не жена вам больше и не давала клятвы разделять с вам не только радость, но и горе! – Темные глаза дона Мигеля метали молнии, но она не могла остановиться, слишком уставшая переживать и строить предположения: – Дело в вашей отставке? Тогда почему бы вам не снарядить свой корабль...

– Беатрис! – с яростью крикнул де Эспиноса, прерывая жену. – Я не мальчик... чтобы играть в кораблики! Ступайте к себе!

Беатрис взбежала по лестнице, глотая слезы возмущения и обиды. В чем ее вина, чтобы дон Мигель срывал на ней свой гнев? Господь свидетель, эти месяцы она терпеливо сносила его плохое настроение, но сегодня просто не выдержала... Она в отчаянии покачала головой, душа ее была полна горечи.

Обед проходил бы в ледяном молчании, если бы не жизнерадостный сеньор Кадорна, который говорил за всех и которому, кажется, ответы собеседников и вовсе были не нужны.
Беатрис поглядывала на мужа, на его отчужденное лицо с глубокими суровыми складками у рта, на неловкие пальцы правой руки, сжимающие вилку, и ее обида затухала.

Если верны ее догадки по поводу того, что адмирал де Эспиноса ушел в отставку против своей воли, то это был тяжкий удар по его гордости и самолюбию. Что чувствует мужчина, тем более мужчина его склада, в одночасье лишившийся дела, которому посвятил всю свою жизнь? И она же знала, что несмотря на чувства, которые Мигель испытывал к ней и дочери, море занимало в его душе не менее важное место. И возможно даже более...

Он держал все в себе, но это не значило, что тоска не снедала его денно и нощно. Беатрис вздохнула: не стоило ей упрекать мужа и, тем более, говорить про другой корабль.
Де Эспиноса поднялся из-за стола, так и не посмотрев в ее сторону, и печаль молодой женщины стала еще глубже.

Беатрис боялась признаться себе, но в последнее время в ее душе поселились сомнения в том, что они смогут и дальше быть счастливы друг с другом, ведь отношение дона Мигеля к ней стало совсем иным. Он как будто всего лишь терпел присутствие жены и принимал ее заботу, зная ее настойчивость и просто чтобы не спорить лишний раз. Даже то, что его рука оживала, не делало их общение более теплым. А тут еще неосторожные слова, глубоко задевшие его...

Прошли несколько дней, похожих друг на друга, как близнецы. Де Эспиноса каждое утро до изнеможения фехтовал с маэстро Лоренцо, а Беатрис украдкой наблюдала за поединками, в которых итальянец неизменно одерживал верх. Но постепенно ей стало казаться, что победа давалась Кадорне не так легко, – а может, она сама убедила себя в этом.

С женой дон Мигель был отстранено-вежлив, и Беатрис ломала голову в поисках пути к примирению: она не любила долгих размолвок и, хотя порывистость и своенравие ее натуры никуда не делась, они редко ссорились. Но сейчас было все так сложно...

Она бы очень удивилась, узнав, что и де Эспиноса занят примерно тем же. Упреки жены будто стронули один из камней осыпи, которая в эти месяцы погребала его под собой. На мгновение он увидел себя со стороны и решил, что смешон. Он не собирался прекращать занятия с Кадорной, но в глубине души признал правоту Беатрис. Однако фамильная гордость не давала ему сделать хотя бы маленький шаг ей навстречу.

***

Однажды Беатрис услышала детский смех и цоканье подков и выглянула из окна. Во дворе де Эспиноса, усадив Изабеллу на Райо, водил андалузца по кругу. Это была их любимая забава, и молодая женщина даже на расстоянии могла видеть, что лицо мужа смягчилось, он с улыбкой смотрел на дочку и что-то тихо ей говорил.

«Стоит ли мне подойти к ним? И нарушить его такой редкий покой?»

Она несколько минут наблюдала за ними, пока Изабелла не заметила ее и не начала призывно махать ручкой. Дон Мигель тоже бросил взгляд на жену, затем отвернулся. Поколебавшись, Беатрис все же вышла во двор, чуть ли не опасаясь, что муж уже увел жеребца в конюшню. Но нет, они все еще были там.

– Тебе нравится Райо, Изабелита? – спросила она, протягивая руки к девочке, чтобы снять ее со спины пофыркивающего коня.

– Очень, мама! И я хочу, чтобы отец взял меня с собой в седло и мы поехали далеко– далеко!

– Куда же ты хочешь уехать от меня, птичка? – с грустной улыбкой спросила Беатрис.

– Не знаю... туда, куда уходит солнце, чтобы спать. Далеко, — девочка пожала плечами и великодушно разрешила: – Ты можешь ехать с нами!

– Если твой отец не против, – Беатрис внимательно посмотрела на мужа и заметила, как уголки его сжатых губ дрогнули.

– Думаю, мы с мамой могли бы тебя порадовать и отвезти туда, где спит солнце, – негромко сказал он.

Тогда Беатрис коснулась руки дона Мигеля, сжимающей поводья Райо:

– Мои слова были необдуманны и жестоки. Я... сожалею о них. Простите.

– Вам не за что извиняться, вы как всегда правы, – ответил он и к немалому удивлению и облегчению Беатрис, добавил: – Маленькая сеньорита Сантана...

– А кто, кто это — сеньорита Сантана? – черные глаза Изабеллы заблестели от любопытства.

– Разве ты не помнишь дедушку Хуана Сантану? А мама — его дочь, и носила его фамилию, пока я не женился на ней.

– Так значит, я тоже поменяю фамилию, когда выйду замуж? – на личике девочки появилась недовольная гримаска.

– Конечно, Изабелита, и чем же ты недовольна? – Беатрис уже смеялась, чувствуя, как разжимается незримая холодная рука, стискивающая ее сердце.

– Мне очень нравится моя, – безапелляционно заявила малышка. – Пусть мой муж меняет.

– Возможно, фамилия твоего будущего супруга будет еще красивее, — серьезно сказал ей отец.

Девочка недоверчиво свела брови, обдумывая услышанное, а черед пару минут беззаботно запрыгала на одной ножке, выбросив из головы все свои маленькие беды.

– Если желаете, я разомну вам плечи, дон Мигель, – Бетрис смотрела ему прямо в глаза, – наверняка их сводит от усталости.
– Буду вам очень признателен, моя дорогая жена, – улыбнулся де Эспиноса и обнял ее.

Он подозвал конюха, ожидающего у калитки, и кинул ему поводья андалузца. Изабелла убежала вперед них в дом, и когда они вошли вовнутрь, ее звонкий голос доносился со стороны кухни.

– Опять выпрашивает сладкий пирог у Долорес, – заметила Беатрис.

– Уверен, ты делала то же самое, и всегда добивалась своего, – ответил ей муж, и она только крепче прижалась к нему.

Они поднялись в гостиную, и Беатрис подошла к небольшому резному шкафчику, где она хранила свои «зелья» – как их называл дон Мигель. Поставив склянку с маслом сеньора Рамиро на стол, она повернулась к мужу и спросила, зная, как щепетильно он стал относиться к бытовым мелочам, неожиданно ставшим для него затруднительными:

– Вы позволите вам помочь?

– Я полностью в вашем распоряжении, донья Беатрис, – кажется, он и в самом деле был настроен непривычно благодушно, потому что с легкой усмешкой наблюдал за тем, как жена с сосредоточенным лицом расстегивает его камзол.

– Ваши пальчики столь проворны, что у меня возникает искушение отправить Хосе возить дрова и каждый день просить вас об этой любезности.

– Мне это доставит только радость, дон Мигель, – Беатрис не верилось, что после казавшегося бесконечным периода холодности и отчуждения муж вновь шутит, и в его глазах плещется ирония.

Рубаху он стянул сам, затем уселся на низкую кушетку, обтянутую бархатом, и выжидательно приподнял бровь, глядя на Беатрис:

– А где ваш мешочек с песком? Разве экзекуция не предполагается в своем полном объеме?

Беатрис рассмеялась:

– Вместо меня ее уже провел маэстро Лоренцо.

Она налила чуть-чуть масла в ладонь и, подойдя к мужу, начала осторожно втирать ароматную субстанцию ему в спину и плечи, с особым тщанием массируя правое.

Дон Мигель блаженно закрыл глаза, отдаваясь во власть нежных рук жены и чувствуя, как расслабляются закаменевшие мускулы. Неожиданно он понял, что ладони Беатрис ласкающе скользят по его коже: это уже были прикосновения не врачевательницы или сиделки, а пылкой возлюбленной, и кровь забурлила в его жилах. Наклонившись, она дотронулась губами до его искалеченного плеча и поднявшееся желание штормовой волной накрыло дона Мигеля. Сдавленно застонав, он поймал сперва одно, потом другое запястье жены и притянул ее к себе на колени. Давно, как же недопустимо давно он не сжимал Беатрис в своих объятиях!

Муж целовал ее жадно, почти грубо, но это не вызывало протеста у Беатрис, и она с удивляющей ее саму дерзостью отвечала на его поцелуи. В потайных глубинах ее существа возникла и стала стремительно усиливаться пульсация, и молодая женщина прильнула к Мигелю. Его рука опустилась на ее щиколотку, затем скользнула вверх.

– Пожалуй, мне следует... поблагодарить тебя, – прерывающимся голосом сказал он, – за твои простые наряды, которые ты упорно носишь, несмотря на мои пожелания... Как было бы неуместно сейчас парадное платье, – он усмехнулся, со страстью и нежностью глядя ей в глаза, в то время как его пальцы проникали в ее влажное лоно, убеждаясь в готовности жены принять его: – Как, уже? Ты очень щедра, Беатрис...

Она смущенно улыбнулась в ответ, но промолчала. Встав с колен мужа, через мгновение она со вздохом опустилась вновь, медленно вбирая в себя его напрягшуюся плоть. Скрученные юбки мешали, не давая ей прижаться к Мигелю, но это придавало особый оттенок испытываемому ею удовольствию. Беатрис вдруг осознала, что это она выбирает, как ей двигаться, муж лишь слегка придерживал ее за поясницу. В голове мелькнула мысль о собственном неприличном поведении, затем новые, непривычные ощущения захватили ее целиком.

До сих пор де Эспиноса властно вел Беатрис по дороге чувственной любви, а она следовала за ним, пусть достигая вершин блаженства, но в сущности, всегда подчиняясь его желаниям. Теперь же она видела, что он, полузакрыв глаза, тоже наслаждается таким вариантом их единения.

Беатрис короткими, резкими движениями толкала себя вперед, и тихие стоны текли с ее губ, пока острое, почти болезненное наслаждение не затопило ее. Вскрикнув, она упала на грудь мужа и уткнулась лицом ему в шею. Дон Мигель сжал ее бедра, его разрядка последовала незамедлительно. Насколько минут в комнате было слышно лишь их бурное дыхание, потом де Эспиноса прошептал, гладя жену по спине и растрепавшимся волосам:

– Беатрис... ты самое дорогое, что у меня есть...

Она подняла голову, но эмоции, переполняющие ее, были настолько сильны, что она не могла вымолвить ни слова.

– Ты плачешь? – он провел рукой по ее лицу. – Почему?

Только тут Беатрис поняла, что по щекам ее катятся слезы.

– Сейчас все пройдет... Прости, – она всхлипнула и покачала головой. – Ты был так далек от меня...

– Сердце мое, я был погружен в свои думы и совсем не уделял тебе внимания, – на его губах появилась знакомая Беатрис усмешка. – Я обещаю исправиться, сеньора де Эспиноса.

19. Враги

апрель 1696, Гавана

Арабелла Блад любовалась панорамой Гаваны и ее бухтой, защищенной двумя мощными фортами. Сложенная из огромных обтесанных блоков Ла-Фуэрса серой громадой высилась как раз напротив галеона «Сантиссима Тринидад», на котором бывший губернатор Ямайки Питер Блад и его семья собирались вернуться в Европу. Вторая крепость, Эль-Морро, была построена на скалистом мысе, в наиболее узкой части пролива. И обе грозно нацелились в сторону моря пушками.

Решение мужа плыть на одном из кораблей торгового каравана было весьма неожиданным для Арабеллы. С одной стороны — их страны были союзниками в этой бесконечной войне, а испанские корабли шли под надежной охраной, но имелись и другие... стороны. Однако проблема взаимоотношений с союзниками являлась для Блада делом глубоко личным и политическому моменту не отвечающим – об этом он со своей обычной иронией и заявил жене, добавив, что не все испанцы с ходу жаждут вцепиться ему в горло, и среди них тоже попадаются... приличные люди.

Кто были те таинственные приличные люди, она не знала, но безусловно, за годы на посту губернатора и пользуясь присоединением Англии к Аугсбургскому альянсу, ее муж упрочил старые связи. К тому же, необходимость завершения неких срочных дел не позволила Питеру отправиться на родину на корабле, доставившем в Кингстон его преемника. А в Севилье, важнейшем порту Старого Света, они без труда найдут корабль, идущий в Англию.
Все эти доводы казались достаточно убедительными, но что касается самой Арабеллы, то она невольно думала о событиях почти семилетней давности, и неясная тревога временами легонько покалывала где-то внутри. Дон Мигель де Эспиноса угрожал передать ее трибуналу Инквизиции, находящемуся именно здесь, в Гаване.

Правда, теперь она сомневалась, что последствия для жены английского губернатора были бы неминуемо трагичны — даже если судьба оказалась бы настолько немилосердна к ней и дон Мигель пошел на то, чтобы осуществить свои намерения. Но тот ужас, который внушала Инквизиция и за пределами испанских владений, заставлял Арабеллу внутренне содрогаться. Если бы она предстала перед трибуналом, пусть по таким чудовищно надуманным обвинениям, то утрата памяти, скорее всего, только ухудшила бы ее положение. Что могла бы она сказать в свою защиту, и чего бы стоило ее слово против слова адмирала Испании?

И надо же было такому статься, что в итоге она все-таки оказалась в Гаване, правда, не в качестве беспомощной пленницы, а богатой и респектабельной пассажирки «Сатниссимы Тринидад», путешествующей со своим супругом и шестилетней дочерью.

Хотя отплытие каравана в Севилью было назначено на последний день марта, но этого не произошло. Флот Тьерра-Фирме, шедший из Картахены, запаздывал, и всем оставалось только ждать. За неделю ожидания она и Питер успели несколько раз прогуляться по городу, который весьма отличался от Порт-Ройяла. Узкие улицы Гаваны были застроены домами в испанском стиле, иногда — с явной примесью мавританского влияния на культуру Испании. Арабелла с любопытством рассматривала затейливые барочные фасады церквей, в изобилии украшенные скульптурами, их колоннады и сложные купола, и ей нравилась Гавана, не зря снискавшая славу самой красивой островной столицы.

«Зачем же я думаю о том, что случилось много лет назад? Ведь, благодарение Небу, все закончилось благополучно — по крайней мере, для нас с Питером...»

Узнай муж о ее мыслях, наверняка Арабелла услышала бы одно из изречений его любимых поэтов, как нельзя более подходящее к ситуации.

Они справились с испытанием недоверием и ревностью, порожденным обстоятельствами пребывания ее в плену. И несмотря на несколько критичный склад ее ума, будущее стало рисоваться молодой женщине в ярких и радостных красках. В июне 1690 года родилась Эмилия, принеся в их жизнь еще больше света.

А через два года на них обрушилась катастрофа. Тогда смерть была близко, так близко, что Арабелла ощутила ее леденящее дыхание на своем лице. Она тяжело вздохнула, с горечью подумав о тех, кого они потеряли. Затем — отчаянная, на грани и за гранью отпущенных человеку сил, борьба со стихией. Если бы не энергия губернатора Блада и не его способность противостоять самым тяжелым ударам судьбы, не теряя ироничной насмешливости и любви к жизни, кто знает, что бы стало со всеми ними.

И вот долгожданная отставка и возможность вернуться в Европу. Для Арабеллы, много лет прожившей сначала на Барбадосе, потом на Ямайке, Англия теперь казалась столь же загадочной землей, как когда-то для европейских первопроходцев Новый свет...

– Как ты находишь крепость Королевской силы? – раздался негромкий бархатистый голос Питера, и Арабелла вздрогнула: задумавшись, она не слышала, как подошел муж.

– Я смотрю вовсе не на крепость, хотя она, безусловно, достойна пристального изучения, – и Арабелла улыбнулась: – Не так ли, капитан Блад?

– О, разумеется, дорогая. Обрати внимание на высоту стен. Френсис Дрейк, пришедший, чтобы взять город, отказался от своих намерений. Первоначально в крепости не предусматривалось ни одной лестницы, так что задача ее штурма была невыполнима.

– А как же гарнизон?

– Солдаты поднимались в крепость по веревочным лестницам.
Арабелла не удержалась от того, чтобы поддразнить мужа:

– И сам капитан Блад тоже не смог бы взять Гавану?

– Не всегда имеет смысл лезть напролом, дорогая, – Блад окинул Арабеллу пристальным взглядом. – Есть много способов добиться своего.

Она приготовилась было возмутиться двусмысленностью его фразы, но Питер продолжил:

– Как-то раз мы с месье Ибервилем немного позабавились в Гаване...

– Ворвались в крепость без веревочных лестниц? Или взяли на абордаж таверну?– довольно-таки язвительно поинтересовалась Арабелла, не ожидавшая, что ее шутливый вопрос вызовет у мужа вполне реальные воспоминания.

– Что? Нет, никаких лестниц и абордажа, – Блад усмехнулся чему-то и туманно добавил: – В Ибервиле умер великий актер...

– Ты сожалеешь, что не принял его предложение и не выбрал Новую Францию? – Арабелла поняла, что Питер не намерен делиться прочими подробностями «забавы».

– Стоит дождаться, по крайней мере, окончания войны.

Блад замолчал и окинул бухту взглядом.

…Письмо от Ибервиля он получил незадолго до своей отставки, и был очень удивлен, если не сказать большего. Они расстались в Картахене, и с тех пор Блад ничего не слышал о нем. Оказалось, что француз давно оставил Карибское море и перебрался далеко на север, в Новую Францию.

Ибервиль писал о событиях последних лет, выдавшихся весьма бурными для него, и восторгался девственной природой Северных территорий. И Блад будто бы видел безбрежные изумрудные леса, волнующиеся под порывами ветра, бурные потоки, падающие с отвесных скал. Воистину, в его бывшем офицере умер поэт.

Ибервиль предлагал Бладу приехать в Квебек.

«Питер, сколько можно сидеть на этом дрянном острове с его дрянным ромом? - вопрошал он и излагал веские доводы в пользу своей идеи.

Питер был готов согласиться, однако в итоге написал Ибервилю, что повременит с принятием решения...

В глазах Арабеллы появилась тревога, и Блад улыбнулся:

– Я не могу рисковать вашими жизнями, дорогая.

Из крепости Эль-Морро прозвучал выстрел из пушки, ему вторил крик одного из матросов с мачты. Несколько других членов команды, доселе предававшихся праздности на палубе, зашевелились. Они возбужденно переговаривались и указывали в сторону открытого моря.

Блад оглянулся и хмыкнул:

– Ну вот и флот Тьерра-Фирме. Думаю, завтра, в крайнем случае – послезавтра мы отправимся наконец-то в путь.

Арабелла оглянулась вслед за ним и увидела не менее десятка огромных кораблей, двигающихся по направлению к порту. А на горизонте показывались все новые и новые паруса.

– Впечатляющие зрелище, – заметил Блад. – Но когда весь караван выйдет в море, кораблей будет чуть ли не вдвое больше — и это только торговые. Кроме того, в качестве охраны к нам присоединятся шесть или семь военных галеонов.

– Мне и самой не терпится пуститься в путь. Да, Мэри жалуется, что с Эмилией нет никакого сладу здесь, на корабле. Ей скучно, и Мэри уже несколько раз снимала ее с вант или пресекала попытку пройтись по бушприту. И это еще самое начало путешествия. Что же будет в самом плавании?

– Уверен, на борту «Сантиссима Тринидад» будут и другие пассажиры с детьми, так что Эмили найдет себе друзей и не будет приводить Мэри в отчаяние.

***

Приготовления к отплытию заняли еще два дня. На корабле действительно появились новые лица, в том числе, как и предполагал Питер, дети – двое мальчишек лет десяти, абсолютно неотличимых друг от друга. И даже накануне вечером, уже готовясь лечь спать, Арабелла услышала шаги и голоса — по-видимому, припозднившиеся пассажиры заняли одну из пустующих кают неподалеку от них.

Следующим утром, едва проснувшись, Арабелла по слабой килевой качке поняла, что галеон уже в море. Несмотря на ранний час, Питер был полностью одет и читал взятый с собой потрепанный томик Горация, сидя в кресле возле окна. Арабелла прислушалась — из смежной каюты, отведенной для Эмилии и Мэри, не доносилось ни звука, – значит они все еще спят, и ей тоже можно понежиться в постели. Но понежиться ей не дали — заметив, что она проснулась, муж сказал:

– Арабелла, если желаешь, сейчас самое время полюбоваться на караван – пока все корабли держатся близко друг от друга.

К ее удивлению, на палубе почти не было других пассажиров, только супружеская пара средних лет, также направляющаяся в Англию после продажи плантаций на Ямайке. Арабелла знала мистера и миссис Коллинз – они путешествовали до Гаваны на одном корабле, и поприветствовала их. По всей вероятности, остальные предпочли сладкий сон прощанию с родными берегами.

– Не будем мешать матросам, пойдем-ка туда, – Питер указал жене на полуют, где облокотившийся на планшир высокий мужчина в темно-коричневом камзоле наблюдал, как тянущееся по левому борту «Сантиссима Тринидад» побережье Кубы уходит назад.

Когда они поднялись на полуют, мужчина обернулся и... у Арабеллы вырвался приглушенный крик. Воплощением ее смутной тревоги перед ними стоял дон Мигель де Эспиноса.

Если бы в палубный настил между присутствующими ударила молния, они не были бы поражены до такой степени. Прижав ладонь к губам, Арабелла смотрела на испанца, отмечая все, даже несущественные детали: судорожно сжатые губы де Эспиносы, обильную седину в его волосах, окостеневшие на эфесе длинного кинжала пальцы левой руки – и в тоже время, искусное переплетение золотых нитей позумента его камзола и крупный голубой топаз, вставленный в навершие рукояти кинжала.

Полный ненависти взгляд испанца был прикован к лицу Блада, и оглянувшись на мужа, она увидела, что его прищуренные, ставшие совсем светлыми глаза также внимательно изучают врага, а рука невольно тянется к левому бедру – к тому месту, где положено было бы висеть шпаге, беспечно оставленной им этим утром в каюте.

Арабелла всей кожей чувствовала в сгустившемся воздухе грозовое напряжение, готовое взорваться неистовым пламенем. И хотя мужчины не делали ни одного движения друг к другу, она будто услышала лязг клинков, доносившийся из невообразимой дали.

Но вот Питер шагнул в сторону и скрестил руки на груди, тогда дон Мигель перевел взгляд на Арабеллу и слегка поклонился ей. Затем, ни слова не говоря, испанец повернулся к ним спиной и удалился, надменно вскинув голову.

– Питер... – потрясенно прошептала молодая женщина, глядя вслед де Эспиносе. – Как это возможно?!

– Провидение не скупится на разнообразие в своих шутках, и особенно, когда мы, смертные, начинаем мнить себя хозяевами своей судьбы, – неожиданно философски сказал Блад.

– Мы можем пересесть на другой корабль?

– Макиавелли говаривал, что друзей нужно держать близко, а врагов — еще ближе. Если дону Мигелю хватило выдержки не броситься на меня с кинжалом в первый момент, скорее всего, благоразумие его не оставит и дальше.

– А ты?

– То же самое относиться и ко мне — криво усмехнулся Питер. – И потом – его правая рука изувечена.

– Почему ты так думаешь?

– Как врач, я не могу не замечать таких вещей. Разве ты не видела, что де Эспиноса стискивал рукоять кинжала левой рукой?

– Но... он коварен и мстителен! – в отчаянии воскликнула Арабелла.

– В таком случае, другой корабль не избавит нас от его мести. Но если ты доверяешь моему умению разбираться в людях, то я возьму на себя смелость успокоить тебя: вряд ли он что-либо предпримет.

– И что теперь?

– А ничего, – пожал плечами Блад. – Будем плыть дальше...

– Легко сказать, – пробормотала ничуть не успокоенная Арабелла.

***

Одному дьяволу было известно, каких усилий стоило де Эспиносе совладать со своей яростью. Он и сам не мог бы объяснить себе, что остановило его от того, чтобы не прикончить на месте «дона Педро Сангре». Память о проигранном семь лет назад Божьем суде?

Пусть он не примирился — о нет, но вновь сразиться в поединке с заклятым врагом означало для него пойти против воли Господа. Де Эспиноса тут же осознал, что дело не только в этом: его гордыни и жажды мести хватило бы на то, чтобы бросить вызов небесам. Неужто присутствие миссис Блад? Он больше не чувствовал при виде доньи Арабеллы никакого душевного волнения, тем не менее, тогда она спасла ему жизнь...

Затем дон Мигель подумал, что он мог оказаться с Питером Бладом на разных кораблях и не встретиться – даже плывя одним караваном. Однако судьбе было угодно свести их на «Сантиссима Тринидад». С присущим ему фатализмом, прекрасно уживающимся в его натуре со страстностью и неуемной энергией, де Эспиноса углядел в этом очередное, ниспосланное ему свыше испытание – а раз так, то он должен держаться стойко и не роптать.

Он постоял еще немного на шкафуте. Странное ощущение, быть на корабле и знать, что он неподвластен тебе, и не по твоей команде матросы карабкаются по вантам, ставят или убирают паруса, а рулевой поворачивает тяжелый штурвал. Это ощущение возникло, еще когда он вступил на палубу галеона Эстебана, «Санто Ниньо», чтобы плыть в Гавану.

...Два месяца назад из Севильи пришло важное для де Эспиносы письмо от дона Алехандро Новарро, его родственника по материнской линии: при дворе вспомнили о заслугах бывшего адмирала, и его военный талант вновь может быть востребован. Следовало без промедления отправляться в Севилью, и перед доном Мигелем встала дилемма — брать ли с собой семью, ведь его жена носила их второго, такого долгожданного ребенка. Правда, ему предстояло появится на свет лишь на исходе июля, и поэтому Беатрис твердо заявила, что не собирается разлучаться с супругом на неопределенный срок.

«Я прекрасно себя чувствую, и у меня будет еще по крайней мере месяц после прибытия каравана в Севилью».

Он и сам не хотел оставлять ее одну, к тому же путешествие с младенцем на руках также таило в себе немалый риск...

Де Эспиноса спустился в каюту и задумался, глядя на спящую Беатрис. Стоит ли предупредить ее? Пожалуй, что нет — к чему ей лишние волнения...

20. На борту «Сантиссимы Тринидад»

Прошло несколько дней. Благодаря попутному ветру караван быстро продвигался на восток, огибая Эспаньолу с севера, и уже благополучно миновал опасные воды ее французской части и возле Тортуги, где пираты или каперы могли бы попытаться напасть на отставший галеон или даже в целом на караван — такие случаи, хоть и редко, но бывали. Риск нападения в целом был выше у каких-либо «недружественных» берегов, чем в открытом море, и не только со стороны французов. Но в этот раз кораблей набралось почти три десятка, и власти Новой Испании выделили для защиты шесть пятидесятипушечных галеонов и еще два сторожевых корабля, так что оставалось надеяться, что охотников до лакомой, но зубастой добычи не сыщется и в дальнейшем.

Самые привилегированные пассажиры обедали в кают-компании, в обществе капитана – приземистого жизнерадостного дона Хуана Кардосо, двух его малоразговорчивых помощников, католического священника отца Алонсо, штурмана, который был под стать капитану, и судового врача, сеньора Бонильи, чьи небольшие глазки уныло взирали на подлунный мир, а длинный сизый нос выдавал в своем обладателе любителя горячительных напитков.

В первый день обед превратился для Арабеллы в своего рода испытание, потому что разумеется, дон Мигель также присутствовал в кают-компании – по счастью, отведенные им места находились на противоположных концах стола. Рядом с испанцем сидела привлекательная молодая женщина с выразительными темными глазами, оттененными густыми ресницами, и каким-то вдохновенным лицом. Сперва Арабелла удивилась, а потом задала себе резонный вопрос:

«А почему, собственно, дону Мигелю и не жениться, чему я удивляюсь?»

Когда сеньора де Эспиноса встала, Арабелла заметила под богато расшитой накидкой округлившийся живот и поняла, почему женщина словно светилась изнутри. После обеда, на палубе, миссис Блад увидела их вместе с девочкой, по виду ровесницей Эмилии. Издали наблюдая за ними, она пришла к выводу, что дон Мигель все же обрел свое счастье.

«По крайней мере, он был счастлив, пока не произошла наша роковая встреча...»

Арабелла находилась во власти противоречивых чувств, тревожась о том, как им удастся пробыть на «Сантиссиме Тринидад» на протяжении столь длительного времени, и поражаясь, случаю, пожелавшему вновь столкнуть неистового дона Мигеля с его смертельным врагом и с ней – его бывшей пленницей. Где-то в самой глубине души, она была рада, что де Эспиноса не пал от руки ее мужа, хотя и упрекала себя за эту радость.

Испанец держался надменно и практически не смотрел в их сторону. Ежели его взгляд случайно падал на нее или Питера, то скользил по ним с восхитительным ледяным безразличием. В ответном взгляде Блада также читалось равнодушие, но Арабелла достаточно знала своего мужа, чтобы ощущать в нем под маской спокойствия напряжение взведенного арбалета. Однако, как и он предсказывал, ничего не происходило, и тревога молодой женщины немного улеглась.

Еще через несколько дней миссис Блад обнаружила, что ее дочь нашла себе подругу в лице дочки дона Мигеля. Девочки сидели на палубе и, склонив друг к другу темнокудрые головы, что-то мастерили из щепок, в то время как Мэри пыталась вести беседу с совсем молоденькой девушкой — по видимому, няней, и поскольку каждая из них говорила только на своем языке, им оставалось объясняться знаками. Арабелла в нерешительности остановилась, раздумывая, не подозвать ли дочь к себе, но Эмилия уже заметила ее и сама подбежала к ней.

– Эмили, кажется, у тебя новая подруга?

– Да мама, ее зовут Изабелла – почти так же красиво как тебя, но мне больше нравится называть ее Изабелита.

– А как же вы разговариваете, ведь ты не понимаешь испанский?

Девочка посмотрела на нее с недоумением:

– Мы уже давно плывем на этом корабле, так что ты по-испански будешь la madre, а Изабелита – la amiga. А сам корабль — la nave... – она вдруг протянула Арабелле руку и с гордостью сказала: – Мама, посмотри, что у меня есть!

На ладони девочка держала золотую ладанку в форме ковчега – скорее всего, внутри находилась частица святых мощей или какая-то иная реликвия.

– Где ты это взяла, Эмили? – строго спросила Арабелла.

– Мне дала она — девочка махнула рукой в сторону Изабелиты, которая поднялась на ноги и, серьезно хмуря бровки, рассматривала миссис Блад.

– Но это очень ценная вещь, девочка моя, боюсь, что ее придется вернуть.

Эмилия надула губы, упрямо глядя исподлобья такими же синими, как у Питера, глазами:

– Я отдала ей мою ракушку. Ну, ту самую...

– Ту, что ты нашла во время нашей последней прогулки возле Кингстона? – Арабелла помнила на редкость красивую, переливающую бирюзовыми оттенками перламутровую раковину, являющуюся главным сокровищем девочки: – А разве тебе не хотелось хранить ее вечно на память об Ямайке?

– Хотелось...

– Изабелита! – их разговор привлек внимание сеньоры де Эспиноса, и она подошла к дочке, вопросительно взглянув в сторону Арабеллы.

– Эмили, тогда тем более нужно вернуть ладанку. Будь хорошей девочкой, и я попрошу отца рассказать тебе вечером одну из его историй.

– Про морских чудовищ? – насупившаяся было Эмили просияла.

– Думаю, что без чудовищ там точно не обойдется, – уверила ее мать.

Арабелла обернулась к сеньоре де Эспиноса и с улыбкой сказала, тщательно подбирая испанские слова:

– Это принадлежит вашей дочери, сеньора де Эспиноса.

– Благодарю вас, сеньора... – в голосе жены дона Мигеля, взявшей протянутую ладанку, было удивление.

– Прошу меня извинить, мы не представлены, – спохватилась Арабелла: откуда бы ей знать, как зовут ее собеседницу. – Но я слышала, как к вам обращался стюард. Я миссис Блад.

– А это, вероятно, – вашей, миссис Блад, – настороженность ушла из глаз доньи де Эспиноса, и она тепло улыбнулась в ответ.

В ее руках была ракушка Эмилии, и обмен сокровищами состоялся по всем правилам дипломатии — правда, сопровождаемый вздохами сожаления самых заинтересованных сторон.

Вечером Арабелла рассказала мужу о «происшествии», добавив, что неизвестно как еще отнесется де Эспиноса к дружбе девочек, и возможно, стоит предостеречь Эмилию, на что Блад ответил, что дон Мигель будет последним болваном, если начнет вмешиваться.

***

На Мартинике караван сделал остановку для пополнения припасов. Плавание шло своим чередом, погода оставалась неизменно благоприятной, и Беатрис много времени проводила на палубе. Она несколько раз разговаривала с приветливой миссис Блад, в то время как их девочки играли в каком-нибудь закутке на палубе. Видела она и мужа англичанки, весьма примечательного высокого темноволосого мужчину с пронзительным взглядом удивительно светлых для такого смуглого лица глаз. Прежде ей не было дела до находящихся на борту англичан, а теперь она обратила внимание, что по длинному столу в кают-компании будто проходит незримая граница — испанцы, во главе с капитаном, собирались на одном его конце, а подданные английской короны — на противоположном. Никаких столкновений, правда, пока что не случилось – наоборот, и те, и другие соревновались в учтивости. Но Беатрис заметила и еще одну вещь — Мигель не участвовал в преувеличено любезном общении, он вообще избегал смотреть на представителей нации, которая была вечным антагонистом Испании, и лишь по стечению обстоятельств вошела в альянс с их страной.

Беатрис знала о нелюбви — если не сказать большего, которую муж испытывал к англичанам: до нее доходили слухи о гибели младшего из братьев де Эспиноса. Но однажды она перехватила быстрый взгляд дона Мигеля, брошенный им как раз на супруга миссис Блад, и у нее перехватило дыхание от того, какая в нем сверкнула ненависть.

Молодой женщине стало не по себе, она обеспокоенно вгляделась в лицо мужа, но не увидела ничего, кроме холодного равнодушия. Беатрис попыталась успокоить себя, твердя, что ей все почудилось, но она не могла отрицать, что с тех пор, как они отплыли из Гаваны, воодушевление от вновь открывающихся ему перспектив оставило де Эспиносу, он вдруг стал угрюмым и неразговорчивым, совсем как прошлой зимой, после своей отставки.
Ее недоумение усилилось, когда два дня спустя он сурово выговорил ей за то, что она позволяет Изабелле дружить с маленькой англичанкой.

– Я не понимаю вашего неудовольствия, дон Мигель. Почему бы им не поиграть под присмотром служанок?

Мрачно хмурившийся де Эспиноса ответил:

– Мне неприятно видеть, что моя дочь общается с... еретичкой. Неужели нельзя найти для Изабеллы более подходящую компанию?

– Это же дети, какой в том грех? Кроме того, более подходящей компании – как вы изволили выразится – на «Сантиссима тринидад» для Изабелиты нет.

Муж не ответил. Отойдя от Беатрис, он остановился, глядя в окна каюты.

– Что происходит, дон Мигель? – продолжала спрашивать она, – Вы так напряжены, кто эти люди?

Молчание длилось так долго, что она уже не рассчитывала услышать объяснения, но де Эспиноса вдруг глухо выговорил:

– Это мой враг, Беатрис.

То, как это было сказано, заставило Беатрис прекратить дальнейшие расспросы. Ей показалось, что она ненароком коснулась незаживающей раны или распахнула дверь глубокого подвала, и из мрака на нее повеяло чем-то зловещим.

– Я... скажу Рамоне.

– Пусть играют, – неожиданно разрешил дон Мигель и устало добавил: – Лучше, если это будет на глазах у Рамоны, а то с Изабеллы станется сбежать от нее, чтобы навестить подружку.

***

После Малых Антильских островов караван взял курс на Азоры, идя теперь на северо-северо-восток. Для того, чтобы пересечь Атлантический океан, требовалось не меньше двух месяцев, впрочем, у людей находились нехитрые развлечения: отец Алонсо чуть ли не каждый день провозглашал имя святого, которого следовало чествовать, пассажиры и моряки с энтузиазмом откликались на подобную инициативу, а кроме того, занимались ловлей рыбы или попросту бездельничали, разморенные ярким солнцем.

Беатрис оказалась перед выбором: она не хотела расстраивать мужа, но не знала, как объяснить Изабелле, почему та не должна больше играть с Эмилией. Пока она раздумывала, произошло еще одно событие.

Она увидела девочек возле грот-мачты, рядом с ними была миссис Блад, которая несмотря ни на что, нравилась молодой женщине. Но она призывала себя быть сдержаннее и поэтому ограничилась лишь формальным приветствием, собираясь увести дочку в каюту.

– Арабелла! – Беатрис замерла на месте, услышав это имя, казалось бы, давно похороненное в ее памяти.

Она медленно повернула голову: к ним подходил тот самый высокий мужчина, супруг миссис Блад. Он поклонился Беатрис и обратился к жене по-английски, и та с улыбкой что-то ответила.

Арабелла больше не смотрела на Беатрис и поэтому не заметила, как побелело у той лицо.

…«Арабелла, не уходи...» – шепчут запекшиеся губы Мигеля, и лицо его искажается от боли.

А сеньорита Сантана знает, что это боль вызвана не раной от удара шпаги, пронзившем его грудь совсем рядом с сердцем...

Беатрис судорожно вздохнула.

«Вас не должна смущать донья Арабелла... В настоящем этому нет места...»

Как же — вот оно, настоящее, красивая женщина, изящная, как фарфоровая статуэтка!

«Арабелла! Арабелла, жена его врага...»

Жгучая ревность опалила ее. Она немедленно выяснит все и до конца! Кивнув Рамоне на дочь, донья де Эспиноса сжала губы и направилась в каюту.

Она почти бежала по узкому проходу, как вдруг ребенок беспокойно задвигался в ее животе. Беатрис остановилась, пытаясь выровнять дыхание и дожидаясь, пока стихнут толчки. Но они не прекращались, и молодая женщина непроизвольно положила руку на живот в желании защитить еще нерожденное дитя. И вдруг странное успокоение охватило ее: ей вовремя напомнили, что у нее есть кое-что поважнее всех и всяческих выяснений. А значит, ей следует прислушаться к этой извечной мудрости.

21. Тяжкий выбор

июнь 1696

Беатрис открыла окно каюты в надежде на свежесть. Она хорошо переносила тяготы пути, но в первых числах июня, не доходя до Азорских островов, они попал в зону штиля, и уже три дня, как паруса кораблей жадно ловили слабый ветер, но едва ли караван прошел за это время пару морских лиг. Беатрис перестала спать ночами, а днем задыхалась от духоты. Однако сложнее всего для нее оказалось справляться с печалью, наполнявшей ее сердце. Конечно, Мигель не давал ей ни малейшего повода заподозрить, что у него воскресли чувства по отношению к донье Арабелле, но сам воздух был пропитан напряжением, и это угнетало молодую женщину.

Велеть Мерседес принести холодной воды? Она тут же отказалась от этой мысли — в последние дни пресная вода имела явственный привкус затхлости, а помимо этого, сеньора де Эспиноса хоть и отдавала должное опыту служанки, но их отношения за все прошедшие годы не стали теплее, и ей не хотелось лишний раз обращаться к Мерседес. Она в который раз пожалела, что с ней больше нет Лусии, вышедшей в прошлом году замуж и поэтому оставшейся в Санто-Доминго.

«На палубе, возможно, будет легче. Заодно посмотрю, чем занята Изабелита».

Беатрис, не утратившая порывистость движений, сделала несколько быстрых шагов к двери, и тут резкая боль скрутила низ живота. Молодая женщина оперлась руками на спинку кресла, глядя перед собой расширившимися глазами.

«Еще слишком рано! Я просто поторопилась...»

Кажется, отпустило, и Беатрис перевела дух. Но не успела она выпрямиться, как боль вновь разлилась по ее телу, охватывая весь живот, затем поясницу, и становясь все сильнее...

***

Услышав отдаленный вскрик, Арабелла захлопнула книгу – все равно ей не удавалось вникнуть в текст, и посмотрела на мужа, склонившегося над тетрадью, в которой он вел путевые записи.

– Что, дорогая? – отозвался Блад, не поднимая головы. – Я тоже слышу ее крики.

– Тогда это непохоже на тебя, Питер.

– Ты недоумеваешь, почему я до сих пор не предложил помощь? – он отложил в сторону перо, и поскольку Арабелла молчала, продолжая в упор разглядывать его, сказал: – Прежде всего, на корабле есть врач.

– Если честно, я сомневаюсь в умениях сеньора Бонильи. Вы не раз беседовали, и ты наверняка составил себе мнение о нем, так что скажешь?

– Скажу, что ты предвзята, он достаточно толково рассуждал о способах врачевания ран, поскольку до «Сантиссимы Тринидад» служил на военном галеоне, – Блад поднялся и отошел к окнам каюты.

– Вряд ли там ему приходилось принимать роды, – возразила Арабелла.

– Возможно, у него была практика и на берегу.

Арабелла покачала головой. Суета началась еще вчера, однако сеньора де Эспиноса держалась с завидной стойкостью, поэтому они не сразу догадались, в чем дело. Но ограниченное пространство корабля не позволяло долго утаивать происходящее. Питер тогда чертыхнулся и в очередной раз назвал де Эспиносу болваном, потащившим жену в утомительное путешествие, зная, что той предстоит рожать на корабле, на что Арабелла заметила, что роды, судя по всему, преждевременные.

Первоначально женщина, ставшая супругой такого человека, как дон Мигель, вызывала у нее лишь любопытство, но, познакомившись с ней ближе, Арабелла прониклась глубокой симпатией к сеньоре де Эспиноса. К удивлению молодой женщины, уже месяц, как они почти не общались, однако в начале их знакомства донья де Эспиноса упоминала, что младенец появится на свет лишь в конце июля.

– Роды бывают затяжными, правда в большинстве случаев это характерно для первенца. Если все идет как надо...

– Питер, но ведь прошло уже больше суток! Очевидно, что все не идет как надо! Если бы ты смог осмотреть ее!

До них донесся еще один крик, и Блад вздохнул:

– Бедняжка. Признаться, я думал об этом, но не представляю, как это возможно. Дон Мигель встанет насмерть на пороге каюты, чтобы не допустить меня до своей жены.

– Я поговорю с ним.

– Ты?! – Блад развернулся к ней и нахмурился.

– Да, Питер. Если ему дорога жизнь жены и их ребенка...

– Арабелла, твои чувства и намерение помочь понятны, но он скорее предпочтет пожертвовать и их жизнями, чем принять помощь от врага.

– И все же я попытаюсь убедить его.

Завидев Арабеллу, дон Мигель де Эспиноса преградил ей путь. У его правого бедра висела длинная шпага в черных ножнах – он будто вправду собрался в бой.

– Зачем вы пришли, донья Арабелла? – спросил он совершенно безжизненным голосом.

Арабелле показалось, что дон Мигель постарел за прошедшие сутки.

– Прошу вас, выслушайте меня, дон Мигель, – как можно мягче сказала она. – Речь идет о жизни тех, кто вам дорог.

Его губы саркастически скривились:

– Что вам за дело до тех, кто мне дорог? Или, возможно, до них есть дело вашему мужу?

– Мой муж хороший врач...

– Никогда! Упаси меня Боже от его талантов! – прервал ее испанец. – Он уже достаточно проявил их в отношении моей семьи! Будь даже Питер Блад единственным доктором,– а к счастью, это не так, – я и тогда не обратился бы к нему.

– Вы же чувствуете, что сеньор Бонилья бессилен помочь!

– Кто сказал, что на это окажется способен кто-то другой?

Арабелла требовательно смотрела на него:

– Ваша жена и ваш ребенок. Пока мы спорим, их время истекает!

– На все воля Господа, я препоручаю их Его милосердию...

Сквозь плотно закрытые двери послышался мучительный стон Беатрис, заставивший де Эспиносу замолкнуть.

– Я думала, у вас больше смелости, дон Мигель, – тихо сказала Арабелла.
– Что вы сказали?! – испанец угрожающе надвинулся на нее, но она не опустила глаз.

– Да, смелости. Чтобы поступиться жаждой мщения и гордостью, нужно проявить куда большее мужество, чем перед сонмом врагов.

По лицу дона Мигеля пробежала судорога, и он процедил:

– Я не поддался искушению свести счеты с убийцей брата. А теперь уйдите, донья Арабелла.

***

Блад ожидал свою жену неподалеку от их каюты и по лицу Арабеллы сразу догадался о результатах «переговоров».

– Разумеется, он отказался.

– Да.

– Безумец! Впрочем, ничего иного я от него не ожидал. Арабелла, это его выбор, – проговорил он, но на его скулах заходили желваки, и Арабелла поняла, что муж далеко не так спокоен, как хочет казаться.

– Но не его жены! – с гневом в голосе воскликнула она.

Блад вздохнул, ничего не ответив.

Солнце касалось своим краем моря, знойный день заканчивался, но наступающая ночь никому не сулила облегчения. На «Сантиссима Тринидад» царило уныние. Отец Алонсо вознес молитвы за благополучное разрешение сеньоры де Эспиноса от бремени, а кое-кто из притихших людей поговаривал, понизив голос и осеняя себя крестным знамением, что еще до рассвета священнику придется молиться за упокой душ несчастной женщины и ее дитяти.

Арабелла расхаживала по каюте, прижимая пальцы к вискам:

– Де Эспиноса вручил их милости Господней, – с горечью сказала она мужу.

– Полагаю, что сеньор Бонилья применяет все свое врачебное искусство.

– Пусть я несправедлива к нему, но у меня стойкое убеждение, что его опыта в данном случае недостаточно. Я недавно видела его на палубе, и мне показалось, что он нетрезв. И мне невыносима мысль, что в нескольких шагах от меня умирает молодая женщина, а ее супруг в своей гордыне препятствует ее возможному спасению.

– Дорогая, никто из нас не равен Всевышнему, даже я, – Блад грустно усмехнулся.

– Все так, но я должна попытаться еще раз, – вдруг решительно заявила Арабелла после минутной паузы. – Иначе... иначе я перестану уважать себя.

Не успел Блад сказать ей что-либо в ответ, как раздался громкий стук, затем дверь каюты распахнулась. На пороге стоял дон Мигель, бледный как мертвец.

– Дон Педро Сангре, – глухо произнес он, – Я... прошу вас, – он замолчал и стиснул зубы, точно эти слова лишили его возможности говорить.

Блад выпрямился, пристально глядя ему в глаза.

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вашей жене, дон Мигель.

@темы: Фанфики, Искупление

---

Искупление ч3

[Nunziata]

12. Дон Эстебан

Сеньора де Эспиноса досадливо куснула нижнюю губу, когда увидела, кто встречает их во дворе: дон Эстебан собственной персоной! Она не забыла странное выражение глаз молодого человека в день свадьбы.

– Эстебан! Не думал, что ты в городе! – дон Мигель не скрывал своей радости.

– Я прибыл только что, дядя.

Де Эспиноса обнял племянника, а тот поверх плеча дона Мигеля опять одарил Беатрис неприятным, каком-то липким взглядом.

«Что бы это значило? Да какая разница, может у него живот прихватило».

К ее неудовольствию, этот вечер пришлось провести в обществе дона Эстебана. А затем он и вовсе решил задержаться в доме своего дяди. Днем дон Мигель был то в гавани, то во дворце наместника, то еще Бог весть где, а по вечерам мужчины разговаривали о своих делах и неизвестных Беатрис людях. Ее досада росла день ото дня. О прогулках пришлось забыть, дон Эстебан не разделял увлечения ее мужа лошадьми. Как-то она спросила у дона Мигеля, возможно ли ей и тут помогать монахам в деле милосердия.

– Разве вам недостаточно хлопот? – нахмурился он. – Я, конечно, не могу всюду сопровождать вас, но вы можете навещать сестру или отправится с паломничеством к недавно забившему возле Санто-Доминго святому источнику. Кстати, Фернандо передал мне ваше пожелание, и я дал согласие нанять садовника, можете, к примеру, заняться садом.

Беатрис молчала, раздумывая, стоит ли напоминать мужу еще об одном его обещании, но с памятью у дона Мигеля было все в порядке.

– Ну что же, я предвидел ваш вопрос и даже написал отцу Кристиану, он возглавляет госпиталь Святого Николаса, – сказал он, продолжая хмуриться. – Признаться, святой отец был немало удивлен, но ответил согласием. Но предупреждаю вас, что ваше участие будет сводиться скорее к благотворительной миссии, чем к уходу за больными. И вы должны строго следовать его указаниям.

– Хорошо, дон Мигель, – потупив глаза, чтобы муж не заметил ее несогласия, ответила Беатрис.

Она живо интересовалась медициной, но даже в самых заветных мечтах не могла представить, что кто-то возьмет на себя смелость обучать ее. Но наблюдая за тем, как лечат настоящие врачи, и делая выводы, она сможет почерпнуть что-то и для собственного опыта. В любом случае, теперь у нее появилось еще одно дело, которому она могла посвятить себя.

***

Если бы Беатрис могла заглянуть в душу дона Эстебана де Эспиноса, то пришла бы в ужас от тех темных страстей, которые обуревали молодого человека. Его глубокая привязанность и почтение к дяде подверглись жесточайшему испытанию. И если с привязанностью дело обстояло еще более-менее сносно, то после случившегося на Исле-де-Мона у молодого человека больше не получалось возносить дона Мигеля на недосягаемую высоту.

Как можно было поверить, что этот дьявол, Педро Сангре, явится, чтобы покорно умереть?
И конечно же, слуха Эстебана достигли слова, обращенные к жене их смертельного врага.
Что сотворила с дядей эта холодная англичанка? В том, что между ним и пленницей что-то произошло, молодой человек не сомневался. С чего бы Мигелю де Эспиноса, чьим смыслом жизни стала месть подлому Педро Сангре, так раскисать и играть в благородство?

«Надо было застрелить презренного пирата, как только тот приблизился к нам, – тонкие губы Эстебана скривились в злобной усмешке. – Надеюсь, что назад он получил свою женщину с «довеском». И мой отец отомщен хоть немного».

И как всегда, при воспоминании о гибели отца и позорном соучастии самого Эстебана в затеянном Педро Сангре спектакле, притаившиеся боль и гнев запустили свои когти ему в сердце. Он тоже виноват. Не было бы лучшим исходом отказаться и с честью умереть рядом с отцом? Ведь тогда и проклятые еретики не избежали бы возмездия... Но как мог дядя поступить так?! И ради кого? Если бы он не согласился на этот чертов поединок!

И снова они потерпели унизительное поражение. Перед внутренним взором молодого человека бесконечно представала одна и та же картина: клубы порохового дыма, палуба «Санто Ниньо», заваленная телами убитых и обломками рангоута, и два небольших корабля, под всеми парусами уходящие прямо в багровое на закате солнце.

А тут еще это сумасбродство! Когда Эстебан узнал о женитьбе адмирала де Эспиносы, в первый миг он решил, что дядю все еще терзает лихорадка. И все разочарование и муки уязвленного самолюбие вылились в неприязнь к нежданно обретенной тетушке.

«Ах ты, лицемерка! – думал молодой человек, угрюмо следя за новоявленной сеньорой де Эспиноса. – А прикидывалась скромницей, собиралась в монастырь... Сама небось так и мечтала знатного и богатого мужа заполучить. И старого впридачу ...»

Она и здесь взялась за свое, желает, видите ли, богоугодных дел. Хочет, чтобы ее причислили к лику святых?

«Дядя сдурел, она ему в дочери годится... Наверняка, будет ему изменять. А может, уже изменяет, вон какая аппетитная. И в постели, поди-ка, горячая...»

Непочтительные мысли больше не вызывали трепета. А к неприязни парадоксальным образом добавилось вожделение. Ему хватало ума скрывать и то, и другое: с доном Мигелем шутки плохи. Да и любовь к дяде все еще жила в измученной ненавистью и отчаянием душе Эстебана. Но по мере того, как длилось пребывание в доме адмирала, молодому человеку было все труднее бороться с своими демонами.

***

Беатрис вернулась домой в отличном настроении. Прошло две недели, как она в первый раз переступила порог в госпитале Святого Николаса. Отец Кристиан, совсем не похожий на желчного отца Игнасио, поначалу воспринял ее появление как блажь богатой доньи, которой нечем себя занять, но постепенно проникся ее рвением и разрешил помогать монахиням в зале, отведенном для женщин.

Беатрис поражали знания о врачевании различных болезней, накопленные за более чем столетнее существование госпиталя. А в аббатстве Ла Романы сестра Маргарита, не обладая достаточным опытом, огорчалась, не в силах спасти чью-то жизнь. Сеньора де Эспиноса смутилась, подумав о ней: она ведь даже не попрощалась с доброй женщиной...

Два дюжих слуги опустили портшез возле парадного входа в дом, и Беатрис, лучезарно улыбнувшись взопревшим под жарким февральским солнце парням, выпорхнула на каменные плиты.

Дона Мигеля, как водится, дома не было, а время обеда прошло, поэтому она решила обойтись краюхой хлеба с ломтем копченной говядины прямо на кухне и заодно поболтать с кухарками, а потом наведаться в сад, посмотреть, принялись ли посаженные накануне цветы.
Кроме того, из кухни можно было попасть в сад кратчайшей дорогой – по узкому коридору на задний двор, и далее через калитку.

Беатрис очень удивилась, встретив в полутемном коридоре дона Эстебана, но вечно мрачный взгляд молодого человека не испортил ей в этот раз настроения. Поприветствовав его, она собиралась пройти мимо, но он загородил ей дорогу.

– А-а-а, донья Беатрис, – протянул он с кривой усмешкой, – куда это вы так спешите?

Ей не понравился ни тон дона Эстебана, ни эта усмешка.

– А почему это вас так интересует, дон Эстебан?

– Мы же теперь родственники, а мне всегда интересно, чем заняты люди, с кем я связан родственными узами. А особенно это касается вас, дорогая тетушка.

– Откуда столь пристальное внимание ко мне? – настороженно спросила молодая женщина.

Эстебан шагнул к Беатрис, и та отступила, пытаясь сообразить, как ей себя вести.

– Как вам это удалось?

– Что именно?

– Не прикидывайтесь. Как вы окрутили моего дядю? Хотя, – он окинул Беатрис сальным взглядом, – его можно понять.

Эстебан медленно шел к ней, вынуждая ее пятиться. Растерявшаяся Беатрис поздно поняла, что миновала дверь, которая вела на кухню. Коридор за ее спиной заканчивался стеной, до которой осталось совсем немного.

– Ваше поведение недопустимо, – сохраняя как можно более спокойный тон, сказала она.

– А ваше? И каково это — делить ложе со стариком?

Она не верила своим ушам, какая непочтительность!

– Не спорю, ваши прелести и мертвого поднимут, но надолго ли его хватит?

– Дон Мигель вовсе не старик! – воскликнула Беатрис. – И я предпочту делить ложе с ним, чем с молодым наглецом!

Если она думала, что ее резкость заставит молодого человека опомниться, то заблуждалась. Он совершенно справедливо отнес ее слова на свой счет. Так она смеет дерзить ему!
Внезапно столкнувшись с Беатрис, Эстебан желал только побольнее задеть ее, поддавшись искушению поставить «тетушку» на место, но теперь он терял последние остатки благоразумия.

– Ах, дорогая тетушка, – он издевательски рассмеялся, – Все познается в сравнении. Молодой наглец доставит вам удовольствие, а дядя, – что там может мужчина в его возрасте...

– Не вам сомневаться в его мужественности, если на то пошло! – прервала его Беатрис. Она была все себя от гнева: – Скорее я поставлю под сомнение вашу!

Лицо Эстебана перекосилось от ненависти, и способность отдавать себе отчет в собственных действиях окончательно покинула его.

– Ах ты сука, – процедил он, – сейчас я докажу тебе свою мужественность!

Спина Беатрис уже касалась стены, остановившийся в шаге от нее Эстебан, гадко улыбаясь, возился с завязками своих штанов.
«Он пьян? Или обезумел?» – в ужасе подумала молодая женщина.

Она не могла поверить в гнусные намерения племянника дона Мигеля.

– Я закричу!

– Кричи громче, пусть сбегутся слуги. Я скажу, что ты сама позвала меня сюда.

– Откуда вам знать, поверит ли дон Мигель вам или мне?

Однако то, что владело всем существом Эстебана, было действительно сродни безумию. Он перешел грань и уже не мог остановиться. Схватив Беатрис за плечи, он прижил ее своим телом к стене и впился ей в губы. Она отчаянно сопротивлялась, отворачивая лицо, и Эстебан не мог с ней справиться. Тогда он надавил одной рукой на горло «тетушки», жадно шаря по ее телу другой.

Задыхаясь, Беатрис безуспешно пыталась оттолкнуть насильника или оторвать его руку от своей шеи.

«Надо было кричать!» – мелькнула паническая мысль.

Пальцы еще цеплялись за шершавую ткань камзола Эстебана, но в глазах потемнело. И тут ее слабеющая рука коснулась рукоятки кинжала, висевшего на его поясе. Собрав последние силы, она выхватила клинок и уперла его острие молодому человеку под подбородок. Рука на ее горле разжалась, а в расширившихся глазах Эстебана появились удивление и страх. Беатрис жадно вдохнула воздух и закашлялась, но это не помешало ей усилить нажим — так, что из пореза выкатилась крупная капля крови.

– Вы все еще желаете доказать мне свою мужественность, дон Эстебан? – с яростью прошипела она. – Как вы посмели?! Посягнуть на жену единственного человека, который вас любит!

Теперь она наступала, а обомлевший Эстебан пятился, пока напротив него не оказалась дверь, выходящая на задний двор.

– Убирайтесь вон, племянничек. Дон Мигель ничего не узнает, если вы будете держаться от меня подальше.

Дверь захлопнулась, а Беатрис, тяжело дыша, сползла по стене и села на пол. Ее сердце заходилось рваным ритмом. При мысли о то, что мог проделать с ней дон Эстебан, молодую женщину передернуло от отвращения, и она брезгливо вытерла губы.

«Проклятый мальчишка, что на него нашло... Боже, если бы я не натолкнулась на его кинжал... – она повертела в руках узкий клинок с позолоченной рукоятью. – Надо встать, сюда может кто-то зайти. Будет трудновато объяснить, почему это сеньора де Эспиноса сидит на полу с растрепанными волосами».

Она медленно поднялась и поморщилась, потирая шею:

«Хорошо, что мужу не придется объяснять происхождение синяков...»

Беатрис грустно усмехнулась. Немного приведя себя в порядок и отдышавшись, она направилась на кухню, пряча кинжал в складках юбки. Служанки присели при виде госпожи, и Беатрис молча кивнула им, опасаясь выдать себя хриплым голосом. Она величественно проследовала до своей спальни и обессиленно повалилась на кровать. Глаза слипались: давали себя знать пережитые напряжение и страх.

Когда Беатрис проснулась, небо уже окрасилось в оранжевые тона. Над Санто-Доминго плыл колокольный звон. Вечерело, и вскоре она должна будет спуститься в зал. Хорошо, что она успела распорядиться насчет ужина.

«Сослаться на недомогание? Как я смогу сидеть с ним за одним столом и делать вид, что ничего не произошло? Не хватает еще мужу что-то заподозрить».

Но придумывать ничего не пришлось: ее внимание привлекли голоса, доносящиеся снаружи.
Беатрис выглянула из окна и увидела внизу дона Мигеля, который сердечно прощался со своим племянником. По видимому, дон Эстебан серьезно отнесся к словам «тетушки» и счел за благо убраться восвояси.

За ужином дон Мигель, явно опечаленный, высказал недоумение по поводу неожиданного отъезда Эстебана, Беатрис же, опустив глаза, негромко заметила, что молодости свойственно внезапно менять планы. Верная Лусия конечно же увидела следы пальцев обезумевшего мальчишки на шее своей госпожи и пришла в ужас. Но Беатрис строго настрого приказала ей держать язык за зубами.

13. Игуана

После отъезда дона Эстебана миновали две недели. Жизнь в большом доме адмирала де Эспиносы шла своим чередом. Дон Мигель еще раз вышел в море — однако отсутствовал всего три дня. «Санто-Доминго» принял участие в патрулировании побережья Эспаньолы, потому что угроза нападения французских каперов была сильна как никогда. Война шла в основном в Европе и на Северных территориях, но бдительности никто терять не собирался, тем более, что на Тортуге не было недостатка в желающих получить каперскую грамоту.

Де Эспиноса крайне скупо говорил о военных делах и ничего не рассказал Беатрис ни о предыдущем плавании, ни о том, куда его флагман направляется в этот раз. Ей оставалось только смотреть на горизонт, стоя на террасе и с волнением ожидая его возвращения. Обычная участь жены моряка, будь то адмирал или простой рыбак.

Их общение носило покровительственно-дружелюбный характер со стороны мужа и почтительный – со стороны жены. Как бы хотелось Беатрис сломать ту незримую стену, которая была между ними. Но когда она смотрела в непроницаемые темные глаза мужа, то сразу утрачивала порыв лишний раз заговорить с ним о чем-то, не касающемся напрямую ведения дома.

В конце февраля погода испортилась: порывистые ветры с вершин Кордильера-Сентраль
сделали ночи необыкновенно свежими, если не сказать холодными. Море покрылось длинными пенными гребнями. Природа словно вознамерилась восполнить недостаток бурь и штормов прошедшего сезона дождей.В доме гуляли сквозняки, и по утрам она зябко вздрагивала, выбираясь из-под теплого покрывала. Только острая необходимость могла заставить суда выйти из гавани, и Беатрис радовалась, что дон Мигель волей-неволей должен был оставаться в Санто-Доминго.

В один из этих дней, когда они вместе с Лусией вышивали, сидя в гостиной, раздался стук в дверь, а затем на пороге возник дон Мигель вместе с Хосе, который держал в руках средних размеров, но судя по его побагровевшей физиономии, увесистый ящик.

– Добрый день, донья Беатрис. Я приобрел для вас кое-что и надеюсь, это придется вам по вкусу, – де Эспиноса махнул рукой, и слуга утвердил свою ношу на столе.

Удивленная Беатрис заглянула вовнутрь: ящик был полон книг. Ей бросилось в глаза вытесненное на толстой коже название: «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский». Она бережно взяла тяжелый том и положила на стол. Кроме того, в ящике оказались и другие книги, в том числе «Саламейский алькальд» и «Дама-невидимка» Кальдерона, и даже «Собака на сене» – пьеса, о которой молодая женщина была наслышана, но не имела возможности прочитать, потому что строгий сеньор Хуан не считал творчество Лопе да Вега подходящим для невинной девицы.

– Благодарю вас, дон Мигель! – радостно воскликнула она, чувствуя себя ребенком, которому дали кусок сладкого пирога. – Я очень, очень вам признательна!

Она готова была броситься ему на шею, как бывало делала с отцом, изредка балующим маленькую Беатрис небольшими подарками, но остановилась в нерешительности.
Де Эспиноса смотрел на ее восторг с добродушной усмешкой, но при этом был все так же далек от нее.

– Я рад угодить вам, донья Беатрис. Да, если желаете, мы можем еще раз совершить верховую прогулку. Ветер стихает и под вечер погода должна улучшиться.

Муж ушел, а сеньора де Эспиноса с прорвавшейся горечью сказала Лусии:

– Я люблю его, а он... Неужели нашему браку никогда не стать настоящим? Ты говорила, он не пренебрегал женщинами... Дело во мне?

– Донья Беатрис, – проговорила служанка, – однажды я заметила, как дон де Эспиноса смотрел на вас, когда вы не могли того видеть...

– И как же, Лусия?

– Ну... у него глаза горели... Не знаю, как еще сказать... И не стал бы он гнаться за вами. Так что дело точно не в вас.

– Тогда что? Эти книги... я не безразлична дону Мигелю. Или... тяжелая рана и лихорадка привели к этому?

Лусия замялась:

– Я ведь слышала, как дон де Эспиноса делал вам предложение. Про него много что говорят, да только никто не посмеет утверждать, что он слова не держит. Может, пугать вас не хочет? Раз уж той ночью так вышло...

– И что теперь? .

– Вам самой надо сказать ему...

– Лусия! Не могу же я уподобиться портовой девице! – Беатрис сокрушенно вздохнула, перебирая драгоценные фолианты. – Нет уж... пусть идет как идет.

***

Сеньора де Эспиноса иногда навещала Олу, принося ей краюшку хлеба, и привыкшая за это время к своей хозяйке кобыла приветственно фыркнула, завидев ее. Лошадь потянулась к Беатрис мордой и забила копытом, выпрашивая угощение. Перед тем, как сесть в седло, молодая женщина ласково потрепала ее по шее, чувствуя себя в этот разгораздо уверенней.
Они выехали на улицу, и Беатрис ожидала, что дон Мигель повернет своего жеребца в сторону центра, однако муж сказал ей, направляясь в противоположную сторону, к западным городским воротам:

– Сегодня мы проедем вдоль берега моря, донья Беатрис.

В сопровождении все тех же, что и на первой прогулке, молчаливых слуг они миновали кольцо недавно сооруженных городских укреплений и углубились в прибрежные заросли. Беатрис, впервые после приезда в Санто-Доминго выбравшейся за его стены, было любопытно, но плотное переплетение веток не давало ей осмотреться как следует.
Ола послушно рысила за вороным Райо по утоптанной тропе, ведущей к морю. Заросли закончились внезапно, и перед Беатрис открылся безграничный морской простор. Она придержала лошадь, очарованная красивым видом, подставив лицо свежему ветру.

– Вам нравится здесь, донья Беатрис?

Дон Мигель тоже остановил коня и пытливо изучал ее лицо.

– Изредка я приезжаю сюда, – он посмотрел на стоящее довольно низко солнце, – на закате.

Несколько минут они молча любовались искрящейся поверхностью моря. Ола, которой наскучило стоять на месте, стала встряхивать гривой и перебирать ногами, и Беатрис вопросительно взглянула на мужа.

– Поезжайте вперед, донья Беатрис, – он указал ей на узкую тропинку, которая вилась по невысокому, но местами обрывистому берегу, постепенно спускающемуся к самой воде.

…Ола хотела бежать дальше — она любила бегать. Хозяйка немного отпустила натянутый повод, и лошадь радостно воспользовалась свободой.

Потревоженная огромная игуана, ловящая последние лучи солнца на каменном уступе, недовольно мотнула хвостом и поднялась на лапы...

Когда слева неожиданно выросло жуткое бородавчатое чудовище, кобыла заплясала на месте, вскидывая голову и храпя в испуге. Разозленная ящерица раздула горловой мешок и громко зашипела, вызывая противника на бой. Этого Ола уже не могла перенести. С диким ржанием она присела на задние ноги и, прыгнув вперед, понеслась бешеным галопом. Все произошло так быстро, что де Эспиноса, задержавшийся, чтобы еще мгновение посмотреть на заходящее солнце, не успел ничего предпринять.

Проклиная все, и прежде всего себя, дон Мигель бросил жеребца следом за Олой. Справа вплотную подступал колючий кустарник, и ширина тропинки не позволяла Райо обогнать кобылу.

«Как я мог пустить ее вперед?! Только бы она не начала кричать!»

Но пригнувшаяся к самой шее лошади Беатрис молчала. Уже совсем близко берег понижался, переходя в широкий песчаный пляж, и перемежавший проклятья обрывками молитв де Эспиноса надеялся, что жене удастся продержаться в седле еще немного.

«Только бы кобыла не шарахнулась влево!»

Безумная скачка растянулась, как ему казалось, на века. Но вот Ола вылетела на пляж и немного сбавила темп: ее ноги увязали в рыхлом песке. В этом тоже была опасность, лошадь могла споткнуться и упасть, придавив собой всадницу. Де Эспиноса немедленно послал Райо вперед, и андалузец в несколько мощных прыжков поравнялся с Олой.

– Повод! – предупреждающе крикнул дон Мигель.

Беатрис поняла его и не препятствовала, когда он, дотянувшись, перехватил повод Олы, сворачивая кобылу с прямой линии ее бега. Теперь Райо, направляемый твердой рукой де Эспиносы, скакал по сужающейся спирали, и кобыла была вынуждена делать то же самое, благо, что места для этого маневра было предостаточно. Постепенно лошади перешли на рысь, а затем и вовсе остановились.

Дон Мигель соскочил с Райо и бросился к Беатрис, вцепившейся мертвой хваткой в гриву лошади. Всхлипнув, молодая женщина разжала пальцы и буквально свалилась в объятия мужа. Опустившая голову Ола тяжело поводила боками и нервно дергала шкурой.

– Испугалась? – отрывисто спросил он, впервые со дня свадьбы прижимая к себе жену. – Ничего... Все кончилось. – он успокаивающе гладил вздрагивающую Беатрис по спине. – Мы возвращаемся домой. Сядешь впереди меня, на Райо. – он бросил гневный взгляд на понурую Олу: – Эта лошадь ненадежна и плохо выезжена. Я уберу ее.

Беатрис подняла голову:

– Не лишайте меня Олы, прошу вас! Смотрите, она совсем успокоилась... Я готова сесть на нее прямо сейчас. Та тварь на тропинке кому угодно внушила бы ужас.

– В самом деле? – в глазах мужа Беатрис увидела удивление. Он разжал объятия и отступил от молодой женщины: – Вы очень смелы, донья Беатрис. Впрочем, я уже говорил вам. – Де Эспиноса подошел к Оле и внимательно оглядел кобылу, взяв ее под уздцы. Та не противилась, лишь шумно вздохнула, прядая ушами: – Хорошо, она останется. Игуана и в правду была огромна, мне еще не приходилось видеть таких. Я тоже виноват, потому что оставил вас без присмотра, но больше этого не повторится.

14. Признание

Мигель де Эспиноса задумчиво смотрел в огонь. В доме стало ощутимо прохладнее, но не до такой степени, чтобы возникла нужда в разжигании камина. Но когда он приказал Хосе сделать это, тот не стал удивляться очередной причуде хозяина, а предпочел по-быстрому отправиться за дровами на кухню. В тропическом климате Эспаньолы вообще не было необходимости в каминах, однако в некоторых старинных домах они, скорее по привычке, были построены – в том числе и в особняке де Эспиносы.

Пламя золотило развешенные на стенах зала портреты и старинное оружие, в его отсветах глаза славных предков казались зрячими, неодобрительно следящими за странным поведением потомка. Обычно живой огонь благотворно влиял на дона Мигеля, помогая собраться с мыслями. Но сейчас это получалось из рук вон плохо. Как и в целом в последнее время. Он редко испытывал страх, но сегодня он испугался за Беатрис, очень испугался. Жуткие картины ее падения успели промелькнуть в его голове, пока он преследовал Олу. Треклятая кобыла!

Воспоминание о прижавшейся к нему жене было почти мучительным: обнять Беатрис крепче, попробовать наконец вкус ее губ, запустить пальцы в густые волнистые волосы... Не без труда он разжал объятия.

Похоже, жена то ли все еще боится его, то ли просто не желает его прикосновений, раз предпочла сесть на лошадь, которая только что заставила её пережить весьма неприятные минуты. Он знал, какой действие оказывает подобное происшествие на неопытного наездника.

За это время он успел лучше узнать Беатрис, попав под очарование ее живого характера и независимого ума. Книгам она обрадовалась гораздо больше, чем драгоценностям, и была готова защитить от его гнева лошадь, к которой, по-видимому, привязана.

Де Эспиноса не мог отрицать, что Беатрис влекла его, и влекла с каждым днем все сильнее. И это несмотря на все его старания держаться от нее на расстоянии! Узнай кто-то о его метаниях, он стал бы персонажем не одной, а многих пьес, из тех, что так нравятся его жене...
Дон Мигель горько усмехнулся. Ему, что, впору завидовать Оле? Или презреть данное Беатрис обещание и войти к ней в спальню? И вновь увидеть ужас в ее глазах. Да уж... Переплетаясь с влечением, еще одно чувство с упорством сильного побега прорастало сквозь каменистую почву его души. Иначе, совсем иначе , чем это было с доньей Арабеллой...

Позади раздались легкие шаги и шелест юбок, но де Эспиноса подумал, что это кто-то из служанок, зачем-то решивших потревожить его, и поэтому обернулся не сразу.

***

Слова Лусии запали Беатрис в душу, и чем дольше она думала о случившемся на прогулке, тем больше ей казалось, что служанка права. А когда муж прижал ее к себе... Ноги Беатрис подкосились, ей захотелось положить голову ему на плечо и надолго застыть так, ни о чем больше не думая и не сомневаясь...

«А почему ты не поехала с ним?»

«И в самом деле, почему? Наверно, я опасалась за Олу, у него был такой вид, будто он хотел прикончить кобылу на месте...»

«Чего ради? В крайнем случае продал бы кому-то. Лошади слишком ценны в Новом Свете»

«Раньше ты где была со своими советами?» – спросила Беатрис разумничавщуюся вторую ипостась.

«Мы ведь с тобой одно, просто ты не хочешь слушать себя...» – неожиданно философски отозвалась вредина.

И она же видела в глазах дона Мигеля искреннее беспокойство. Потом он отошел от нее и вновь принял свой отстранено-ироничный вид – момент был упущен. И весь оставшийся вечер прошел у них подобно другим таким же вечерам, когда сразу после ужина сеньора де Эспиноса желала мужу доброй ночи и уходила к себе...

Последовать совету Лусии и сделать первый шаг? Однако это казалось Беатрис вопиющей непристойностью. Как ей отважиться на подобное? А если дон Мигель просто рассмеется ей в лицо? Такого позора ей не пережить.

Взгляд ее упал на книги, которые он был так любезен привезти ей, и в голову пришла одна мысль. Почему бы ей не закончить чтение романа сеньора Сервантеса, ведь ее муж признавался, что увлекся историей идальго из Ламанчи. Осталось не так уж много. Время еще не позднее, не прошло и часа, как она поднялась в свою гостиную, вряд ли дон Мигель, любивший после ужина проводить некоторое время в зале, уже ушел оттуда.

Глубоко вздохнув несколько раз, Беатрис взяла толстый фолиант и спустилась вниз.

В камине потрескивало пламя, дон Мигель неподвижно сидел в кресле, глядя в огонь, и не сразу повернул к ней голову.

– Вы желаете чего-то, донья Беатрис? – удивленно спросил он.

– Нет... то есть да... – решимость оставила ее, но она собрала всю свою волю, и ей удалось произнести довольно непринужденным тоном: – Роман о доне Кихоте остался недочитанным. Я могла бы почитать вам, если, конечно, у вас нет других важных дел.

Де Эспиноса свел густые брови, о чем-то раздумывая.

«Он откажется... И что тогда? Больше я никогда не посмею тревожить его».

– Хорошо... – медленно проговорил он, – если вас это развлечет.

Это было не совсем то, что надеялась услышать Беатрис — но во всяком случае, он не отослал ее. Напротив стояло еще одно кресло. Так близко, что она могла бы коснуться мужа, протянув руку. Беатрис устроилась поудобнее и раскрыла книгу — она хорошо помнила, где они остановились в последний раз. Постепенно уверенность вернулась к ней.

«...Ничто на земле не вечно, все с самого начала и до последнего мгновения клонится к закату, в особенности жизнь человеческая, а как небо не наделило жизнь Дон Кихота особым даром замедлять свое течение, то смерть его и кончина последовала совершенно для него неожиданно...»

Беатрис перевернула последнюю страницу и, точно почувствовав что-то, взглянула на мужа. И остановилась на полуслове, потому что голос перестал повиноваться ей. Дон Мигель смотрел на нее в упор и в его глазах была непонятная ей жажда. Она сглотнула, не в силах отвести от него взгляда, ее вдруг бросило в жар. Де Эспиноса поспешно отвернулся, откинувшись в кресле. В зале повисло молчание.

«Самое время уйти, не так ли?»

«Нет!»

– Дон Мигель... – выдохнула Беатрис, – мне... Я хочу вам сказать... Спросить, – она запнулась и замолкла.

– Спрашивайте, донья Беатрис, – глухо ответил он, не поворачивая головы.

Пламя камина необыкновенно четко высвечивало его гордый профиль и у Беатрис кольнуло сердце: как же он одинок! И тогда она сбивчиво заговорила, обмирая от собственной смелости:

– В Ла Романе, когда вы предложили мне стать вашей женой... вы сказали, что не будете докучать мне, но... разве таинство освященного церковью брака не подразумевает продолжение рода?

Он резко обернулся и повторил:

– Продолжения рода?

– Да, – страха больше не было, наоборот, какое-то пьянящее чувство охватило ее. – Разве вам бы не хотелось наследника рода де Эспиноса? Сына?

Глаза дона Мигеля вспыхнули при этих словах.

– Я люблю вас, хотя вы и не признаете это чувство, — проговорила Беатрис, соскользнув со своего кресла и гибко опускаясь перед мужем на колени.

В его глазах отразилось удивление и недоверие. Помедлив, он склонился к ней и взял ее руки в свои, затем поднес их к своему лицу и глубоко вздохнул. Едва касаясь, его губы скользнули по ее ладоням, нежной коже запястий.

– Беатрис? – казалось, он не был уверен, что правильно понял ее и она не отшатнется в испуге.

– Да, муж мой, – прошептала она, не пряча глаз от его пронзительного взгляда.

Тогда де Эспиноса обхватил жену за талию и, легко приподняв ее, притянул к себе на колени.
Прижавшись к нему, Беатрис услышала как бешено колотится его сердце, а в следующий миг он прильнул к ней в поцелуе — сперва нежно, лаская ее губы своими, затем все более страстно, побуждая ее разжать их. Она робко попробовала ответить на поцелуй мужа. Голова кружилась, Беатрис будто оказалась где-то вне стен зала, вне времени и пространства.

– Какие сладкие... – оторвавшись от ее губ, Мигель начал целовать ее шею, затем нетерпеливо дернул шнуровку строгого платья. – Черт бы побрал эти женские наряды, – с коротким смешком сказал он, – а с вами, дорогая жена, и тем более надо всегда быть во всеоружии.

Потянувшись к поясу, он извлек из ножен кинжал и попросту разрезал прочные шнурки, потом медленно спустил платье с плеч, обнажая тяжелые упругие груди с темными крупными сосками. Когда его губы сомкнулись на затвердевшем соске, у нее перехватило дыхание, а низ живота словно омыло горячей волной. Дон Мигель вдруг остановился и посмотрел ей прямо в глаза:

– Пойдем, – негромко сказал он, – зал не самое подходящее место для первой брачной ночи.

Она кивнула, завороженно глядя на него, ошеломленная, оглушенная новыми, никогда прежде не испытываемыми ощущениями, захватившими ее.

***

Углы спальни терялись во мраке, на столике возле кровати горела одинокая свеча, оставленная Лусией. В тишине было слышно лишь дыхание мужчины и женщины, да шелест одежды. Пальцы де Эспиносы быстро расправлялись с уцелевшей шнуровкой, и вскоре платье, а затем сорочка и нижние юбки упали к ногам Беатрис. Оставшись полностью обнаженной, она задрожала, непроизвольно прикрывая руками темные завитки меж своих бедер.

– Тебе холодно? Или стыдно? – муж продолжал внимательно изучать ее лицо.

– Стыдно... Очень, – призналась Беатрис.

– Не надо смущаться. Дай мне полюбоваться на тебя, сердце мое. Нет ничего постыдного в первозданной красоте твоего тела, разве что для святош или глупцов, – дрогнувшим голосом сказал он, отступая на шаг. – Сколько в тебе жизни... Как можно было бы упрятать такую роскошь под монашеское одеяние?

«Он так говорит... слышал бы его отец Игнасио, так точно бы обвинил в ереси», – на миг Беатрис почувствовала почти страх, и тут же поняла, что больше не стесняется своего супруга.

Не сводя с жены восхищенного взгляда, де Эспиноса сел на край кровати. Он был абсолютно прав, сравнивая с древней богиней, угадав не только гармоничные линии тела под строгими одеждами, но по наитию ощутив властный и вполне земной призыв, исходящий от нее. Беатрис переступила с ноги на ногу, не зная куда деть руки. Кажется, она и не подозревает своей спящей силы...

«Мне следует получше стеречь сокровище, обладателем которого я неожиданно стал» – язвительно и вместе с тем ревниво подумал он.

– Иди ко мне...

Вновь усадив ее к себе на колени, де Эспиноса стал целовать шею Беатрис, его руки скользили по телу молодой женщины, и тихо застонав, она запрокинула голову. В этот миг он опрокинул Беатрис на постель.

Она ахнула от неожиданности, но муж уже был рядом с ней, лаская ее и заставляя ее извиваться от наслаждения, которое ей дарили его ласки. Затем он коснулся губами ее живота, и она снова попыталась закрыться от него, однако он мягко убрал ее руку.

– Не надо, Беатрис, – терпеливо повторил он, а потом немного иронично спросил: – Ты что-то знаешь о том, как происходит… продолжение рода?

– Инесс... рассказала мне, – ответила Беатрис, тщетно пытаясь унять дрожь.

– Очень предусмотрительно с ее стороны.

Де Эспиноса выпрямился и быстро скинул камзол и рубаху.

– В отличие от большинства новобрачных, тебе уже знакомо мое тело, моя прекрасная сиделка, – улыбнулся он, – Я все еще пугаю тебя?

– Нет, – храбро ответила она и на всякий случай закрыла глаза.

– Никто не сравниться в храбрости с доньей Беатрис. Она не убоится ни отвратительной игуаны, ни грозного мужа... – де Эспиноса вытянулся рядом, и Беатрис поняла, что он совершенно обнажен.

И конечно же, ей было знакомо его тело — ее руки касались плотной горячей кожи, безошибочно находя твердые рубцы старых ран на его плечах и спине.

– Моя храбрая жена позволит мне ласкать ее? – прошептал де Эспиноса ей на ухо.

– А до сих пор вы чем занимались, дон Мигель? – неожиданно дерзко отозвалась она.

– Как мне нравится ваша дерзость, маленькая сеньорита Сантана... ну раз так, пеняйте на себя.

Беатрис почувствовала, как пальцы мужа проникают меж ее бедер и судорожно вздохнула, инстинктивно сдвигая колени.

– Позволь мне... – де Эспиноса дразнящие коснулся ее губ.

Беатрис открыла глаза и на этот раз во взгляде склоняющегося над ней самого непостижимого для нее мужчины, увидела восхищение и еще что-то, от чего по всему телу разлилась истома. Она развела бедра, и муж тут же воспользовался ее уступкой.

Ее поразило, каким нежным и пылким может быть суровый и язвительный сеньор де Эспиноса. Волны наслаждения накатывали одна за одной, и Беатрис отбросила всякий стыд, полностью открываясь ему. И вот сладкая судорога пронзила ее, и она вскрикнула, откидываясь на подушки:

– Мигель!

– Тише... тише, сердце мое...

Прерывисто дыша, она обхватила голову мужа руками, запустила пальцы в короткие жесткие волосы. На этот раз она желала ощутить тяжесть его тела, желала господства над собой.
То, как Беатрис откликалась на его ласки, наполняло Мигеля де Эспиносу всепоглощающей радостью, кровь все быстрее бежала по его жилам, однако заставляя себя помнить, что перед ним его невинная жена, а не очередная любовница, он прилагал усилия, чтобы держать в узде свой бурный темперамент – и это давалось ему все с большим трудом. Но заглянув в ее широко распахнутые глаза, дон Мигель понял, что в ней тоже пылает огонь желания, и тогда, прижавшись к жене, он настойчиво толкнулся в нее, сразу почувствовав, как напряглась Беатрис.

– Больно... – прошептала она.

– Боль пройдет... твое тело должно привыкнуть ко мне. Не зажимайся так, – хрипло пробормотал де Эспиноса, снова и снова целуя ее губы.

Беатрис немного расслабилась, и он двинулся вперед, раздвигая жаркую плоть.

– Беатрис, сердце мое... жена моя!

... Наслаждение было столь острым, что уже не в силах сдержаться, де Эспиноса глубоко входил в нее сильными, все убыстряющимися толчками.

Опущенные ресницы Беатрис намокли от слез, но постепенно резь и жжение становились глуше, терпимее, хотя и не прошли до конца. Муж сказал, она привыкнет, и сестра упоминала о чем-то таком. Она и в самом деле чувствовала, что привыкает, и вскоре к боли неожиданно начало примешиваться удовольствие. Но главным для нее оставалось охватившее ее пронзительное счастье – от осознания того, что любимый ею мужчина был здесь и сжимал ее в своих объятиях...

...Мигель де Эспиноса проснулся со странным ему чувством умиротворения и не вполне уверенный, наяву ли он обнимал свою жену, или это привиделось ему во сне, навеянном вчерашними раздумьями возле камина. Но открыв глаза, он обнаружил себя в другой, не своей спальне, а рядом с ним спала Беатрис, его нежная жена. Все это наглядно доказывало дону Мигелю, что произошедшее — не плод его воспаленного воображения.

При условии, что он не продолжает грезить — саркастично заметил он себе. Словно желая убедиться, что жена не растворится в воздухе, он провел рукой по крутому изгибу ее бедра, затем его пальцы пробежали по чуть выпуклому животу Беатрис, и ладонь наполнилась упругой тяжестью ее груди. Молодая женщина почувствовала его прикосновения и пошевелилась.

– Глупец... – прошептал дон Мигель.

– М-м-м? – сонно отозвалась Беатрис.

– Подобно тому несчастному идальго из Ламанчи гонялся я за миражами и сражался с мельницами, принимая их за ужасных великанов. И подобно ему, соорудил в своей душе алтарь, где поклонялся неведомому кумиру, – муж говорил медленно и очень тихо, будто обращался к себе, но окончательно проснувшаяся Беатрис жадно ловила каждое слово. Он приподнялся на локте и заглянул ей в лицо: – Моя Дульсинея из плоти и крови, ты столько времени была рядом со мной, а я, не понимая своего счастья, хотел отказаться от сокровища, которым Небо благословило меня...

15. Последний бой адмирала де Эспиносы

Шторм настиг их ночью, когда они уже обогнули западную оконечность французской части Эспаньолы. Волны швыряли огромный «Санто-Доминго», как будто он был всего лишь утлой лодчонкой, с палубы стекали пенные потоки, снасти скрипели и стонали, жалуясь на свою судьбу. Вскоре адмирал де Эспиноса перестал видеть огни «Сакраменто», в сопровождении которого его флагман вышел из Сантьяго-де-Куба, направляясь в Санто-Доминго.

К утру шторм прекратился, и рассвет дон Мигель встретил на юте. В подзорную трубу он разглядывал окружающее их пустынное море, все еще остающееся бурным.
– Какие будут распоряжения насчет курса, сеньор адмирал? – услышал он по-юношески ломкий голос вахтенного офицера. – Должны ли мы начать поиски «Сакраменто» или … того, что от него могло остаться?

– После такого шторма нет смысла рыскать в поисках обломков. Курс на Санто-Доминго, Хорхе. Если «Сакраменто» не пошел ко дну этой ночью, дон Ортега сделает то же самое.

Их отнесло далеко на юг и первую половину дня «Санто-Доминго» лавировал против дующего с северо-северо-востока сильного ветра, идя бейдевиндом. После полудня ветер немного ослаб и изменил направление на северное, что тоже не сильно облегчало им задачу. Небо оставалось пасмурным, облака клубились тяжелыми гроздьями, обещая если не повторение ночного шторма, то в любом случае ненастье: хотя сезону ураганов следовало бы уже закончиться, декабрь в этом году выдался особенно дождливым.

К вечеру слева по курсу «Санто-Доминго» появилась точка, превратившаяся по мере приближения к ней корабля сперва в темную полоску, а после принявшая очертания гористого острова: Исла-дель-Дьяболо, чьи черные голые скалы давали приют лишь особо упорным и неприхотливым птицам. Остров пользовался дурной славой из-за своих рифов, некоторые из которых коварно скрывались на глубине, оставаясь при этом опасными для больших кораблей.

Галеон проходил вдоль юго-западного побережья Ислы-дель-Дьяболо, когда слуха дона Мигеля достиг отдаленный пушечный залп. Адмирал вышел из своей каюты и поднялся на ют. К северу от того места, где они находились, вновь послышалась пальба, но остров скрывал от них происходящее.

– Возможно, это «Сакраменто», дон Мигель, – к нему приблизился теньент Васко да Кастро, старший офицер «Санто-Доминго».

– Вполне, теньент. Отдайте распоряжение изменить курс, посмотрим, что там.

«Санто-Доминго» обогнул Ислу-дель-Дьяболо с востока, и взору испанцев открылась драматическая сцена, разыгрывающаяся в какой-то полумиле у них прямо по курсу. Трехмачтовый корабль под английским флагом, явно торговый, отчаянно пытался уйти от преследующих его двадцатипушечного брига и сорокапушечного фрегата.
На обоих преследователях, являющихся, судя по всему, каперами, развевались французские флаги. «Купец», несмотря на резкий, порывистый ветер, поставил почти все паруса, но было очевидно, что каперы, с искусством матерых волков загоняющие свою жертву, настигнут его через весьма непродолжительное время.

Появление нового действующего лица, казалось, ничуть не смутило французов, то ли упоенных погоней, то ли нагло посчитавших, что потрепанный непогодой испанский галеон — а принадлежность «Санто-Доминго» Испании не могла вызвать у них сомнений — не станет вмешиваться. Теньент да Кастро помянул дьявола и всех присных его, и повернулся к дону Мигелю:

– Что прикажете предпринять, сеньор адмирал?

Де Эспиноса с наимрачнейшим выражением на лице молчал. Что касается дьявола со всеми присными, тут он был полностью согласен со своим теньентом, потому как только кознями Врага можно было объяснить столь нежелательную встречу? Проклятые англичане! Снова и снова путаются под ногами!

И если раньше дон Мигель со злорадством проводил бы взглядом незадачливого «купца», то теперь, раз уж Испанию и Англию угораздило стать союзницами, долг требовал от него защитить корабль. Впрочем, к французам он также не испытывал особой любви...

– Хотя сумерки уже сгущаются, – добавил да Кастро, кое-что знавший о непростых отношениях сеньора адмирала с союзниками.

Де Эспиноса посмотрел на небо: облака приобрели свинцовый цвет и набрякли, готовясь пролиться на них очередным дождем.

«Заряды наверняка отсырели» – мелькнувшая мысль никак не улучшила его скверное настроение.

Пока он раздумывал, носовые пушки фрегата, идущего в кильватере намеченой жертвы, выстрелили и на этот раз одно из ядер разбило у «купца» гакаборт. Бриг заходил справа, пытаясь отнять у англичан ветер.

– Мы могли и не заметить... – тихо пробормотал теньент, не глядя на де Эспиносу, – Я вынужден доложить вам, что кое-где в трюмах появилась вода, обшивка разошлась во время шторма. Я поставил матросов к помпам. У нас есть и другие повреждения...

– К бою, сеньор да Кастро, – резко бросил ему дон Мигель. – Испания не откажется от своих обязательств.

Пропела труба, на «Санто-Доминго» раздались громкие команды офицеров, засуетились матросы. Ветер теперь благоприятствовал испанцам, и галеон выдвинулся наперерез каперам, предупреждающе выстрелив из носовых орудий. Французы, по– видимому, прониклись серьезностью ситуации — тем более, заметив взвившийся на мачте адмиральский штандарт. Однако, они не спешили спасаться бегством, уповая на свое превосходство в орудиях над пятидесятишестипушечным «испанцем». К тому же оба каперских корабля обладали лучшей маневренностью по сравнению с тяжелым «Санто-Доминго». А разделавшись с одиноким галеоном, можно было бы попытаться догнать «купца», который тем временем воспользовался выпавшим ему шансом, чтобы удрать...

Французские корабли повернули навстречу «Санто-Доминго», намереваясь зайти с обеих сторон, бриг оказался ближе и приготовился встретить противника бортовым огнем. Но дон Мигель, прикинув, что дальнобойность орудий галеона уже позволяет испанцам стрелять, первым отдал соответствующий приказ. Пушки рявкнули, и палубу заволокло клубами дыма. Почти сразу же прозвучал залп французов, не причинивший, впрочем, особого вреда галеону.

Де Эспиноса сквозь дым рассматривал противника в подзорную трубу, пытаясь определить, в каком тот состоянии. Как он и ожидал, более мощные пушки галеона нанесли немалый урон бригу, и адмирал удовлетворенно хмыкнул, увидев пару крупных пробоин в его корпусе. Однако, до победы было еще далеко. С противоположной стороны приближался фрегат, и испанцы уже были в пределах досягаемости его орудий. Раздался очередной залп и несколько ядер ударили в фальшборт «Санто-Доминго».

Адмирал де Эспиноса хотел было отдать приказ атаковать фрегат, но взглянув на небо, замер: с северо-востока на них стремительно катился высокий черно-серый вал облаков.

– Приготовиться к шквалу! – крикнул он, – Убрать паруса!

Матросы с необычайной быстротой взбирались по вантам, даже канониры оставили свои пушки. Ветвистая молния расколола тучи на части, раскатисто громыхнуло. Резко стемнело, донимавший людей своими порывами ветер неожиданно стих, чтобы через несколько мгновений обрушиться на них со всех сторон. Море словно закипело, его поверхность покрылась пеной, и «Санто-Доминго» закрутило, как щепку в бурном потоке.

Де Эспиноса вцепился обеим руками в ограждение юта, оказавшийся рядом теньент да Кастро крикнул что-то, но он не расслышал. Мелькнула и сгинула темная тень кого-то из матросов, не удержавшегося на мачте. Казалось, что небо и море поменялись местами. В какой-то момент сквозь свист ветра до испанцев донесся ужасающий треск и грохот: одному из французских кораблей явно не повезло. Затем небо посветлело, но не успели люди возрадоваться и перевести дух, как «Санто-Доминго» задрожал и послышался зловещий скрежет по левому борту: галеон задел подводную скалу. К счастью, касание было совсем поверхностным, и следующая волна увлекла корабль на безопасную глубину.

Шквал прекратился через несколько минут и сквозь рассеивающиеся облака блеснуло заходящее солнце. Де Эспиноса огляделся и обнаружил, что бриг исчез, на месте его крушения покачивались лишь несколько бочонков. Но второй противник, успевший как и «Санто-Доминго» убрать паруса, был не более чем в полукабельтове от галеона. Горниста нигде не было видно, тогда дон Мигель крикнул, перегнувшись через перила:

– Открыть огонь!

Изрыгающие проклятья канониры спешно перезаряжали пушки. Они были рады молиться хоть самому Дьяволу, только бы порох оказался сухим. Однако, команда фрегата быстрее приходила в себя, и с пороховыми зарядами у них не возникло никаких сложностей. Что и было продемонстрировано бортовым залпом почти в упор. «Санто-Доминго» содрогнулся, раздались вопли раненых, затем с протяжным скрипом крюйс-стеньга надломилась и рухнула вниз, на ют.

Адмирал де Эспиноса успел краем глаза заметить летящее на него перекрестье, затем вспышка ослепляющей боли погрузила его во тьму. Прозвучавший через миг ответный залп галеона снес все с палубы фрегата, но этого адмирал уже не увидел.

Теньент Хорхе Норьега сидел, потирая гудящую голову. Дым разъедал глаза, рядом кто-то завывал от боли, но все звуки были приглушенными, как если бы он заткнул себе уши паклей. Хорхе бросил взгляд на ют и обмер: на том месте, где незадолго до залпа французов он видел их адмирала и Васко да Кастро, была теперь мешанина из обломков рангоута, парусины и клубков оборванного такелажа. Притихшие волны мерно вздымали «Санто-Доминго», у штурвала никого не было. Хорхе побрел на ют, перешагивая через убитых и раненых и оскальзываясь на густо заляпанной темно-красным палубе.

Пробираясь через обломки рей, он едва не споткнулся о тело теньента да Кастро, полуприкрытое обрывком паруса. Глаза да Кастро неподвижно смотрели в прояснившееся небо, и кровь уже не текла у него изо рта. Норьега, сокрушенно вздохнув, отвернулся от него и тут только заметил адмирала де Эспиносу, лежавшего у самого борта. С усилием приподняв, теньент сдвинул в сторону часть расколовшейся стеньги, придавившей правое плечо адмирала, и в ужасе уставился на смятую кирасу дона Мигеля. Он наклонился ниже и, уловив слабое дыхание, хрипло закричал:

– Позовите врача! Где сеньор Рамиро?

Неожиданно де Эспиноса открыл глаза, и Хорхе, поразившись его спокойному взгляду, решил, что адмирал не осознает окружающего. Однако, тот спросил:

– Что там французы?

– Мы победили, сеньор адмирал, – Норьега взглянул на быстро тонущий фрегат.

Выжившие пираты спустили-таки шлюпку, которая мелькала среди волн, удаляясь к северу.

– Что же, свой долг я выполнил, – прошептал де Эспиноса.

– Пустите-ка меня, молодой человек, – доктор Рамиро отстранил Хорхе и склонился над раненым.

Теньент кивнул, и пошатнувшись, встал, затем вернулся к да Кастро, с которым успел сдружиться, – оба они были андалузцами.

– Прощай, брат, – пробормотал Хорхе, опускаясь возле Васко на колени и закрывая ему глаза.

Это был первый бой теньента Норьеги, и поначалу он переживал, что держится недостаточно храбро. А сейчас странное отупение охватило его. Норьега встряхнул головой и огляделся.
Последние лучи солнца окрашивали все вокруг в багровый цвет, и на миг юному теньенту сам корабль показался окровавленным мертвецом. Но у штурвала встал другой рулевой, на уцелевших реях медленно, будто нехотя распускались паруса – а значит, «Санто-Доминго» продолжал жить.

16. Беатрис

«Тебе давно пора бы свыкнуться с ожиданием, – недовольно заметила сеньоре де Эспиноса дерзкая девчонка, продолжавшая жить в ней, – а не бегать без конца на террасу»

Пора бы, да, но за пять прошедших лет Беатрис так и не смогла это сделать. Особенно, когда муж отсутствовал так долго, как в этот раз. Разумеется, Мигель не называл ей каких-либо сроков своего возвращения, и молодая женщина понимала, что любой выход в море полон неожиданностей, но это не мешало ей, улучив минутку, подниматься на террасу и напряженно всматриваться в морской простор.

После свирепого, редкого для декабря шторма погода наладилась, и уже три дня светило солнце. Беатрис поставила на широкую балюстраду продолговатый футляр, обтянутый кожей. В море кое-где виднелись лишь белые запятые парусов рыбацких суденышек, тем не менее она раскрыла футляр и бережно достала подзорную трубу из черного дерева с окуляром из слоновой кости и лучшими неаполитанскими линзами.

Муж сделал Беатрис этот ценный подарок еще в первый год их брака. Она хорошо запомнила тот мартовский день, когда де Эспиноса повез ее в гавань, и она впервые вступила на палубу его флагмана. Рука дона Мигеля ласкающим движением касалась полированного дерева, когда он показывал ей корабль, а его глаза светились гордостью и восхищением.

«Ревность?» – поддела ее тогда маленькая Беатрис.

«Еще чего!» – возмутилась донья де Эспиноса, – Разве можно ревновать к кораблю... к морю!»

Однако нечто подобное она и ощущала, прекрасно понимая при этом всю бессмысленность такого чувства.

«Санто-Доминго» и вправду был очень красив. Всего годом ранее он сошел со стапелей Кадиса и отличался более плавными обводами от остальных галеонов эскадры, так что она быстро научилась узнавать его.

На горизонте показался парус, но с такого расстояния было затруднительно определить, что это за корабль и куда он движется, к тому же он был один, а насколько она знала, флагман адмирала де Эспиносы выходил в море, сопровождаемый еще по крайней мере одним или двумя галеонами. И как всегда, когда молодая женщина думала о человеке, ставшем ее мужем, у нее в груди сладко замерло. Она мечтательно прикрыла глаза, облокотившись на нагретый солнцем мрамор перил.

Подумать только, если бы она так и не набралась смелости сама прийти к дону Мигелю! Закованный в панцирь своих упрямых принципов и намереваясь следовать данному Беатрис обещанию, он, скорее всего, лишь отдалялся бы от нее, и она бы так и не догадалась об его терзаниях, спрятанных под маской иронии.

Эти годы были для Беатрис наполненными открытиями и необычайно насыщенными, она обнаруживала в доне Мигеле и то, что он позволял ей увидеть в себе, и то, что прорывалось ненароком – и в том числе, ей предстояло многое узнать о самой себе.

В феврале 1691 у них родилась дочь, которую назвали Изабеллой — так звали мать де Эспиносы, и помимо этого – в честь Изабеллы Кастильской. После рождения дочери Мигель стал как будто мягче, и хотя он никогда не говорил ей о своей любви, но Беатрис ощущала ее в том, как он смотрел на нее, как целовал ее губы. Любовь была в каждом его прикосновении и в ненавязчивых знаках внимания, оказывавшихся как нельзя более кстати, и во всегда неожиданных для молодой женщины подарках.

Де Эспиноса внимательно слушал, когда она увлеченно рассказывала ему то новое, что ей становилось известно о полезных свойствах окружающих их растений и методах лечения.
Однажды у нее вырвалось сожаление по поводу того, что ей, как женщине, недоступны более глубокие знания о врачевании, и муж расхохотался:

«Ей-Богу, предпочитаю, чтобы ты была моей женой, а не моим судовым врачом. Твои таланты неисчислимы, — он заметил обиженный взгляд Беатрис: – Думаю, что из тебя бы получился не только превосходный доктор, но и прекрасная матушка-настоятельница, если бы я не вмешался. Господь еще накажет меня за святотатство, ведь я поспорил с Его волей».

«Возможно, это Он избрал тебя своим орудием, и ты, напротив, исполнил Его волю», – возразила Беатрис, украдкой скрещивая пальцы в древнем знаке, отгоняющем зло...

Они выезжали верхом — когда сеньор адмирал находил для этого время. Де Эспиноса вознамерился сделать из нее уверенную наездницу – «чтобы никакие отвратительные твари не лишали тебя присутствия духа», и проявил себя суровым и требовательным наставником.

Он учил ее преодолевать свой страх и упрямство лошади, заставляя жену верхом на Оле прыгать через препятствия, или пускал вскачь Райо наперегонки с кобылой по плотному песку полосы прибоя. Постепенно Беатрис вошла во вкус и с нетерпением ожидала очередного урока, тем более что когда они возвращались домой, дон Мигель рассказывал ей о тех местах, где ему довелось побывать. В ее воображении блеск великих городов Европы и тайны древних цивилизаций Северной Африки сплетались в разноцветное сказочное полотно.

Де Эспиносе приходилось сталкиваться с индейцами в дебрях лесов Нового Света, где на каждом шагу подстерегала смерть от когтей дикого зверя или отравленной стрелы, и иногда он говорил о жизни забытых богом племен, свершавших жуткие обряды человеческих жертвоприношений. И эта сказка была пугающей, но оттого не менее захватывающей...

Беатрис страстно желала подарить ему и сына, но Небу не было угодно благословить их брак еще одним ребенком. Она винила себя.

«Я стал богаче, теперь у меня есть еще и Изабелита» – говорил Мигель ей в утешение, затем привлекал жену к себе и шептал: «Мы плохо старались, надо удвоить усилия» – и смеялся, видя ее пламенеющие щеки.

И все же, несмотря на пылкую страсть, ее супруг временами — чаще, чем того хотелось бы Беатрис – был отстраненным, даже неприступным, и она не понимала, почему, а он не спешил приоткрывать завесу своей души, во многом до сих пор оставаясь загадкой для молодой женщины...

Одинокий корабль тем временем приближался, и стало ясно, что он держит путь в порт. Беатрис поднесла подзорную трубу к глазам, и сердце ее заколотилось как безумное.
«Нет, это не «Санто-Доминго»! Еще очень далеко, я обозналась!»

Трясущимися руками она положила трубу на перила и рванула тесный кружевной ворот платья. Нитка жемчуга на ее шее лопнула, перламутровые горошины раскатились по плиткам террасы — и подобно им, мысли Беатрис утратили связность.

«Это не он! Это не может быть он!»

Ее сознание не желало вмещать в себя правду, не желало признавать в едва державшемся на воде галеоне с прорванными парусами, разбитым фальшбортом и жалким огрызком вместо бизань-мачты красавца «Санто-Доминго».

Беатрис снова взяла подзорную трубу. Сомнений у нее не осталось, это действительно был флагман адмирала де Эспиносы. Сердце глухо заныло.

«Спокойно. Спокойно! Кто сказал, что с ним случилась беда?! Надо взять себя в руки.
Надо подождать... Корабль уже входит в гавань».

Она спустилась во двор.

– Мама! – дочка, игравшая с Лусией, подбежала к Беатрис и ткнулась темнокудрой головкой в ее опущенную руку.

Молодая женщина рассеянно провела по мягким волосам Изабеллы. Лусия смотрела вопросительно и с беспокойством. Кажется, она задала вопрос, и Беатрис невпопад ответила:

– Да, Лусия.
– Донья Беатрис, на вас лица нет, что с вами? – повторила свой вопрос служанка.

– Со мной? Ничего... – Беатрис не сводила глаз с ворот.

– Мама? – девочка требовательно дернула ее за подол платья, и она присела рядом с Изабеллой, обнимая ее и шепча:

– Все хорошо, надо только подождать...

– Донья Беатрис?

– Лусия, возьми что-нибудь на кухне и уведи Изабеллу в сад, – Беатрис улыбнулась и поцеловала дочь в лоб: – Сердечко мое, иди с Лусией. Мама скоро придет.

– Пойдем, птичка, тебе же нравится смотреть на цветы, мы подождем там, когда мама придет за нами, – недоумевающая служанка не стала дальше расспрашивать Беатрис.

У малышки были веские причины не доверять матери, ведущей себя столь необычно, и она заупрямилась, однако Лусии удалось увести девочку, посулив ей сладости.

Беатрис расхаживала по двору, стиснув руки и не находя себе места от тревоги. Она приказала распахнуть ворота и уже собиралась послать кого-то из слуг в порт, когда послышалось бряцание железа и тяжелая поступь. Беатрис обернулась, и вскрик замер у нее на губах. В воротах появились солдаты с крытыми носилками в виде ложа, укрепленного на длинных шестах. За ними на черном ослике трусил сеньор Рамиро.
Время повернулось вспять, она очутилась в Ла Романе, а ее отец вновь принимал знатного сеньора, находящегося при смерти...

Солдаты осторожно опустили носилки. Не помня себя, Беатрис бросилась к ним и отдернула занавески. Она прижала руку к губам, увидев мужа, полулежащего на ложе и со всех сторон обложенного подушками. Плотная повязка, подобно корсету, стягивала его ребра, правая рука была взята в лубки, а пальцы безжизненно скрючены.

Дон Мигель повернул голову, и усталый взгляд его запавших глаз упал на молодую женщину.

– Здравствуй, Беатрис, – он криво улыбнулся белыми, подергивающимися губами, – я собираюсь опять доставить тебе массу хлопот.

Беатрис упала на колени возле носилок и коснулась губами уголка его рта.
– Ты жив... ты здесь, – прошептала она, не обращая внимания на глазеющих на них парней. – Все остальное неважно...

17. Отставка

Дон Мигель совсем не так хотел приветствовать жену. Но когда он увидел ее, бледную, с тревогой и ужасом взирающую на него, все заготовленные слова вылетели у него из головы и тогда он попытался пошутить — правда, шутка вышла довольно сомнительной.

...Его переносли в каюту и сняли искореженную кирасу. При виде распухшего, синюшно-багрового от кровоподтека правого плеча адмирала, Рамиро нахмурился и сжал губы. Де Эспиноса, наблюдавший за ним, прямо спросил врача, как тот находит его состояние, и получил такой же прямой ответ:

«Дело очень серьезно. Я опасаюсь, что кость плеча раздроблена», – Рамиро достаточно хорошо знал своего пациента, чтобы о чем-то умалчивать.

Де Эспиноса прикрыл глаза и кивнул, принимая вердикт врача, который был если не равносилен смертному приговору, то весьма близок к нему. В тот момент он запретил себе думать о Беатрис и будто набросил плотное покрывало на эту сторону своей жизни, потому что иначе его тоска стала бы слишком сильна.

Однако Рамиро не собирался так просто оставлять его в покое. Бормоча себе что-то под нос, он принялся тщательно ощупывать его плечо, и дон Мигель от дикой боли на несколько мгновений утратил способность воспринимать окружающее. Когда он очнулся, то Рамиро, просветлев лицом, сообщил ему, что все не так плохо. Он высказал предположение, что снабженная наплечниками кираса приняла на себя вес упавшей стеньги. Несмотря на то, что погнувшаяся сталь причинила сеньору адмиралу дополнительные страдания, доспех предохранил сустав от раздробления.

Дон Мигель усмехнулся одними губами: ему вновь повезло, хотя он считал, что уж на этот раз он точно не выкрутится. Правда, врач поспешил добавить, что плечевая кость сломана и его беспокоит, удастся ли восстановить подвижность руки и пальцев. Но де Эспиноса не хотел думать так далеко вперед: помимо плеча, его весьма донимала ключица, а трещины в ребрах превращали каждый вздох в пытку.

Измученный ни на миг не отпускавшей его болью, дон Мигель слушал скрип переборок своего галеона, тоже изнемогающего от ран, и как никогда был един с душой, жившей в «Санто-Доминго». Отец Амброзио не одобрил бы измышления своего духовного сына о наличии у корабля души, но адмирал верил в это столь же твердо, как в Святую Троицу.
Галеон глубоко зарывался носом в волны, матросы, сменяя друг друга, безостановочно работали на помпах. На второй день к вечеру на горизонте появились туманные очертания Эспаньолы, а ранним утром третьего дня марсовый закричал, что прямо по курсу у них Санто-Доминго.

За эти дни Рамиро пришел к окончательным выводам относительно здоровья адмирала де Эспиносы и заявил, что правой рукой тот владеть не сможет. Дон Мигель на самом деле очень плохо чувствовал пальцы, кроме того, ему еще не приходилось испытывать такой усталости и разбитости – все его старые раны, будто сговорившись, одновременно напомнили о себе, и его поневоле посещала мысль о собственной ущербности, добавляя терзания духа к телесным страданиям.

А еще де Эспиноса желал увидеть жену. То ощущение приветливо мерцающего в ночи огонька, которое пришло ему на ум еще в самом начале их знакомства, никуда не делось за прошедшие годы — наоборот, окрепло. И теперь, когда она обхватила его голову руками, и он чувствовал на своих губах соленую влагу ее слез, он готов был примирится с чем угодно – и со своим увечьем тоже.

@темы: Фанфики, Искупление

---

Искупление ч2

[Nunziata]

***

Беатрис перебирала милые ее сердцу вещицы, которые вместе с перьями и чернильницей хранила в конторке, сделанной из потемневшего от времени ореха. Черепаховый гребень, инкрустированный перламутром, брошь с крошечными изумрудами, оставшаяся ей на память от умершей несколько лет назад матери, простенькие украшения. Взять что-то с собой?

«К чему? Чтобы они постоянно напоминали о доме? Да и не пристало монахине держать в своей келье безделушки».

Она сгребла все обратно и закрыла конторку. Слова де Эспиносы нарушили и без того хрупкое душевное равновесие, которого ей удалось достичь к вечеру. Угораздило ее пойти попрощаться с доном Мигелем... а теперь невыплаканные слезы жгли глаза, и она прерывисто вздыхала, загоняя их глубоко вовнутрь. Зато Лусия всхлипывала, не таясь, пока госпожа не прикрикнула на нее.

– Беатрис, ты еще не легла? – услышала она голос отца.

– Нет.

Дверь открылась, и сеньор Сантана переступил порог комнаты. На его лице отражались самые разнообразные чувства: от растерянности до какого-то опасливого восторга.

– Нам надо поговорить.

– Выйди, Лусия, – сказала Беатрис, и когда шмыгающая носом служанка ушла, подняла на отца потухший взгляд: – Слушаю тебя, отец.

– Я только что разговаривал с доном Мигелем. Он просит твоей руки, дочь моя.

Пол качнулся под ногами Беатрис, и она оперлась о конторку. Стало трудно дышать.

«Да! Да!» – вскричало сердце.

Но девушка не спешила радоваться:

– Как это возможно?

– Вот и я в замешательстве. С одной стороны, он оказывает нам великую честь, но с другой — я же дал слово отцу Игнасио... Скажи, Беатрис, – Хуан Сантана с тревогой взглянул на нее, – между вами... э-э-э, возможно, ты не соблюла себя... – он запнулся, не зная, как объяснить своей невинной дочери терзающее его подозрение.

– Уж не думаешь ли ты, что гранд Испании обесчестил дочь человека, давшего ему приют? – грустно усмехнулась Бестрис, – Не беспокойся, ничего такого не было и быть не могло. Но ты сказал дону Мигелю о своем обещании?

– Разумеется, но гордыня рода де Эспиноса непомерна. Дон Мигель ответил, что раз обряд не был свершен, то и говорить не о чем. И его даже не интересует размер твоего приданого, — с почтительным придыханием закончил сеньор Хуан.

Беатрис строптиво вскинула голову:

– А мои чувства его интересуют?

– Не глупи, дочь, – отмахнулся Сантана, думая совершенно о другом – Такая честь... Однако уладить это дело со святым отцом будет непросто...

– Вот значит как. Дон Мигель де Эспиноса необычайно самоуверен. Могу ли я поговорить с ним наедине?

– Учитывая изменившиеся обстоятельства, это не вполне пристойно, – очнувшись от своих размышлений, нахмурился сеньор Хуан.

– Мы поговорим в патио, и сможешь наблюдать за нами. Нет никакого повода для беспокойства, – спокойно, но твердо возразила Беатрис отцу.

– Хорошо — неохотно согласился он, – я велю принести факелы, уже совсем стемнело.

***

Де Эспиноса неподвижно стоял в круге света от двух факелов, и мятущееся пламя бросало резкие тени на его лицо. Он не смотрел на Беатрис, и она почувствовала себя задетой. Событий последних недель могло бы хватить на несколько лет размеренной и ничем не примечательный жизни Беатрис, и в этот миг девушке было не до соблюдения приличий. Она спросила с пугающей ее саму немыслимой прямотой:

– Дон Мигель, что побудило вас к такому неожиданному, и боюсь, необдуманному шагу?

– А если я скажу, что ваша прелесть, сеньорита Сантана, вы не поверите мне? – помолчав, ответил он.

– Не поверю. К тому же вы не любите меня.

– Не будьте столь наивны. Для удачного брака нужно совсем другое. Любовь хороша для поэтов с их сонетами или для юнцов шестнадцати отроду лет. Да и те ее себе придумали, – жестко сказал дон Мигель. – Я ни тот, и ни другой, да и вы изволили заметить, что не являетесь «юным созданием».

Он и раньше заставлял Беатрис забыть о благоразумии своей язвительностью, а сейчас, когда любовь к нему боролась в девушке с ревностью и ощущением неправильности происходящего, его высокомерный тон, а более того — слова, больно задели ее.

– А как же ваши чувства к донье Арабелле? Или вы себе придумали эту любовь? – выпалила она.

Лицо де Эспиносы исказилось от ярости, он развернулся к Беатрис, и свет факелов был бессилен проникнуть в мрачную бездну его глаз.

– Кто посмел? – с глухой угрозой в голосе спросил он, – Кто назвал вам это имя?

Беатрис отвечала ему бесстрашным и грустным взглядом.

– Вы сами. Не думаю, что наш брак можно было бы назвать удачным. Или вам нужны еще какие-то доводы?

Он не отвечал, продолжая яростно смотреть на девушку. Тогда она спокойно добавила:

– Прощайте, дон Мигель, и будьте счастливы.

6. Не пристало гранду гоняться за строптивой девчонкой

«Черт меня дернул делать предложение и выставлять себя на посмешище?»

Проклятая лихорадка! И его болтливый язык! Тайна, которую он считал надежно погребенной в своем сердце, оказывается, стала достоянием гласности. Он опешил до такой степени, что утратил контроль над собой. Но его ярость не испугала девушку.

Сначала миссис Блад, теперь сеньорита Сантана – обе были с ним дерзки и невоздержны на язык. Он что, стареет? Ну, донью Арабеллу по-крайней мере можно понять, но эта девчонка казалась такой скромной и благовоспитанной...

Дон Мигель ворочался на ставшей вдруг неудобной постели. Сон не шел, и виной тому было уязвленное самолюбие, гнев и что там еще? Уж не хочет ли он признать, что его интересует эта женщина? Час от часу не легче. Утром все будет выглядеть в ином свете.

«Какого дьявола я вообще торчал здесь столько времени?! Раз уж я в состоянии совершать глупости, то путь до Санто-Доминго уже давно мне по силам »...

Он закрыл глаза и попытался сосредоточиться на своих неурядицах, которые требовали скорейшего разрешения.

***

Небо уже начинало светлеть, когда де Эспиноса оставил бесплодные попытки продумать свои действия по прибытию в Санто-Доминго. И единственный вывод, к которому он пришел, касался вовсе не его проблем.

Есть что-то такое в сеньорите Сантана, из-за чего он не может отпустить ее просто так. Он привык добиваться своего и не отступит и сейчас. Утром он еще раз и без гнева поговорит с своенравной дочерью алькальда. Решив это, дон Мигель сразу же крепко заснул, и поэтому он не услышал раздавшихся сначала в доме, потом на улице шагов и негромких голосов. Затем за окнами зацокали копыта и простучали колеса кареты, увозившей Беатрис Сантана навстречу избранной ею судьбе.

Де Эспиноса проснулся, когда солнце еще только вставало, но прислушавшись, он понял, что в доме алькальда не спят. Ничего бы удивительного, здесь поднимались довольно рано, чтобы успеть завершить утренние дела до наступления жары, но в это утро все вскочили и вовсе ни свет ни заря. Он ощутил скорее любопытство, чем тревогу и, накинув камзол, вышел из комнаты.

Слуга алькальда чуть не налетел на него, неуклюже кланяясь на бегу и бормоча извинения.

Де Эспиноса остановил его вопросом:

– Где сеньор Сантана, парень?

– Да как сеньориту Беатрис проводил, так и ушел к себе в кабинет. Знамо дело...

– Так сеньорита Сантана уехала? Когда?!

– На самом рассвете, сеньор.

Слуга говорил что-то еще, но дон Мигель уже быстро шел по коридору.

«Уехала! Да что она о себе возомнила! И почему, интересно, я бегу?»

Он распахнул дверь кабинета алькальда, и пригорюнившийся над бокалом вина Хуан Сантана изумленно воззрился на знатного гостя, бесцеремонно ворвавшегося к нему.

– Сеньор Сантана, – отрывисто произнес тот. – По какой дороге поехала ваша дочь?

– Но... дон Мигель, что вы задумали? После вашего разговора Беатрис сказала мне, что вы осознали... ваше заблуждение, и что ваш брак с ней невозможен... Я был огорчен, но....

– У вас найдется хороший конь? – прервал его дон Мигель.

– Господи, помилуй... как можно, вы еще не оправились от раны, и Беатрис уже достигла аббатства... Это может закончиться неприятностями...

– Конь, сеньор Сантана! Я неясно выразился? Или, клянусь Господом, неприятности у вас неминуемо случатся. Я позабочусь об этом!

Сантана отшатнулся, увидев ярость в глазах сеньора адмирала.

– Хорошо... – в полной растерянности пробормотал он, – если вы настаиваете.

– Рад, что мы достигли взаимопонимания. Распорядитесь заседлать коня и дайте мне кого-то, кто хорошо знает дорогу до аббатства. И будьте так любезны, поторопитесь.

Сеньор Хуан счел за благо повиноваться.

Они прошли к конюшням и алькальд кивнул на того парня, которого дон Мигель уже видел утром:

– Джакобо поедет с вами, дон Мигель. — он крикнул слуге: – Приготовь Сарацина, а сам бери Марикиту. И быстро!

Оба стояли в молчании, пока слуга седлал лошадей. Хуан Сантана избегал даже смотреть на де Эспиносу. Ему хватило бурного объяснения с дочерью прошедшей ночью. Он не мог слышать их разговор с доном Мигелем, но судя по всему, это Беатрис отказала своему неожиданному жениху, а не наоборот. Право, в нее будто вселилась дюжина чертей! А теперь сеньор адмирал изволит угрожать ему. Было от чего потерять голову бедному отцу...

Джакобо вывел, наконец, Сарацина, и де Эспиноса скептически оглядел невысокого каурого жеребца.

– И эту клячу вы называете конем?!

– Сарацин добрый конь, – с неожиданной смелостью сказал обиженный Джакобо, – не смотрите, дон Мигель, что ростом невелик.

– Дон Мигель! – к ним спешил запыхавшийся Рамиро, – Уж не собрались ли вы совершить верховую прогулку?

– Да, Франциско.

– Но это убьет вас вернее удара шпаги!

– Я крепче, чем тебе кажется, – де Эспиноса уже был в седле, но врач схватил коня под уздцы и тогда адмирал повелительно крикнул, всадив каблуки в бока Сарацина: – С дороги!

Рамиро едва успел отскочить, а возмущенный конь, не привыкший к такому обращению, попробовал заартачиться, но оказался тут же усмирен твердой рукой всадника. Де Эспиноса с места бросил Сарацина в галоп, следом, пригибаясь к шее гнедой кобылы, поскакал Джакобо.

Два всадника пронеслись по улицам пробуждающийся Ла Романы, направляясь на север. Как только они выехали из города, де Эспиноса придержал Сарацина и обернулся к Джакобо:

– Эта дорога ведет в аббатство?

– Да, ваша милость.

– Ты кажешься сообразительным малым, и сеньорита Беатрис наверняка была добра к тебе? Мне важно успеть поговорить с ней до того как ворота обители закроются за ее спиной. Есть ли более короткий путь?

Джакобо с минуту раздумывал, недоверчиво посматривая на странного знатного сеньора, а потом нехотя буркнул:

– Есть одна тропка через холмы, там особо не поскачешь, но путь намного короче. Мы выедем на дорогу за лигу до аббатства.

Де Эспиноса кивнул. Даже после небольшого расстояния, пройденного бешеным аллюром, у него кружилась голова. Теперь же он был более уверен, что сможет догнать сеньориту Сантана.

«Я выжил из ума на старости лет. Разве это дело – гоняться за строптивой девчонкой? – насмешливо думал он, направляя коня вслед за Джакобо. – Ну же, кляча, шевелись!»

***

Он был несправедлив к Сарацину, тот проявил себя просто замечательно, чего нельзя было сказать о всаднике. Когда узкая тропа вывела их на основную дорогу, де Эспиноса держался в седле исключительно благодаря своей гордости. В груди пекло, а перед глазами вспыхивали разноцветные круги.

– Вон они, — обрадовано крикнул Джакобо, указывая влево, и дон Мигель увидел в клубах желтоватой пыли очертания медленно едущей небольшой кареты.

Он послал жеребца вперед, загораживая дорогу.

«Не хватает еще свалиться под ноги этому Росинанту и превратить фарс в драму».

7. Невеста

Дорога вилась, поднимаясь все выше в предгорья. Погруженная в свои переживания Беатрис почти не замечала толчков подпрыгивающей на ухабах кареты и не сразу осознала, что они прекратились.

– Сеньорита Беатрис, уж не разбойники ли? – встревоженная Лусия привстала и выглянула из окошка.

– Откуда им взяться, – грустно улыбнулась Беатрис.

– Ой!

– Что там, Лусия?

– Там... вы лучше сами взгляните! – растерянно и в то же время с восторгом в голосе ответила служанка, садясь на свое место.

Сеньорита Сантана приоткрыла дверцу и замерла, пораженно глядя на того, с кем она уже попрощалась в своем сердце. Очень бледный дон Мигель верхом на роняющим с удил хлопья пены Сарацине загораживал им дорогу.

На подкашивающихся ногах Беатрис вышла из кареты, де Эспиноса тоже спешился, и девушка с беспокойством заметила, как трудно ему это далось.

– Вы... Что привело вас сюда, дон Мигель? – ее голос прерывался. – И... невозможно... ваша рана!

– Мне показалось, что мы не закончили наш разговор, сеньорита Сантана.

– Разве? Мне, напротив, кажется, что мы до конца прояснили ситуацию, – Беатрис слышала хриплое, тяжелое дыхание дона Мигеля, и несмотря на невольный сарказм, ее беспокойство нарастало: – Вам надо лечь, вы очень навредили себе!

– Если только у ваших ног, – усмехнулся де Эспиноса. – Но прежде поговорим.

– Хорошо, мы поговорим, но по-крайней мере сядьте в карету!

Продолжая усмехаться, де Эспиноса осторожно устроился на мягком сидении и перевел дух.

– Вы очень добры, сеньорита Сантана.

– А вы несносны. И безумны.

– И еще вы как всегда правы, это было безумием. Но я должен был увидеть вас еще раз... Хотя бы для того, чтобы принести извинения за вспышку гнева. Я не мог и представить, что вам известно... то имя... и не сказал вам всего, что собирался...

– Вы сказали достаточно, – прошептала Беатрис.

Зачем она слушает его, ведь она все решила для себя? Следует отвезти его в близкий уже монастырь и поручить заботам сестры Маргариты. Но девушка ничего не могла с собой поделать.

– И все же выслушайте меня. Вас не должна смущать... донья Арабелла... в настоящем этому нет места. Сожалею, что мои жестокие слова причинили вам боль... Но я не хотел, чтобы вы питали иллюзии... Буду откровенен и сейчас, – паузы между словами де Эспиносы становились все длиннее, он в изнеможении прислонился к обитой тканью стенке кареты и закрыл глаза: – Вы же здравомыслящая девушка... какая блажь взбрела вам в голову? Со мной вы могли бы вести такую жизнь... которая была бы вам по нраву... Да хоть вылечить всех больных в Санто-Доминго... Зачем вам хоронить себя за стенами монастыря? Я даю слово не слишком докучать вам... Или я внушаю вам отвращение?

– Но почему? Почему вы так желаете нашего брака? – с волнением воскликнула измученная Беатрис.

Она сидела, не поднимая глаз и кусая губы.

– Я же сказал... меня подвигла на этот шаг ваша прелесть... которую вы не осознаете... – дона Мигеля словно затягивало в темный водоворот, однако он упрямо спросил: – Так вы... принимаете... мое предложение?

Потрясенный его поступком разум Беатрис проиграл битву сердцу.

– Да... – она словно со стороны услышала свой тихий голос.

«Я также безумна, как он! Да поможет мне Бог в таком случае!»

– Вот и... славно...

Она отважилась взглянуть на дона Мигеля и пришла в ужас от мертвенной бледности его лица, покрытого каплями пота.

Де Эспиноса почувствовал, как его касаются руки Беатрис. Дернув крючки, девушка распахнула камзол на его груди.

– Дон Мигель! – ахнула она.

– Пустяки... – он нашел в себе силы улыбнуться, прежде чем потерять сознание.

***

Очнувшись, дон Мигель обнаружил себя в объятиях своей нареченной, поддерживающей его в сидячем положении. Его голова покоилась на груди девушки, и он нашел, что это весьма приятно. Камзол с него стащили, а грудь под рубашкой вновь стягивала повязка. Чертова рана все-таки открылась, однако сильной боли или слабости дон Мигель не чувствовал, а значит, все не так уж страшно. Карета раскачивалась из стороны в сторону, это напомнило ему о «Санто-Доминго», и он понял, что тоскует по кораблю и морю. Скорей бы! Но все же отплытие придется отложить еще на пару дней: необходимо уладить кое-какие вопросы с Хуаном Сантаной.

Дон Мигель запрокинул голову и хрипло произнес, глядя на встревоженное личико Беатрис, наклонившейся к нему:

– Не могу и выразить, насколько очаровательно пробуждение в ваших объятиях, сеньорита Сантана.

Беатрис тотчас отпрянула:

– Не сочтите мое поведение непристойным, оно вызвано лишь желанием уберечь вас от толчков при езде, дон Мигель.

– Похвальное желание, – не сдержал усмешки де Эспиноса, выпрямляясь на сидении и откидываясь на стенку кареты. – Куда мы едем? – счел нужным поинтересоваться он, не вполне уверенный в намерениях Беатрис — учитывая ее характер и необычные обстоятельства.

– В обитель.

Де Эспиноса приподнял бровь:

– Мне послышалось, или вы приняли мое предложение?

– Да, дон Мигель, но вы были без чувств, ваша рана...

– Я вполне сносно себя чувствую, сеньорита Сантана, – тоном, не терпящим возражений, заявил он, – Небольшой упадок сил – обычное дело после ранения и долгого времени, проведенного в постели. Я слишком разнежился благодаря вашей неустанной заботе. Не будем утруждать еще и сестер-бенедиктинок, у них и без меня хватает страждущих.

– Как скажете, – подозрительно легко согласилась Беатрис.

Сидящая напротив них Лусия хмыкнула, но тут же ее лицо стало равнодушным, даже туповатым: служанка всем своим видом демонстрировала, что на нее не стоит обращать внимания.

Сеньорита Сантана, выглянув из окошка, крикнула:

– Хайме, поворачивай! Мы возвращаемся в Ла Роману! – затем она повернулась к де Эспиносе и строго сказала: – Вам не стоило подвергать вашу жизнь такому риску. Если бы вы из-за своей слабости упали с Сарацина и свернули себе шею, чувство вины, что я послужила тому причиной, отягощало бы мою совесть до конца дней моих.

Де Эспиноса даже поперхнулся от удивления.

«Вот дерзкая девчонка!»

– Обещаю больше так не делать, сеньорита Сантана, – нарочито смиренно ответил он и тут же иронично добавил: – Если вы пообещаете больше не перечить мне и не пытаться избегать... своей судьбы.

«Моей судьбы... – сладко замерло сердце Беатрис — Перечить? Жена должна быть покорна мужу и его желаниям, – она вспомнила, чему ее учили, и те обрывки разговоров, которые ловил ее чуткий слух, и это вдруг наполнило ее неясным томлением. – Каковы же будут его желания...»

Онас встряхнула головой, отгоняя странные ощущения, и в ее глазах сверкнул непочтительный задор:

– Боюсь, мне сложно дать такое обещание, но обещаю приложить к тому все усилия.

– Приложите, – уже серьезно сказал де Эспиноса, пристально глядя на нее. – И мы поладим.

Снаружи ржали лошади, Хайме, пытающийся развернуть карету на узкой дороге, отчаянно ругался с Джакобо. Внутри же кареты царило молчание: гранду Испании и дочери полунищего идальго еще предстояло осознать перемены, так внезапно произошедшие в их жизнях.

8. Санто-Доминго

Река Осама, очень широкая здесь, в самом устье, лениво несла свои мутные воды в Карибское море. Беатрис выглянула из окошка кареты и посмотрела вперед, на Санто- Доминго, лежащий на противоположном берегу. Позади остались Ла Романа, долгие лиги утомительного путешествия, и кто бы знал, что ждало ее впереди?

Карета въехала на мост, соединяющий восточный берег Рио Осама с западным.

– Беатрис, посмотри, вон крепость Осама и Торре-дель-Оменахе, – Сантана махнул рукой влево, указывая на темную массивную башню за зубчатыми стенами. – Толщина стен непомерна, но проклятому еретику Дрейку удалось-таки взять крепость. А вон там Aлькaсap-дe-Koлoн, резиденция королевского наместника.

В другое время Беатрис непременно и с большим интересом принялась бы рассматривать и башни и дворец, но сейчас ее мысли были далеко, а сердце то замирало, то пускалось вскачь.
Отец, наряженный в свой лучший камзол темно-серого бархата, также не мог скрыть волнения.

– Я не понимаю его, – сказал он вдруг безо всякого перехода, но девушка прекрасно знала, кого он имеет в виду. – Зачем ему понадобилось жениться на тебе? Да еще с такой скандальной поспешностью... У меня был очень неприятный разговор с отцом Игнасио...
Беатрис только пожала плечами. Она и сама не понимала сеньора де Эспиносу.

…До самой Ла Романы они не проронили больше ни слова: дон Мигель дремал, привалившись к стенке кареты, а девушка изучала лицо неожиданного посланного ей Провидением жениха, как будто видела его в первый раз.

Хуан Сантана и сеньор Рамиро, оба не находящие себе места от беспокойства, встречали их в воротах. Последний, заметив привязанного позади кареты Сарацина с пустым седлом, и вовсе пришел в ужас. Доктор не стал ждать, пока Хайме остановит лошадей. Бросившись вперед, он распахнул дверцу и при виде бледного лица своего пациента только всплеснул руками:

– Всеблагой Боже!

– Брось, Франциско. Я все еще жив, как видишь, – однако, дон Мигель вынужден был опереться о руку врача, выходя из кареты.

Сеньор Сантана в свою очередь воззрился на Беатрис, точно на выходца с того света.

– Отец, это я.

– Я вижу, дочь. Итак, ты вернулась? – тихо спросил он. – И ты принимаешь предложение дона Мигеля де Эспиносы?

Задавая этот вопрос, он кинул быстрый тревожный взгляд на будущего зятя, и Беатрис подумала, уж не опасается ли отец, что тот падет бездыханным или рассмеется и заявит, что им всем это показалось, или вовсе растворится в воздухе. Конечно, ничего такого не произошло, а дон Мигель обернулся и негромко, но довольно твердо проговорил:

– Мы должны обсудить некоторые вопросы, сеньор Сантана. Я не хочу откладывать свадьбу.

Через два дня де Эспиноса категорично заявил, что больше не намерен оставаться в постели, и каким бы радушным ни был прием и приятным общество его невесты, накопившиеся дела требуют, чтобы он немедленно отправлялся в Санто-Доминго.
Он желал обвенчаться сразу после празднеств, что вызывало глубокое недоумение у Хуана Сантаны. Однако он не спорил с сеньором адмиралом, успев усвоить всю бессмысленность этого занятия. Церемония предполагалась скромной, де Эспиноса довольно пренебрежительно заметил, что за свою длинную жизнь устал от пышности — и не слушал робкие возражения огорченного Сантаны. Он ожидал приезда Беатрис и ее отца за две недели до Рождества и великодушно предложил снять для них дом, на что уязвленный сеньор Хуан ответил, что в этом нет необходимости – в городе живет его младшая дочь с мужем.

У Беатрис состоялся весьма тяжелый, больше похожий на допрос с пристрастием разговор с отцом Игнасио. Священник появился в их доме на следующий день после сорвавшегося водворения девушки в обитель и сначала долго беседовал с сеньором Сантаной и доном Мигелем, а потом взялся за Беатрис. Точно спохватившись, он задавал самые откровенные вопросы, сверля ее мрачно горящими глазами. Но ей нечего было скрывать, ведь святого отца больше интересовали вопросы плотского греха, и она отвечала спокойно и уверено, ни разу не дрогнув и не отведя взгляд. Отцу Игнасио пришлось оставить ее в покое, а когда они все собрались в гостиной, он лишь высказал угрозу, что их брак могут признать недействительным, поскольку гранду Испании нужно разрешение самого короля. Это встревожило Хуана Сантану, да и Беатрис тоже, на что де Эспиноса невозмутимо ответил, что берется уладить и этот вопрос.

В эти дни дон Мигель общался с Беатрис со снисходительной учтивостью, – как и в первый свой приезд. Он перестал отпускать в ее адрес ироничные замечания и колкости, что должно бы радовать ее, а вместо этого она чувствовала почти что сожаление.

«Я сама не знаю, чего хочу» – сердилась она на себя.

Впрочем, возможностей для общения у них практически не было. Лишь перед самым отплытием, улучив момент, когда великодушный сеньор Рамиро случайно ли, намеренно ли оставил их наедине, де Эспиноса серьезно сказал, глядя в глаза Беатрис:

– Вы так смотрите на меня, будто я призрак или скорбен умом. Я отдаю себе отчет в каждом произнесенном мной слове. Да простит меня Господь, но я не могу представить вас в монастыре. Я богат и знатен, в моем доме вы будете пользоваться не меньшей – а то и большей свободой, чем в доме вашего отца. А я не собираюсь быть слишком навязчивым, – он усмехнулся уголком рта. – Испания воюет с Францией, и возможностей обременять вас своим присутствием у меня будет не так уж много. Взамен я требую вашей преданности, и чтобы вы были достойны имени де Эспиноса. Я ясно излагаю?

– Да, дон Мигель, – Беатрис опустила глаза.

«Разочарована? Ты хотела услышать нечто совсем иное? Что он любит тебя, не так ли? Или хотя бы, что ты желанна ему? Еще не поздно все изменить...» – насмехалась вредная маленькая девчонка внутри сеньориты Сантана.

«Не буду я ничего менять... моей любви может хватить и на двоих»

«Ну-ну. Блажен, кто верует...»

Но девушка не пожелала слушать противный голосок, а теперь, глядя на проплывающие мимо окошка кареты дома, ощущала, как ее все больше охватывают сомнения, а внутри смерзается ледяной ком.

***

Инесс, которой уже сравнялось двадцать три года, вышла замуж прошлым летом за небогатого, но имевшего доброе сердце Родриго де Колона и жила теперь в небольшом доме на западной окраине Санто Доминго. Когда запыленная карета въехала во внутренний двор, Инесс стояла на пороге дома, рядом с невыскоим, плотным сеньором де Колон, радушно улыбавшимся тестю и своячнице. Шелковая мантилья не могла скрыть беременности Инесс, и распахнувшая дверцу Беатрис радостно захлопала в ладоши. Она соскочила на землю и подбежала к младшей сестре.

Сестры ладили между собой, но глубокой привязанности между ними не было: слишком различные натуры не позволяли девушкам сблизиться. Но, проведя год в разлуке, они очень соскучились друг по другу, и ведь им надо было столько всего обсудить!

Инесс сгорала от любопытства: получив письмо отца, в котором он сообщал о предстоящей свадьбе старшей сестры, и не с кем-нибудь, а со знатным сеньором, она не просто удивилась, а испытала настоящее потрясение. Сами обстоятельства знакомства, а особенно то, что Беатрис ухаживала за доном Мигелем в дни его болезни, были донельзя романтичными и казались взятыми из старинной баллады. Правда, будущий супруг был чуть ли не вдвое старше своей избранницы, но этот, по мнению сеньоры де Колон, недостаток искупался его родовитостью и богатством. Конечно, в миловидности старшей сестре не откажешь, но Инесс думала, что та давно приняла постриг: письма из дому приходили редко, а дело казалось решенным еще в прошлом году. И теперь при первой же возможности она забросала Беатрис вопросами.

Они сидели на низком диванчике в комнате, отведенной для Беатрис. В открытые окна долетал отдаленный шум: два возницы не поделили узкую улочку. Отец и Родриго де Колон остались в зале, пропустить по стаканчику-другому после ужина, и Инес ничего не мешало приступить к расспросам. Больше всего ее, как и их отца, интересовало, почему де Эспиноса остановил свой выбор на дочери алькальда захудалого городка, и кроме того, вся эта спешка со свадьбой. Но здесь Инесс ожидало разочарование: она получила довольно-таки скупые пояснения, и ей пришло в голову то же подозрение, что и Хуану Сантана:

– Беатрис, ведь ты долго ухаживала за доном де Эспиносой, пока он был болен. Так долго и так хорошо, что он предложил стать его женой... От меня-то можешь не таиться, я не выдам тебя. Скажи, у вас было... это?

– Что это? – возмущенно спросила Беатрис, догадавшаяся о ходе мыслей сестры: ну почему все подозревают их в плотской связи, когда ее жених и вовсе намекает, что не намерен особо докучать ей?!

– Ну... он взял тебя, как муж берет жену?

– Нет!

Инесс смотрела недоверчиво:

– И даже не попытался? Он хотя бы целовал тебя?

– Инесс, – строго сказала Беатрис, – сеньор де Эспиноса — человек чести!

– Оооо, – разочаровано протянула младшая сестра, – даже не целовал? И ты, конечно же, ничего не знаешь о том, что происходит между мужчиной и женщиной?

– Как и ты не знала, – заметила Беатрис, – но это, кажется, тебе не помешало?

Сеньора де Колон лукаво улыбнулась:

– Не помешало. Но Родриго добрый человек и был терпелив со мной. А то, что рассказывают про сеньора де Эспиносу... – она вдруг посерьезнела: – Я мало знаю и не хочу тебя пугать, но судя по всему, твой будущий муж вспыльчив и жесток.

– Дон Мигель всегда был достаточно учтив, – однако голос Беатрис дрогнул, а сердце сжалось.

– Наклонись ко мне, – улыбнулась Инесс, – тебе будет полезно все-таки узнать кое-что о супружеской жизни.

Младшая сестра зашептала на ухо Беатрис, и у той сразу же заалели щеки.

– Не может быть! – воскликнула она.

– Тише, не кричи. Еще как может! А еще вот так... – сеньора де Колон вновь приблизила губы к ее уху и едва слышно продолжила делится сокровенным опытом, приводя теперь уже Беатрис в состояние потрясения.

9. Свадьба

Хуан Сантана обговорил последние детали с доном Мигелем и объявил Беатрис, что свадьба назначена на тридцатое декабря. Он также дал ей понять, что до этого дня она не увидит своего будущего супруга.

«И так скоропалительная женитьба дона Мигеля взбудоражила весь город»

Беатрис украдкой вздохнула: она все-таки надеялась, что их встреча с доном Мигелем будет возможна. Девушка впервые за свою жизнь не чувствовала под ногами твердой опоры, и оказывается, ей не хватало его насмешливого взгляда и уверенного тона, словно это могло дать ей ту поддержку, в которой она сейчас отчаянно нуждалась.

«Церемония состоится в соборе Санта-Мария-ла-Менор, так решил сеньор адмирал. Мы обязательно совершим прогулку, и ты все увидишь. Собор очень красив», – в заключение добавил сеньор Сантана.

***

Сочетающий в себе строгость и изящество линий кафедральный собор, со сложенными из золотистого камня стенами, был старейшим в Санто-Доминго — и во всем Новом Свете. Беатрис вместе с отцом, сестрой и Родриго де Колоном посетила Рождественскую мессу и пришла в восхищение от великолепного убранства храма, его искусно вырезанных из дерева статуй и серебряного алтаря.

За три дня до назначенного срока дон Мигель прислал свадебный наряд – богато расшитое золотыми нитями платье из алого бархата, с узким лифом, украшенным тончайшим кружевом. Инесс с увлечением рассматривала затейливую вышивку и тормошила натянуто улыбающуюся сестру, недоумевая, почему та не разделяет ее восторгов.

Неумолимое время ни на миг не останавливало свой бег, и вот первые лучи солнца, знаменующие наступление такого важного для Беатрис дня, упали на высокую Торре-дель-Оменахе. Девушка почти не спала эту ночь, бесконечно спрашивая себя, верным ли был ее выбор, пытаясь представить свою жизнь в качестве жены сиятельного гранда и осознавая, что любые ее измышления скорее всего окажутся далекими от реальности.

Суета началась в доме Родриго де Колона с раннего утра. В комнату Беатрис притащили большую лохань, служанки сновали туда сюда с кувшинами, наполняя ее. Наконец ванна была готова и девушка с наслаждением опустилась в горячую воду. Лусия, смахивая пальцами слезы, занялась ее волосами, бережно перебирая длинные густые пряди.

– А сейчас-то о чем твои слезы? – спросила Беатрис. – Все устроилось, как нельзя лучше, и дон Мигель не возражает, если ты останешься со мной. Или ты хочешь вернуться?

– Я вас не оставлю госпожа... Как вы будете, совсем одна?

– Ты как будто не рада за меня?

– Мало ли что... Всегда хорошо, если есть на кого положиться, – уклончиво ответила служанка.

Беатрис не стала больше допытываться у нее о причинах внезапной смены настроения, ей хватало собственных сомнений и опасений. Единственное, в чем девушка была все же уверена — это то, что любовь к Мигелю де Эспиноса заполняет ее сердце и как будто становиться все горячей.

Но все шло так странно... А тут еще слова Инесс про нрав дона Мигеля, и... про то, другое, что неминуемо будет ожидать Беатрис после свадьбы... Она почувствовала, как щеки вновь потеплели: ее смутные догадки о том, что происходит на брачном ложе, не вполне отвечали тому, о чем с беззастенчивой откровенностью поведала Инесс. Это вызывало безотчетный страх и вместе с тем сладкое предвкушение: младшая сестра не выглядела несчастной – напротив, она со смущенной и лукавой улыбкой призналась, что не избегает объятий мужа, но Родриго де Колон совсем не похож на сеньора де Эспиносу.

Ах, если бы дон Мигель оказался хотя бы вполовину терпелив с Беатрис, как муж Инесс!

***

В черном с серебром камзоле, гордо вскинув голову, де Эспиноса стоял у алтаря в заполненном людьми храме, ожидая свою невесту. Беатрис вгляделась в его застывшее лицо с суровой складкой, залегшей у рта. К своему огорчению, в черных глазах дона Мигеля она не заметила ни теплоты, ни радости.

Сама церемония прошла для девушки как в тумане. Ошеломленная всем происходящим, она едва расслышала обращенные к ней слова священника, и ее ставшие чужими губы с трудом выговорили брачную клятву. В руках де Эспиносы появились тринадцать освященных золотых монет, которые он по древнему ритуалу преподнес своей жене. Беатрис подставила ладони, принимая дар, и, запинаясь, ответила словами о безграничном доверии супругу. Тот коснулся холодными губами ее губ, затем священник объявил их мужем и женой.

Дон Мигель подал ей руку и Беатрис оперлась о нее. На выходе она на мгновение споткнулась, по привычке направившись в сторону отцовской кареты, но дон Мигель слегка сжал ее пальцы.

– Не туда, донья Беатрис. Прошу вас, – и он указал на свой великолепный выезд.

В карете он чуть улыбнулся ей и сказал суховато, но вполне дружелюбно:

– Во время свадебного пира вам придется столкутся со множеством незнакомых людей, многие из которых раздуются от важности при виде провинциалки. Не слишком придавайте этому значения. До сих пор вы хорошо держались, продолжайте в таком духе.

Беатрис недоверчиво посмотрела не него: уж не изволит ли шутить сеньор муж, ей самой казалось, что ее увлекает неистовый ураган.

Сам пир также запомнился какими-то яркими вспышками: блеск золота и драгоценных камней, украшавших роскошные одежды гостей, незнакомые лица, сливающиеся в пестрый хоровод. Немного растерянный отец и веселая сестра мелькнули и пропали в толпе.

Стемнело, и слуги зажгли свечи в канделябрах. Беатрис казалось, что это празднество никогда не закончиться. Она сидела, не отрывая взгляда от блюда, находящегося перед ней, и от волнения не могла проглотить ни кусочка из тех изысканных яств, которые уставляли стол. Ей было жарко, тесный лиф стеснял дыхание, и больше всего ей хотелось остаться одной, но она понимала, что этому желанию вряд ли суждено исполниться. Дон Мигель сидел рядом с ней, его темная фигура одновременно притягивала и внушала страх.

В какой-то момент Беатрис подняла голову и встретилась глазами с пристальным и неприязненным взглядом дона Эстебана де Эспиносы. Она вздрогнула от неожиданности: в Ла Романе тот не обращал никакого внимания на девушку, чем же она могла вызвать его немилость? Неужели тем, что стала женой его дяди? И было в этом взгляде что-то еще, что она не могла понять, но от чего ей стало не по себе.

– Донья Беатрис, – негромко сказал ей муж, – я пригласил актеров позабавить гостей. Сейчас начнется представление, а вам самое время удалится, не привлекая излишнего внимания. Мерседес и ваша Лусия проводят вас.

Беатрис только кивнула, не в силах издать ни звука.

***

Мерседес оказалась худощавой женщиной средних лет с неулыбчивым лицом. Она сноровисто принялась освобождать Беатрис от такого красивого и такого неудобного платья, и та поняла, что опыта новой служанке не занимать. Нарядно одетая Лусия тоже чувствовала себя неуютно рядом со строгой Мерседес, которая не поддержала начатого ею шутливого разговора. Лусия виновато посмотрела на Беатрис и начала вытягивать шпильки, распуская тяжелые густые волосы своей госпожи.

Беатрис разглядывала себя в зеркало, борясь с неуверенностью и время от времени кидая опасливые взгляды на широкую кровать под балдахином.

«Большинство женщин проходят через это и даже остаются живы, – напомнила о себе насмешливая девчонка. – А некоторые — подумать только – еще и довольны жизнью. Вспомни-ка Инесс»

Однако пример сестры служил лишь слабым утешением.

Лусия взяла приготовленную рубашку и помогла Беатрис надеть ее, затем заплела ее волосы в косу. Затем обе служанки поклонились сеньоре де Эспиноса и пожелали той доброй ночи. Беатрис осталась одна и нерешительно присела на краешек кровати. На изящном трехногом столике был поднос с фруктами. Рядом с подносом стоял графин с вином и два небольших бокала. Пламя свечей зажигало в темном вине рубиновые блики и мягко высвечивало детали богатой обстановки, придавая таинственность полутемной спальне.

Беатрис помедлила немного и легла. Забравшись под шелковое покрывало, она попыталась собраться с мыслями. Она чувствовала замешательство: дон Мигель был так сдержан, даже холоден. Как знать, не представлял ли он на месте Беатрис ту самую донью Арабеллу и не сожалел ли о своем поспешном предложении. Кроме того, она не могла не думать о том, что в любую минуту дверь откроется и ее муж войдет в спальню. Ее страшило то, что должно случиться этой ночью. Все же постепенно она успокоилась и даже задремала, утомленная волнениями безумного дня.

...Она проснулась, как от толчка. Она открыла глаза, и ее сердце бешено забилось: дон Мигель, сменивший черный камзол на черный же халат, надетый поверх рубахи, стоял в изножье кровати и молча разглядывал ее. Его отрешенный вид окончательно лишил Беатрис присутствия духа. Дрожа как от озноба, она натянула покрывало до самого подбородка.

«Он здесь только для того, чтобы исполнить свой долг... Я совсем безразлична ему...» – мелькали вспугнутыми чайками ее мысли, и даже та, другая Беатрис, всегда выручавшая ее в трудную минуту, на этот раз молчала.

Дон Мигель скинул халат и опустился рядом с ней на постель.

– Донья Беатрис, готовы ли вы принять меня? – услышала Беатрис его равнодушный голос, и ее страх перерос в ужас.

Она облизнула пересохшие губы и зажмурилась. Муж осторожно стянул покрывало, потом Беатрис почувствовала его руку на своем колене. Он медленно провел по ее бедру и тяжело навалился сверху. Вслипнув, она судорожно вцепилась в подол сорочки и стиснула ноги. Несколько мгновений ничего не происходило, потом де Эспиноса вздохнул и снял с нее свой вес.

– Можно обойтись и без этого, – вдруг сказал он глухо, – К тому же я дал слово не обременять вас своим присутствием.

Глаза Беатрис изумленно распахнулись. Криво усмехаясь, дон Мигель сидел рядом с ней, и в его глазах была тоска.

– А как же доказательство... — неожиданно для самой себя пролепетала она.

– Какое еще доказательство?

Беатрис отхватили растерянность и стыд, отчаянно краснея, она ответила:

– Свершения брака...

– Хм, и в самом деле. И доказательство вашей добродетели тоже, – кажется, к де Эспиносе вернулась его ирония: – Дело решаемое.

Он встал с кровати и подошел к столику.

– Не вполне подходит, но согласитесь, было бы странно отправиться в спальню к молодой жене с кинжалом или шпагой, – проговорил он, беря небольшой нож с закругленным лезвием, предназначенный для фруктов: – Обычно все ножи в моем доме отменно заточены..

– Что... что вы собираетесь сделать? – недоуменно спросила Беатрис.

– Позаботиться о вашей репутации, дорогая жена. И о моей тоже.

Де Эспиноса полоснул себя по предплечью, бормоча:

– Никогда бы не подумал... Теперь это уже даже не фарс, а пьеса, достойная балагана на деревенской ярмарке...

Из пореза обильно выступила кровь, и он стряхнул несколько тяжелых капель на простыню.

– Думаю, достаточно. А теперь спите.

– А вы? – Беатрис была совсем сбита с толку таким поведением своего супруга, одновременно ощущая облегчение, благодарность и...

«Разочарование» – подсказала вернувшаяся маленькая вредина.

– Придется побыть еще немного в вашем очаровательном обществе, – добродушно ответил дон Мигель, устраиваясь на кровати поодаль от Беатрис: – Надо же блюсти... репутацию. Спокойной ночи, донья Беатрис.

10. Утро

– Доброе утро, донья Беатрис.

Беатрис открыла глаза: шторы были отдернуты, и яркое солнце позднего утра заглядывало в комнату. Возле кровати стояла Мерседес с куском полотна, перекинутым через плечо, и глубокой миской в руках.

– Мерседес? Зачем ты принесла это?

Служанка окинула ее скептическим взглядом и терпеливо, будто втолковывая неразумному ребенку, ответила:

– Я обмою вас. Кроме того, я должна забрать простыню, что бы вывесить ее в знак того, что ваш брак стал действительным.

«И увидеть, что кровь есть только на простыне» – чуть ли не в панике подумала Беатрис.

Она была довольно неприхотлива и не предполагала, что служанка явится помочь ей в столь деликатном деле. Тем временем, Мерседес поставила миску на столик и повернулась к новоиспеченной сеньорее де Эспиноса, ожидая когда та изволит выбраться из-под покрывала. Но Беатрис еще тщательнее закуталась в плотный шелк и, постаравшись придать голосу как можно больше уверенности, сказала:

– Позови Лусию. Она сделает все, что нужно.

Служанка пожала плечами и удалилась столь величественно, словно это она была здесь госпожой. А Беатрис осталась лежать, чувствуя, как слезы вскипают на ее глазах. На смену страху пришли обида и горечь. После разговоров с сестрой она робко надеялась, что и дон Мигель проявит немного нежности и будет добр с ней. Но все пошло совсем по-другому, его надменная суровость напугала ее, и она не смогла справиться с собой... Неужели она настолько непривлекательная для своего супруга, что он предпочел оставить ее в покое? Зачем же он тогда женился на ней?

– Донья Беатрис! О, вы плачете? Вам больно? – прозвенел над ней встревоженный голос Лусии.

Беатрис сердито вытерла слезы и с отчаянием посмотрела на служанку, вызывая у той еще большую тревогу:

– Прикажете приготовить укрепляющий отвар?

– Ничего не нужно, Лусия, – ответила она, садясь и спуская ноги на пол.

– Той мегере срочно понадобилась простыня, – неодобрительно сказала служанка.

– Ну так отдай ей требуемое, – Беатрис встала с кровати и перешла в кресло, стоящее в углу.

– Подождет, сперва я поухаживаю за вами.

– Ничего не было. Дон Мигель не притронулся ко мне.

– Но как же... – Лусия покосилась на разворошенную постель.

Новоиспеченная сеньора де Эспиноса закусила губу и отвернулась.

– Я мигом, – пробормотала служанка и метнулась к двери, комкая простынь со злополучным доказательством «свершения брака».

– Это моя вина, – с горечью проговорила Беатрис, когда та вернулась. – Я не совладала со своим страхом.

Лусия покачала головой:

– Ох, донья Беатрис! Простите, что говорю вам такое и вроде откуда мне знать, но слуги сведущи в делах господ – даже самых сокровенных, намного больше, чем те полагают. Такого мужчину, как ваш супруг, не остановили бы ни ваши слезы, ни ваш страх. Я успела кое-что услышать о нем, знайте, что до сих пор он вел жизнь, далекую от праведности, и не чурался женщин.

Беатрис хотела было возмутиться, но, глядя на расстроенную девушку, передумала. Лусия не раз доказывала свою преданность, и их отношения давно переросли рамки, установленные для госпожи и служанки.

– Значит, я совсем не пробуждаю в нем желания...

– Возможно, дон Мигель не оправился после ранения, – осторожно сказала Лусия.

– Возможно, – вздохнула Беатрис. – Ты не знаешь, где мой муж?

– Я видела дона Мигеля утром, он давал распоряжения Фернандо, управляющему. Кажется, он отправлялся в гавань и не был намерен возвращаться сегодня.

– Вот как? – у Беатрис снова защипало в глазах.

Она подошла к окнам: оказывается, отсюда были видны море и гавань с лесом корабельных мачт. Где-то там находился ее супруг, занимаясь тем, к чему его сердце лежало гораздо больше, чем к общению с молодой женой.

«Прекрати разводить сырость! Ты ведь и раньше знала, что он женится на тебе без любви. Никто не мешает тебе почитать его... как отца. А теперь пора встряхнуться и приняться за дела: вряд ли у сеньоры де Эспиноса их меньше, чем у сеньориты Сантана».

***

Думая о своем супруге, Беатрис не могла бы и вообразить, чем он на самом деле занимался в тот миг. Закрывшись в своей каюте на «Санто Доминго», дон Мигель основательно и со знанием дела напивался.

...Та доверчивость, с которой заснула его жена, свернувшись клубочком под покрывалом, тронула его. Некоторое время он смотрел на нее, борясь с искушением поправить прядь волос, упавшую ей на щеку. Не стоит ее беспокоить.

Вздохнув, де Эспиноса поднялся с кровати, решив отправиться к себе и тоже немного поспать. Он тоже хорош! Какого дьявола ему потребовалось связывать себя узами брака, да еще давать такие обещания? Хотя если Беатрис согласилась только поэтому, тогда понятно, почему она перепугалась до полусмерти, увидев его в своей спальне. Что же, он сделал то, что сделал, что проку сожалеть? Кроме того, он продолжал ощущать, что Беатрис странным образом нужна ему.

Пусть прекрасная сеньора де Эспиноса привыкает к новой роскошной жизни. Надо сказать Фернандо, пусть не препятствует ей совершать прогулки, только подберет пару толковых парней для ее сопровождения. Да, и послать записку отцу Кристиану в госпиталь Святого Николаса – это если Беатрис возжелает и здесь проявлять чудеса милосердия. А у него – неужто мало других забот? Не без труда ему удалось сохранить свое положение – не в последнюю очередь благодаря особому расположению его католического величества, которое тот по необъяснимой прихоти питал к обоим братьям де Эспиноса. И еще тому, что на сезон дождей традиционно приходится перерыв в военных действиях, и эскадра продолжала стоять в Санто-Доминго — даже если погода в этому году была благоприятная. Однако пришло время потревожить их французских соседей, – такое решение было принято на последнем совете, состоявшемся у королевского наместника. Эскадра выйдет в море со дня на день, а он, пожалуй, отправится на свой галеон с самого утра. Да, несколько недель в море — то, что ему нужно сейчас.

Часовые «Санто-Доминго» наверняка удивились, увидев дона Мигеля, о неожиданной женитьбе которого не слышал разве что глухой, появившегося на корабле ранним утром.
Но они невозмутимо отсалютовали ему – им-то что, раз уж сеньору адмиралу не лежится на ложе с молодой женой. Дон Мигель выслушал рапорты своих офицеров и отдал распоряжения, назначив выход кораблей в море на следующий день. Затем он уединился в своей каюте, велев не беспокоить его по пустякам.

Вопреки чаяниям, привычная обстановка не принесла ему облегчения. Он совсем перестал понимать себя и продолжал размышлять, пытаясь вновь найти ту широкую дорогу, по которой двигался всю жизнь, а не эти извилистые тропки, по которым блуждал сейчас.

Де Эспиноса подошел к шкафчику и достал бутылку той самой малаги, которой угощал донью Арабеллу. Наполняя бокал, он усмехнулся: его люди испытали бы еще большее удивление, узнав, что их адмирал пьет драгоценное вино как простое пойло, отгоняя от себя неожиданные и упорно не желающие покидать его воспоминания о гладкой шелковистой коже жены под его ладонями, очертаниях бедер и пышной высокой груди под тонкой тканью сорочки...

Мигель де Эспиноса отнюдь не пренебрегал плотскими утехами и предавался сладкому греху с неистовством, отвечающем его пылкой натуре, за что не раз подвергался порицанию отца Амброзио. Но по большому счету, женщины не играли такой уж важной роли в его жизни. Де Эспиноса ценил то наслаждение, которое они могли подарить, но легко и без сожалений расставался с ними. Истинной его страстью всегда оставалось только море. Так было всегда.
Однако в дочери алькальда Сантаны дон Мигель почуял нечто, что притягивало его — как далекий огонь, мерцающий в ночи, манит припозднившегося путника. При этом он даже не мог бы сказать, что воспылал к своей жене любовью, хотя, разумеется, он ощутил прилив желания в те краткие мгновения, когда касался Беатрис.

Что же его остановило от того, чтобы настойчиво воспользоваться своим супружеским правом? Неужели ужас, плеснувший в ее глазах? Да кто из мужей обратит внимание на страхи новобрачной в первую ночь? От жены требуется послушание, а все остальное... Еще совсем недавно он не подумал бы сдерживать себя, однако этой ночью к нему внезапно пришло ясное понимание, что сделав это, он разрушит что-то неуловимое, но очень важное...
И в итоге он сам отказался от Беатрис. Нет, он точно выжил из ума!

…Драгоценное вино быстро закончилось, однако смятение, царившее в мыслях адмирала Испании, никуда не делось. Он и не подозревал, что так изменился за столь короткое время. Не иначе как донья Арабелла тому виной. Встреча с ней прошлась бешеным ураганом по его душе, вывернув ее наизнанку...В голове бродили мысли о неудавшейся мести и невозможной любви. Будь ты проклят, Педро Сангре!

«Пришла очередь пойла», – подумал дон Мигель и, кликнув Хосе, велел подать ром.

Слуга опешил: никогда доселе сеньор адмирал не снисходил до столь презренного напитка. Впрочем, ему было не привыкать.

…Солнце наполовину опустилось за горизонт, одна бутылка рома пуста, во второй осталась едва ли четверть, а блаженное отупение все не наступает. Вот только кто подмигивает ему багровым оком из угла каюты, где тьма гуще всего? Дьявол пришел по его душу? Давно пора. А рядом чья тень?

– И ты здесь, брат, – едва слышно шепчут губы де Эспиносы. – Что, нет тебе покоя? Прости меня... если сможешь.

11. Будни сеньоры де Эспиноса

Кроме спальни, Беатрис были отведены еще несколько комнат в восточной части дома, в том числе небольшая гостиная. Важная, как римская матрона, Мерседес показала их своей госпоже, а также продемонстрировала приготовленные для сеньоры де Эспиноса платья. Беарис даже растерялась от великолепия ярких тканей и богатой отделки, остановив выбор на самом скромном наряде оливкового цвета, по своему покрою не отличающегося от тех платьев, которые она носила до замужества.

Что касается ее супруга, то дон Мигель не вернулся ни в этот день, ни на следующий. Ни через неделю. Сердце Беатрис замирало, когда она слышала цокот копыт и запыленный всадник въезжал в мощенный каменными плитами двор. Однако новостей не было – ни хороших, ни плохих.

Беатрис знала, что эскадра вышла в море — об этом ей сообщил Фернандо, и к ее прежним печалям добавились новые. Она не ожидала, что на следующий день после свадьбы останется одна, в окружении незнакомых людей и в доме, где едва ли с первого раза найдет нужную комнату, а дон Мигель даже не предупредит ее о своем отъезде. Пусть даже и осознавала, что семейная жизнь с адмиралом испанского флота предполагает частые и долгие отлучки супруга...

«Дон де Эспиноса держит слово», – проснулся ироничный внутренний голос.

«Слишком хорошо, я бы сказала», – проворчала в ответ Беатрис.

Впрочем, прислугу ей представил управляющий – высокий и надменный мужчина с упорными темными глазами – под стать самому дону Мигелю. Беатрис постаралась запомнить всех по именам, отдавая себе отчет, что ей придется завоевывать если не любовь, то уважение этих людей.

К услугам сеньоры де Эспиноса был портшез для прогулок, а также дон Мигель отдавал в ее распоряжение ключи от библиотеки и всех прочих комнат дома.

– Мерседес все покажет вам, донья Беатрис, – Фернандо, как и до того новая служанка, смотрел на нее не очень приветливо, хотя и держался почтительно.

Кроме того, для нее была оставлена резная деревянная шкатулка с золотыми дублонами.

– Хотя мяснику и зеленщику уплачено вперед, а все кладовые полны, — с неодобрением добавил Фернандо, похоже, уверенный, что молодой госпоже окажется не по силам такая ответственность.

Но Беатрис спокойно взяла ключи и шкатулку, с достоинством поблагодарив его.

Дом был огромным, и ей пришлось потратить немало времени, чтобы изучить его. Часть крыши представляла собой террасу, куда вела широкая лестница. И супруга адмирала каждое утро поднималась наверх и до рези в глазах всматривалось в морскую даль.

Она поразилась количеству книг в библиотеке, но не нашла там никого из любимых авторов – как и сказал ей дон Мигель, он не тратил время на чтение романов, а посему не держал подобного вздора дома. Полки были заставлены тяжелыми фолиантами, труды богословов мирно соседствовали с военными мемуарами и жизнеописаниями воителей прошлых столетий. Беатрис попробовала почитать выбранную наугад книгу, но туман софизмов автора, рассуждающего о грехах невольных, свободе воли, раскаянии и прощении нагнал на нее сон.

Гораздо больше ей понравился сад — большой, но несколько запущенный, явно требующий пары работящих рук. Она выяснила у Фернандо, что прежний садовник подхватил лихорадку и отдал богу душу, а нового так и не нашли.

– Слуги нанимаются только с ведома дона Мигеля, – предупреждая вопрос Беатрис, заметил управляющий.

Казалось, он воспринял Беатрис как прихоть своего хозяина и не желал признавать за ней право принимать какие-либо решения.

– Хорошо, подождем возвращения дона Мигеля, — покладисто отозвалась Беатрис.

…Прошло три недели. Беатрис несколько раз успела повидаться с сестрой, и Инесс опять осталась разочарованной односложными ответами сеньоры де Эспиноса на вопросы о начале супружеской жизни.

Эскадра где-то бороздила синие воды Карибского моря, и было невозможно предсказать, когда же адмирал де Эспиноса вернется домой. Но однажды утром море запестрело парусами, и Беатрис, увидевшая, как величественные галеоны входят в бухту, прижала руку к груди, стараясь унять забившееся сердце: как пройдет ее встреча с непостижимым доном Мигелем?

«При условии, что он соблаговолит явиться домой», – пришла в голову непрошеная мысль.

«Не будет же он жить теперь на своем галеоне», – резонно заметила она сама себе.

Беатрис приказала готовить праздничный обед, не сомневаясь, что ее распоряжение будет беспрекословно выполнено: за это время ей удалось добиться повиновения от всех слуг, кроме разве что Фернандо, который всегда имел свое особое мнение. Она и не решалась приказывать ему, понимая, что ей не хватает ни знаний, ни опыта в ведении такого большого хозяйства.

«И полномочий отдавать ему распоряжения».

***

Покрытый бронзовым загаром, несущий с собой терпкие запахи моря и пороха, просмоленного дерева и пота, де Эспиноса появился как раз к обеду. Беатрис показалось, что в глазах мужа при виде ее мелькнула радость, однако он церемонно приветствовал ее, и молодая женщина подавила свой порыв подбежать к нему, а вместо этого склонилась в глубоком реверансе.

Будучи одна, Беатрис предпочитала есть в своих комнатах, и поэтому, как и в день своей свадьбы, чувствовала себя не очень уютно в огромном зале, где ее и мужа разделял длинный стол. Сам дон Мигель, казалось, был в благодушном настроении.

– Приношу свои извинения, донья Беатрис, за мое внезапное и долгое отсутствие. Увы, война все еще идет, и долг адмирала Испании потребовал, чтобы я лишил себя удовольствия видеть вас. Однако я вижу, вы прекрасно освоились, – он обвел рукой накрытый стол, – и даже вышколили моих бездельников-слуг. Что-то я не припомню, чтобы раньше меня встречали таким пиршеством.

– Ваши слуги преданы вам, дон Мигель, – пробормотала Беатрис, – но, возможно, они не обладают даром предвидения...

– Значит, им обладаете вы, донья Беатрис?

– Я просто увидела корабли с террасы.

– Просто увидели. Понятно, – хмыкнул де Эспиноса. – Вам понравилась библиотека?

– Боюсь разочаровать вас, но моему женскому уму неподвластны высокие материи, – улыбнулась Беатрис.

– И ни одного милого вашему сердцу романа? Это мое упущение и я исправлю его, – он отложил вилку и поднялся. – Денег оказалось достаточно?
Беатрис, также вставая со своего стула, недоуменно посмотрела на мужа:

– У меня не было необходимости тратить их, дон Мигель. Я сейчас принесу шкатулку.

– Неужели? Приятно осознавать, что моя супруга не только красива и умна, но и бережлива, – в голосе дона Мигеля звучали нотки иронии, и Беатрис обрадовалась, предпочитая его насмешки той ледяной учтивости, с которой она столкнулась в день их свадьбы. – Не нужно ничего приносить.

Он подошел к Беатрис и поднес ее руку к своим губам, едва касаясь ими пальцев жены:

– Благодарю вас за этот обед. Сейчас я отправляюсь в резиденцию наместника его величества, а завтра мы попробуем вместе потратить немного того золота, которое я оставил вам.

***

Утром Лусия сообщила, что дон Мигель ждет Беатрис в кабинете.

– Ты не знаешь, зачем? – спросила молодая женщина, но служанка не знала.

Ночью Беатрис долго не могла уснуть, думая, что, возможно, муж переменил свое видение их супружеской жизни, но слово гранда Испании оставалось нерушимым.

В отсутствие дона Мигеля она не осмелилась входить в кабинет и поэтому с любопытством огляделась: комната была заставлена тяжелой мебелью из красного бразильского дерева.

«Надо же, тот самый красный сандал, из которого еще можно добывать чудодейственное масло».

Посреди помещения находился широкий стол на массивных ножках, на котором были расставлены многочисленные коробочки и шкатулки.

Кроме дона Мигеля, в кабинете присутствовал низенький толстый человечек.

– Доброе утро, донья Беатрис. Это сеньор Алонсо, ювелир. Подберите себе что-то из его изделий.

– Если донья Беатрис изволит послушать моего совета, то я порекомендовал бы это, – ювелир открыл одну из шкатулок, в глубине которой поблескивало золотое ожерелье с словно подсвеченным изнутри камнями цвета пламени. – Это опалы, их привезли из Перу.

– Какая красота!

Беатрис залюбовалась тонкой работой и необыкновенными, переливающими различными оттенками камнями.

– Это должно подойти к вашему цвету глаз и тону кожи. Вам нравится?

– Да, очень, но я никогда не носила ничего подобного... Оно стоит целое состояние...

– Привыкайте, донья Беатрис, – холодно сказал ей муж. – Вы моя супруга, и стоимость ожерелья не должна смущать вас. Итак, вам нравится?

– Да, – тихо ответила она, почему-то не чувствуя особой радости от того, что обладает теперь такой изумительная вещью.

«Другая женщина на твоем месте была бы счастлива»

«Я счастлива... да... и замолчи, будь любезна».

– Я должна выбрать еще что-нибудь?

– В следующий раз, – усмехнулся дом Мигель. – Кстати, вы ездите верхом?

– Немного...

– В таком случае на закате жду вас во дворе. Скажем, в шесть пополудни.

Где-то за час до назначенного доном Мигелем времени Мерседес принесла в гостиную сеньоры де Эспиноса платье для верховой езды из плотного темно-синего шелка.

Сказать по правде, общение Беатрис с благородными животными ограничивалось несколькими уроками под руководством старого конюха и редкими прогулками на смирной кобыле со звучным, но совершенно не отвечающим ее характеру именем Торментоза — Бурная. Поэтому она не испытывала никакой уверенности, выходя во двор, где два молодых конюха держали под уздцы великолепных лошадей — мощного андалузского жеребца редкой вороной масти и тонконогую светло-серую арабскую кобылу с темными хвостом и гривой.
Еще двое слуг сидели уже в седлах, готовые сопровождать де Эспиносу и его супругу.

– Познакомитесь, донья Беатрис, это Ола, она ваша, – сказал стоящий рядом с жеребцом дон Мигель, когда Беатрис подошла к ним.

Молодая женщина коснулась мягких ноздрей, и кобыла ответила коротким ржанием.

– Смелее, донья Беатрис, у нее добрый нрав, – подбодрил ее муж, взлетая на своего жеребца.

Конюх придержал стремя, дожидаясь, пока госпожа устроится в седле и разберет поводья.
«Боже, я давно не ездила! Как далеко земля, а кобыла-то и не казалась такой уж высокой...» – улыбнулась сама себе Беатрис и гордо выпрямилась в седле.

– Вот и хорошо, а теперь вперед!

Однако де Эпиноса не пустился вскачь, как того опасалась Беатрис, а медленно поехал со двора. Она тронула каблуком Олу, и та послушно двинулась следом. Слуги ехали позади, не мешая своим господам.
Неспешная прогулка по Санто-Доминго длилась около часа. Эта часть города была вдалеке от порта и примыкающего к нему рынка и отличалась чистотой. Они выехали на улицу Лас Дамас, и муж сказал Беатрис:

– Это первая в Новом Свете мощенная улица, донья Беатрис, да к тому же она была создана, как следует из названия, для прогулок прелестной Марии де Толедо, невестки дона Кристобаля де Колон, и ее фрейлин. А вы неплохая наездница, – похвалил он вдруг жену. – Завтра — и при любой возможности – мы поедем еще, если вы не против.

Сосредоточенная Беатрис кивнула, стараясь держаться в седле прямо. У Олы был, конечно, добрый нрав, но ее танцующий шаг и некоторая горячность утомили молодую женщину, и когда пришло время повернуть назад, у нее сводило отвыкшие от подобной нагрузки мышцы.

@темы: Фанфики, Искупление

---

Искупление

[Nunziata]

Автор:Nunziata
Беты (редакторы): fitomorfolog_t
Фэндом: Сабатини Рафаэль «Одиссея капитана Блада»
Персонажи: Дон Мигель де Эспиноса/ОЖП, Эстебан, Питер Блад, Арабелла, омп и ожп
Рейтинг: R
Жанры: Гет, Ангст, местами Экшн
Размер: Макси
Посвящение: Giansar - с благодарностью за поддержку и терпение, Natoth и fitomorfolog_t - за советы, касающиеся матчасти.
Примечания автора:
продолжение "Пути домой", что было дальше с доном Мигелем, постканон, 1689-1696 гг
Мелодрама, романс,
В истории присутствуют Питер и Арабелла - в воспоминаниях и в последних главах, но они являются пусть значимыми, но не самыми главными героями.
матчасть условна, посему - местами некоторая историческая AU + умышленное допущение автора
Присутствуют цитаты из романа Сервантеса "Дон Кихот"

Пролог

Душа дона Мигеля де Эспиносы блуждала по странным мирам.
Он не представлял, сколько прошло времени. Проваливаясь во тьму, он был уверен, что умирает, более того — что его душа отправляется прямиком в преисподнюю, и поэтому очень удивился, когда вместо ожидаемых котлов с кипящей смолой и красноглазого дьявола увидел свои апартаменты на «Санто-Доминго». А в его объятиях была Она — донья Арабелла, женщина, пагубная страсть к которой заставила его забыть о долге и чести. Он не довершил возмездие и обрек себя на муки ада. Ему следовало бы ненавидеть ее, а вместо этого его охватила смертная тоска. Сейчас она вырвется...

Однако Арабелла, напротив, приникла к нему и закрыла глаза. Дон Мигель чувствовал ее нежное тело под своими ладонями, и безграничная радость затапливала его, не оставляя места упрекам и сомнениям.

Но на этом странствия его души не закончились. Все переменилось, и теперь он будто бы парил в воздухе. Внизу он видел распростертого на кровати мужчину, грудь которого стягивала окровавленная повязка. Дон Мигель узнал себя и вновь удивился. А затем неведомая сила подхватила его и повлекла прочь.

Взгляду де Эспиносы открылся «Санто-Доминго», с убранными парусами и закопченными, почерневшими мачтами. В фальшборте слева зияла огромная дыра, а палуба местами прогорела насквозь. Несмотря на ночь, матросы при свете ламп меняли доски палубного настила.

Вид искалеченного галеона, как ни странно, не вызвал у дона Мигеля ни недоумения, ни гнева. Его душа летела дальше, на запад, вдоль серебряной дорожки, проложенной луной по волнам.

Бескрайний морской простор бороздил небольшой шлюп. Душа де Эспиносы споткнулась, прервав свой полет, и рухнула вниз. В кормовой каюте он увидел двоих — мужчину и женщину. Своего смертельного врага и Ее.

И тогда дон Мигель понял, что все-таки попал в ад...

1 Дочь алькальда

Октябрь 1689
Беатрис, старшая дочь Хуана Сантаны, алькальда Ла Романы, вышла в патио их белостенного дома. Солнечное утро обещало очередной ясный день, и стоило насладиться относительной прохладой, прежде чем зной станет нестерпимым. Этот сезон дождей был удивительно щедр на погожие деньки, да и шторма, обрушивающиеся на Эспаньолу, не выказывали своего обычного свирепого нрава.

Во внутреннем дворике, окруженном крытыми сводчатыми галереями, росло несколько пальм и апельсиновых деревьев, под ними стояли деревянные скамьи с резными спинками. В центре дворика мелодично журчал фонтан, окруженный вазами с тропическими цветами.

Беатрис присела на скамью и с наслаждением вдохнула пряный аромат плюмерий, к которому примешивались запахи близкого моря и тропических лесов, окружающих городок.
Такие мгновения почти примиряли ее со скукой Ла Романы.

Девушке, которая выросла в суетливой и шумной Севилье, было непросто привыкнуть к маленькому сонному городишке, где за целый год не увидишь ни одного нового лица. Но обстоятельства вынудили ее отца, благородного, но крайне бедного идальго, искать счастья в Новом Свете. Сеньору Хуану не слишком везло поначалу, однако затем ему оказал покровительство Ксавьер Сантана, с которым они были в дальнем родстве. Сеньор Ксавьер был алькальдом Ла Романы, и два года назад, когда он внезапно умер, отцу Беатрис удалось получить его место. Впрочем, одуряющая монотонность жизни городка была совсем недавно нарушена прибытием двух грандов... Беатрис слегка нахмурилась: ни к чему воспоминать об этом.

«Скука – сестра уныния, а уныние есть грех».

Сеньорита Сантана услышала скрипучий голос отца Игнасио и, вздрогнув, оглянулась – уж не стоит ли тот за спиной, готовый ревностно оберегать ее от неподобающих мыслей. Разумеется, рядом никого не было, и Беатрис тихо рассмеялась: этак она начнет шарахаться от собственной тени. А ее духовник желает ей только блага. По-своему, конечно.
Уже через час колокол церкви Сантьяго-де-Ла-Романа созовет всех на мессу, а после можно будет почитать. Отцу недавно доставили из Севильи новые книги. Или закончить вышивать покров для обители, тем более, что книги наверняка светского содержания, а не духовного. Да, занятие вышивкой более подходит благочестивой незамужней девице, строго напомнила себе Беатрис и тут же иронично заметила: «Старой деве, так будет точнее».

...Несмотря на то, что в Новом Свете девушки хорошего происхождения, даже не могущие похвастаться большим приданным, не оставались долго под сенью отеческого дома, Беатрис Сантана, достигнув двадцативосьмилетнего возраста, так и не вышла замуж. В соискателях руки миловидной дочери сеньора Сантаны поначалу не было недостатка. Но независимый склад ума и твердость характера, проявляющиеся даже в те краткие моменты общения с Беатрис, которые дозволяла строгая испанская мораль, настораживали потенциальных мужей. Гораздо больше их привлекала Инесс, младшая дочь Сантаны.
Беатрис это не слишком огорчало, ведь ни разу она не ощутила не только любовного волнения, но и достаточно сильного интереса ко всем этим сеньорам, многие из которых смотрели на нее как... на цесарку, поданную к их столу...

«Так уж ни разу?» – насмешливо спросил внутренний голос.

«Это не считается!» – возразила ему Беатрис.

«А если...»

«Нет» – отрезала она.

О любви дело и не шло, прежде всего от нее требовалось почитать своего мужа, но сеньорите Сантана виделась в этом какая-то неправильность. Возможно, виной тому было образование, которое вопреки традициям дал ей отец. Хотя с недавних пор ей казалось, что он сожалеет об этом, по-видимому, всерьез опасаясь за ее будущее. Большое влияние на сеньора Хуана оказывал и отец Игнасио, который убеждал Беатрис принять постриг и даже обсуждал это с ее отцом как дело решенное. Именно поэтому Хуан Сантана, скрепя сердце, дал согласие на брак своей младшей дочери Инесс в прошлом году. Что касается самой Беатрис, то она понимала, что рано или поздно, но сделать выбор придется, и отцовский дом, где она обладала определенной свободой, сменит дом мужа или обитель.

Священник благословил Беатрис помогать страждущим в больнице при женском бенедиктинском монастыре, находившемся в десятке лиг от Ла Романы, рассчитывая таким образом склонить ее к монашеской жизни. Настоятельница, мать Агата, была справедлива и по-доброму относилась к ней, называя ее своей духовной дочерью. Время шло, монастырь становился неизбежностью. Но хотя Беатрис не произнесла ни одного слова против, решение она пока не приняла. Отец не принуждал ее сделать это немедленно, и девушка была благодарна ему.

– Сеньорита!

Размышления Беатрис нарушил звонкий голос Лусии, ее служанки, которая вихрем ворвалась в патио и, подобрав юбки, бросилась к своей госпоже.

– Ой, что я вам скажу! Два галеона, что недавно стояли на рейде, вернулись!

Внутри Беатрис что-то дрогнуло, но ее голос прозвучал спокойно:

– Лусия, ты уже была на рынке и наслушалась там досужих сплетен, не так ли?

– Да нет же, нет! — затараторила служанка, блестя темными как маслины глазами. – Я и сама добежала до порта и видела их! Так что ваш почтенный отец наверняка будет вновь принимать тех знатных сеньоров!

Сеньорита Сантана попыталась подавить волнение. Провидение или Господь услышали ее мысли — те, которые она скрывала от самой себя, и посылают ей это испытание?

– Только знаете, еще что? – вдруг понизив голос, зашептала Лусия, не замечающая ее переживаний. – Корабли побывали в бою! Ох, неужели с тем молодым красивым сеньором приключилась беда? – служанка жалостно свела брови.

Как ни старалась Беатрис справиться с собой, ее сердце забилось, будто она взбежала на один из высоких холмов, окружающих Ла Роману. Но предметом беспокойства госпожи был вовсе не «молодой красивый сеньор», о котором сожалела служанка.

– Хватит болтать, Лусия! И не выдумывай того, чего не знаешь!

Ударил колокол церкви Сантьяго.

– Поспешим, отец Игнасио непременно заметит, если мы опоздаем на мессу. Все выяснится, если знатные сеньоры соблаговолят почтить нас своим присутствием, а пока и говорить не о чем.

***

– Вы окажете мне честь, если остановитесь в моем доме, – сеньор Сантана церемонно поклонился посетителям, которых, сказать по правде, не ожидал увидеть еще когда-либо.

Дон Эстебан с правой рукой на перевязи и доктор Рамиро, решившийся ненадолго оставить раненого, ответили ему не менее учтивым поклоном.

– Насколько тяжело ранен дон Мигель? – обратился сеньор Хуан уже к доктору.

– Клинок прошел совсем рядом с сердцем. Рана чрезвычайно опасна сама по себе, но к ней добавилась еще лихорадка, – Рамиро сокрушенно покачал головой. – За четыре дня, прошедших после ранения, дон Мигель пришел в себя только один раз — именно тогда он и высказал свое желание направиться в Ла Роману.

– Дон Мигель найдет здесь самый радушный прием, и я распоряжусь, чтобы вам предоставили все необходимое, сеньор Рамиро, – на лице Хуана Сантаны было написано искреннее огорчение.

Он был крайне польщен, что может оказать услугу гранду Испании, но вместе с тем его снедало любопытство.

...Когда три недели назад на рейде бросил якорь красавец «Санто-Доминго», весь городок был взбудоражен небывалым событием. А Хуан Сантана пришел в изумление, когда выяснилось, что его родич был дружен с представителем рода де Эспиноса. Узнав о смерти Ксавьера Сантаны, дон Мигель опечалился, чего нельзя было сказать о сеньоре Хуане, который, напротив, был рад возможности свести полезное знакомство. Однако де Эспиноса был не очень-то настроен внимать сетованиям на тяготы жизни небогатого – да что там говорить, если бы не преждевременный переход кузена Ксавьера в лучший из миров, так и оставшегося бы нищим, идальго. И вдруг он решил вернуться именно в Ла Роману!

Видимо, удивление все-таки проступило на лице сеньора Сантаны, потому что дон Эстебан счел нужным пояснить:

– Ла Романа – ближайшее поселение, которое можно назвать... городом. Понимаете, сеньор Сантана, дон Мигель хотел бы избежать огласки... Дело деликатное... И я... мы благодарны вам...

– Понимаю, – кивнул тот, – у меня есть крытые носилки, подходящие чтобы разместить раненого, так мы избежим лишних глаз. Но возможно ли переносить дона Мигеля?

Рамиро наклонил голову:

– При достаточной осторожности, не думаю, чтобы ему стало хуже.

– Я должен отдать распоряжения. Прошу вас, сеньоры.

Они вышли из кабинета и в конце коридора столкнулись с Беатрис. От слуг она успела узнать, что ее отец беседует с молодым де Эспиносой и доктором. Полный тревоги взгляд девушки упал на руку дона Эстебана. С какими же новостями пожаловали внезапные гости?

– Беатрис, я должен тебе кое-что сказать, – Сантана приглашающим жестом указал на двери гостиной, – пройдемте.

Войдя в гостиную, он негромко проговорил, обращаясь к дочери:

– Мы окажем гостеприимство дону Мигелю де Эспиносе. Он нездоров.

Беатрис с тревогой взглянула на осунувшегося, постаревшего доктора Рамиро с воспаленными от недосыпания глазами.

– Что случилось? Дон Мигель... ранен?

– Да, сеньорита Сантана, это так, – ответил он.

– Дон Мигель не желает огласки, нужно настрого предупредить слуг, – добавил отец.

Окружающие Беатрис предметы потеряли четкость. Опустив голову, она закусила губы, чтобы удержаться от подступивших слез. Что это с ней такое? Ни в коем случае нельзя, чтобы отец и гости заметили неожиданное проявление ее чувств. Она отвернулась к окнам.

– Мы вернемся на «Санто-Доминго», чтобы все подготовить, — сказал Рамиро.

Дон Эстебан согласно кивнул. Оба направились уже к дверям, когда девушка сказала:

– Отец, позвольте мне помочь в уходе за раненым. Сеньор Рамиро, ведь вам нужна сиделка? Вы на ногах едва стоите.

Сантана удивленно нахмурился, а врач в замешательстве пробормотал:

– Но... как же можно, невинной девице...

– Монахини из ордена святого Бенедикта ухаживают за немощными в больнице монастыря. Большинство из них никогда не были замужем. А я уже много раз помогала им в этом богоугодном деле.

– Это правда, – признал Сантана.

Однако он продолжал колебаться.

– Меня вполне можно считать послушницей, — улыбнулась Беатрис, – но если у вас остались сомнения, я испрошу благословения у отца Игнасио.

– Что же, хорошо — но только если отец Игнасио благословит тебя, Беатрис.

2 Сеньор адмирал

Беатрис Сантана никак не могла разобраться в обуревающих ее чувствах. В груди щемило, и причиной тому на этот раз была не только ее сострадательность к людским мучениям — будь то убогий нищий или служанка, обварившая руку на кухне, или даже муки бессловесных созданий Творца, которые также никогда не оставляли ее равнодушной. Возможно, отец Игнасио тоже почувствовал это, потому что долго и пытливо смотрел в лицо Беатрис, словно пытаясь узнать мысли девушки или заглянуть ей в душу.

Ничего так и не прочитав в ясном взгляде сеньориты Сантана, он весьма неохотно дал ей свое благословение, заметив, что намерен регулярно навещать больного и разумеется, молится за его душу — если Создателю будет угодно призвать ее к себе. Он также счел своим долгом упомянуть о грядущем празднике Непорочного зачатия, намекая девушке, что этот день как нельзя лучше подошел бы для совершения обряда пострига. Беатрис потупилась, не желая, чтобы священник увидел непокорность в ее глазах. По счастью, он принял это за смирение и отпустил ее с миром.

Сеньорита Сантана вышла из церкви, раздумывая уж не солгала ли она, вольно или невольно, своему духовнику, когда отвечала на его вопрос о причинах, побудивших ее на этот шаг? Но почему-то это не сильно ее смущало.

После того, как стихла суета, сопровождающая появление носилок с доном Мигелем, девушка зашла в отведенную для него комнату. Ставни были закрыты, чтобы солнечный свет не беспокоил раненого.

«Нужно будет открыть окна ночью, станет хоть немного прохладнее», – подумала Беатрис, с беспокойством глядя на дона Мигеля.

Недвижный, с заострившимися чертами лица, он был бы похож на мертвеца, если бы лихорадка не зажгла на его скулах багровые пятна. Льняная простыня укрывала его до пояса. Затрудненное, неровное дыхание едва вздымало перевязанную грудь. У изголовья постели поставили небольшой столик, на котором доктор Рамиро уже разложил медицинские принадлежности, там же неярко мерцала лампа. Сам доктор, опустив голову, сидел в глубоком кресле. По-видимому, он задремал и встрепенулся только когда Беатрис подошла вплотную.

– Сеньорита Сантана? Я не слышал, как вы вошли. Вас допустили?
– Да, сеньор Рамиро, – Беатрис посмотрела на де Эспиносу, – дон Мигель все время... так?

Рамиро со вздохом кивнул и сказал:

– Иногда жар усиливается, тогда дон Мигель начинает метаться и может сорвать повязку. Это очень опасно. – Затем он спросил: – Итак, что вы умеете?

– Покормить, умыть больного. Дать воды или лекарство. Еще сестра Маргарита учила меня накладывать повязки...

– В этом вряд ли возникнет необходимость. А вот все остальное... хорошо, что у вас есть опыт, – сказал врач, массируя глаза. – Извините.

– Вам нужен отдых.

– Не могу это отрицать, сеньорита Сантана.

Беатрис указала на вторую кровать, стоящую у противоположной стены:

– Тогда что вас останавливает? Я буду здесь.

Он с благодарностью посмотрел на нее:

– Вы должны обязательно разбудить меня, если в состоянии раненого произойдет перемена.

– Конечно, сеньор Рамиро.

Доктор уснул кажется прежде, чем его голова опустилась на подушку, а Беатрис села в кресло, которое он занимал прежде. Она не могла отвести глаза от лица раненого. Как разительно он отличался от того блестящего гранда, который появился в их доме, верно, только для того, чтобы смутить душу сеньориты Сантана!

...Впервые Беатрис увидела дона Мигеля за обедом. Отец представил его как прославленного адмирала и друга их преждевременно усопшего родственника. Дона Мигеля привели в Ла Роману дела, кроме того, он наделся повидаться со своим другом, не ведая об его смерти.
Хуан Сантана гостеприимно предложил де Эспиносе оставаться в их доме, пока дела не будут улажены. Тот вежливо поблагодарил, сказав, что привык находиться на борту своего галеона, и возможно, лишь иногда составит компанию радушному алькальду за обедом или ужином. Весьма довольный сеньор Хуан заверил, что всегда рад принимать выдающегося флотоводца и друга его дорогого кузена. Любезность следовала за любезностью, пока дон Мигель не расхохотался, клятвенно пообещав злоупотребить добротой хозяина.

Нечасто у них бывали подобные гости – прямо сказать, ни разу. Остроумный собеседник, де Эспиноса стал центром притяжения для всех присутствующих за столом.
Лишь также приглашенный к обеду отец Игнасио хмурился и что-то бормотал себе под нос.

Дон Мигель де Эспиноса был намного старше Беатрис, с резким лицом человека, привыкшего повелевать, его волнистые черные волосы обильно пронизывали серебряные нити, а виски были совсем седыми. Взгляд девушки все время возвращался к нему, и она с большим удивлением чувствовала, что ей хочется видеть его, говорить с ним, нарушая все нормы и правила – обо всем, о каких-то пустяках, о море, о видах на урожай, о прочитанных книгах...

Ей пришлось одернуть себя и напомнить о недопустимости такого поведения.
И было совершенно закономерно, что возможности для подобных излияний Беатрис не представилось и представиться не могло, хотя дон Мигель действительно появлялся в доме алькальда почти каждый день. До невозможности учтивый, он не давал ни малейшего повода заподозрить, что сам испытывает хоть какой-то интерес к Беатрис. Его темные глаза скользили по девушке с вежливым равнодушием, и ей отчего-то становилось грустно. А ведь сеньорита Сантана всегда была здравомыслящей и уравновешенной девушкой. Впрочем, она и сейчас прекрасно осознавала всю беспочвенность своих тайных грез.

В те моменты, когда Беатрис могла общаться со знатным гостем, она внимательно изучала
его. Однако она была вынуждена признать, что Дон Мигель совершенно непостижим для нее. Любезность не могла скрыть его бешенной гордости и высокомерия. Казалось, им владела какая-то идея, заслонившая ему весь окружающий мир...

Когда наконец «Санто-Доминго» поднял якорь и скрылся за гористым мысом, она вздохнула с облегчением и посоветовала себе выбросить все глупости из головы — и чем скорее, тем лучше. Для окружающих ее терзания остались тайной. Но как знать, не тревожил ли сон Беатрис образ сеньора адмирала и его глубокий взгляд, и не орошала ли она в ночном мраке подушку слезами...

…Из задумчивости ее вывел глухой стон. Голова дона Мигеля мотнулась, он пробормотал что-то неразборчивое. Обильная испарина покрывала его лицо. Беатрис робко коснулась горячего влажного лба. Несмотря на то, что она сама предложила свои услуги, ею владела неуверенность. Она оглянулась на столик, где уже были приготовлены губки и глубокая чаша с водой.

«Пора вспомнить, зачем я здесь. Дон Мигель сейчас болен, и в этом он ничуть не отличается от тех несчастных, за которыми я ухаживала в монастырском госпитале», – эта мысль вернула ей решимость, она протянула руку к бутылочке с уксусом и плеснула в воду.

Осторожными движениями Беатрис обтерла лицо и шею раненого, после чего провела губкой по его широким, мускулистым плечам прирожденного воина, затем по груди над повязкой. Теперь ее движения были сосредоточенными и уверенными, но все же она остановилась, дойдя до края простыни, укрывающей де Эспиносу. За тяжелыми больными ухаживали исключительно монахини, и Беатрис попросту не знала, как ей действовать. Пока она колебалась, дон Мигель тихо, но отчетливо произнес:

– Арабелла, не исчезай, прошу тебя...

Беатрис вздрогнула. Глаза раненого открылись, но он смотрел куда-то сквозь девушку и она поняла, что дон Мигель не осознает ее присутствия.

– Арабелла! – он попытался приподняться, и Беатрис положила руки ему на плечи, удерживая его.

– Т-с-с, тише, тише, — прошептала она.

Раненый закашлялся, в пробитой груди сипело и клокотало. Беатрис испугалась, что сейчас у него пойдет горлом кровь.

– Да ложитесь же! – в отчаянии воскликнула она. – Вам нельзя разговаривать!

– Где ты? – он обессиленно опустился обратно на постель.

– Я здесь... все хорошо... – Беатрис положила ладонь ему на лоб.

Кажется, это прикосновение успокоило его, потому что он закрыл глаза и повторил за ней:
– Все хорошо, да... теперь все хорошо...

Женское имя, услышанное Беатрис из уст де Эспиносы, подвело черту под всеми ее неясными мечтами. Она глубоко вздохнула:

«А чего я ожидала? Наверняка он встречал в своей жизни женщин, которые были способны вызвать у него любовь и восхищение...»

Отец говорил, что у де Эспиносы нет семьи, а только племянник, дон Эстебан, сын подло убитого брата. Тот появился незадолго до отплытия дона Мигеля – красивый юноша, на лице которого застыло высокомерие, и это о нем беспокоилась утром Лусия.

Но кто мог утверждать, что сердце дона Мигеля оставалось свободным? Что оно свободно сейчас? Беатрис почувствовала горечь и жгучую досаду. Господи, неужели она ревнует?!

«Арабелла... но ведь это не испанское имя. Французское? Английское?», – словно в ответ на ее мысли, раненый произнес несколько слов по-английски.

Беатрис недостаточно знала язык, чтобы точно понять смысл сказанного, но это весьма напоминало проклятия.

«Ну а мне-то что за дело до того, кого гранд Испании зовет в бреду и кого он проклинает на чужом языке?»

Она даже рассердилась, и странным образом это помогло ей справиться с собой.

«Сама жизнь его под угрозой, и его сердечные привязанности — последнее, о чем я должна думать. Я сделаю все, что в моих силах, и исполню долг христианского милосердия. Если угодно Господу, он выживет, а дальше наши пути разойдутся. Так о чем я страдаю?»

Беатрис деловито принялась перебирать бутылочки с тинктурами, расставленные доктором Рамиро на столике.

Скрипнула дверь, в комнату заглянула Лусия. Беатрис приложила палец в губам и, бесшумно ступая, подошла к дверям. Служанка пришла узнать, куда подавать ужин для госпожи и сеньора Рамиро. Беатрис распорядилась принести поднос с фруктами, сыром и хлебом прямо в комнату. Что касается сеньора Рамиро, она не хотела будить его и сказала оставить для него холодной телятины на кухне. Немного подумав, она велела сварить некрепкого бульона для раненого, надеясь, что ей удастся заставить того проглотить хоть немного.

Де Эспиноса беспокойно зашевелился, его рука поползла к повязке, и Беатрис поспешила вернуться к нему. Жар не спадал, и она снова взяла губку. Работа, многократно проделываемая и прежде, окончательно вернула ей присутствие духа. Кроме того, она видела, что раненому это приносит облегчение, он затихал, особенно когда Беатрис опускала свою руку на его лоб. Постепенно его дыхание стало ровнее.

«Вот так то лучше, – подумала девушка. – И толку больше».

***

Франциско Рамиро проснулся поздним вечером, ощущая себя необыкновенно отдохнувшим.
Доктор услышал тихое пение и узнал полузабытую колыбельную своего детства. Он поднял голову и изумленно воззрился на Беатрис, которая сидела в кресле, придвинутом к самой кровати де Эспиносы.

Окна были распахнуты, в комнате стало прохладнее. Колеблемый ветерком свет лампы придавал теплый золотистый оттенок смуглой коже девушки, темно-карие глаза лучились добротой, и Рамиро невольно залюбовался ею.

Беатрис смущенно улыбнулась:

– Я разбудила вас, сеньор Рамиро? Но мне кажется, это нравится дону Мигелю.

– Напротив, я удивлен, что вы не разбудили меня раньше, сеньорита Сантана, – Рамиро встал и, подойдя к раненому, сказал:

– О, дон Мигель и в самом деле выглядит немного иначе. Спокойнее... Как вам это удалось?

Она пожала плечами:

– Я не делала ничего особенного. Правда, решилась дать ему немного бульона, не спросив вас. И он даже выпил половину чашки.

– Вы, видимо, посланы самим Небом, сеньорита Сантана, – улыбнулся пожилой врач, – ведь я уснул, не сказав вам ни слова о том, что вы должны делать. Но вижу, что вы превосходно справились и без моих наставлений. А теперь идите отдыхать, вы еще понадобитесь мне...

***

События последних лет сменяли друг друга, перемежались яркими, сохранившимся в памяти до мельчайших подробностей сценами из далекого прошлого. Дон Мигель де Эпиноса видел великое множество людей, давно ушедших из его жизни, своего брата и себя — со стороны, словно незримо присутствуя при их встречах.

Адское пламя сжигало его изнутри, из обугленной груди рвался безумный крик. И в то же время он не мог издать ни звука...

Но вот его душе прискучило скитаться, и дона Мигеля все чаще начала захлестывать темнота. Он желал благодатного небытия, однако в этом ему опять было отказано.

Он почувствовал бережные прикосновения и сперва возмутился: почему его никак не оставят в покое? Но прикосновения дарили утешение, гасили бушующий в нем огонь. Из невообразимой дали долетел нежный голос, и де Эпиносе показалось, что когда-то — давно, очень давно, его мать пела эту песню. Или похожую? Голос звал за собой, и душа встрепенулась в нем, стряхнула оцепенение. Он обязательно последует за этим голосом, только немного соберется с силами...

3 Любовь и страдания сеньориты Сантана

На другой день Беатрис пришла в комнату де Эспиносы вместе с Лусией. Доктор Рамиро заканчивал перевязку, и Беатрис сглотнула, бросив взгляд на покрасневшую от крови воду в небольшом тазу. Однако, доктор казался довольным.


– Доброе утро, сеньорита Сантана.

– Доброе утро, сеньор Рамиро. И думаю, вы может обращаться ко мне по имени, ведь я теперь ваша помощница. Как прошла ночь?

– Лучше, гораздо лучше. Вот, посмотрите, сеньорита Беатрис, – доктор указал ей на ворох скомканных, в бурых пятнах, бинтов: – Вы не боитесь вида крови? – он внимательно посмотрел на девушку. Та сжала губы и покачала головой, что вызвало у него добродушную усмешку: – Кровотечение почти прекратилось и воспаление проходит, это хороший признак.

– Я рада. Лусия, убери здесь и принеси воды.

Дождавшись, когда служанка уйдет, Беатрис неожиданно для самой себя задала вопрос:

– Сеньор Рамиро, вам, быть может, известно это имя — Арабелла?

– Кто... Откуда оно известно вам?! – опешил врач.

Беатрис смутила такая реакция, и она не знала, что ответить, но Рамиро уже догадался:

– Я понял. Дон Мигель иногда зовет ее в забытьи. Увы, с этим именем у него связаны тяжелые воспоминания...

– Простите... – Беатрис корила себя за любопытство и бестактность.

– Вам не за что просить прощения, сеньорита Беатрис. Вы не могли знать.

Появление Лусии, которая несла большой кувшин с водой, заставило обоих прервать разговор. Водрузив свою ношу на столик, она выжидающе уставилась на свою госпожу.

– Сеньор Рамиро, для вас приготовлен завтрак, Лусия проводит вас.

Оставшись одна, Беатрис привычным уже движением дотронулась до лба де Эспиносы: лихорадка не отпускала его, но даже сравнительно небольшого опыта девушке хватало, что бы понять, что ему и в самом деле немного лучше. Она решила вновь обтереть его, и на этот раз, запретив себе «неуместный душевный трепет» – как ей услужливо подсказал неугомонный внутренний голос, спокойно закатала простынь чуть выше колен раненого.

Беатрис негромко напевала старинную андалусскую песенку — вчера она сама удивилась благотворному воздействию колыбельной, ну раз так, то ей не составит труда петь еще.
Она уже почти закончила, когда вдруг ощутила какое-то изменение — вернее, напряжение, разлившееся в воздухе. Подняв голову, она встретилась глазами с пристальным, совершенно осмысленным взглядом дона Мигеля. Он, не мигая, смотрел на нее и Беатрис стало не по себе. У нее возникло впечатление, что вовсе не ее он ожидал увидеть. А кого? Своего врача? Ту женщину, чье имя срывалось вчера с его губ? И вместе с тем, она почувствовала облегчение и радость.

Подумав, что, возможно, дон Мигель еще не до конца пришел в себя, она решилась наконец заговорить.

– Вы помните, что были ранены, дон Мигель? А потом вы пожелали вернуться в Ла Роману?

Он опустил веки в знак согласия. Беатрис увидела, как он провел языком по сухим, потрескавшимся губам.

– Вы хотите пить?

Едва заметный кивок. Тогда она взяла стоявшую на столике чашку с водой и, осторожно приподняв голову раненого, поднесла к его губам. Напившись, дон Мигель спросил, с трудом выговаривая слова и без особой любезности в хриплом голосе:

– Что вы... здесь делаете... сеньорита Сантана?

Девушка растерялась:

– Ухаживаю за вами...

– Вы? – в одном слове было море скептицизма, и Беатрис стало обидно:

– А что в этом такого? Я часто помогаю монахиням в больнице. Так что пусть это вас не смущает.

Уголок рта де Эспиносы дернулся в подобии усмешки:

– Как по мне... так это вы... смущены, сеньорита Сантана...

Тут уж Беатрис рассердилась и выпалила:

– Вовсе нет! На одре болезни между высокородным сеньором и убогим нищим... – она осеклась: да что же это на нее нашло! Уже во второй раз с ее языка, прежде чем она успевает прикусить его, слетает бестактность… или дерзость!

– Нет никакой разницы? – усмешка на его губах стала явственней.

Некоторое время де Эспиноса молчал, опустив веки, и Беатрис уже подумала, что он вновь потерял сознание, но вот взгляд раненого упал на нее:

– И в этом вы... абсолютно правы, сеньорита.

Дон Мигель попробовал осторожно вздохнуть и раскаленный гвоздь, засевший в его груди, немедленно напомнил о себе. А ее пальцы такие прохладные... От слабости у него закрывались глаза, однако он пробормотал, прежде чем целительный сон завладел им:

– Что же, продолжайте... то, что вы так хорошо начали... сеньорита Сантана...

***

«Глупо отрицать очевидное... Я люблю его...» – Беатрис нервно дернула затянувшийся на шелковой нитке узелок.

«Ах, тихоня-Беатрис, – вредным голосом маленькой девочки пропела та ее ипостась, которая вечно спорила или насмешничала, оставаясь при этом в стороне. – Когда же ты успела? Попалась птичка в силки».

«И большего безрассудства трудно представить» – в кои-то веки согласилась девушка.

– Вы чем-то огорчены, сеньорита Беатрис?

– С чего ты взяла, Лусия?

– Да просто вы уже в третий раз рвете нитку...

– В самом деле, – Беатрис через силу улыбнулась и отложила вышивку.

– Сеньор Франциско сказал, что дон Мигель вне опасности, – служанка проницательно смотрела на нее.

– Я не переживаю из-за дона Мигеля, ну то есть переживаю – как и за всех недужных... Я просто немного устала.

Беатрис вскочила и быстро подошла к окну.

– Сеньорита Беатрис, – лукаво протянула Лусия.

«Нет, я совершенно потеряла голову! Еще немного, и о любовных страданиях Беатрис Сантана будут говорить на рыночной площади! Или слагать серенады. Тем более, что предмет моих воздыханий смеется надо мной, даже стоя на краю могилы. Хотя нет, я и сама думаю, что он выживет. И слава Всевышнему... Нужно немедленно все это прекратить. Ну почему же его насмешки так задевают меня?!»

– Сеньорита Беатрис, на меня-то вы можете положиться! – обиженно сказала служанка.

– Положиться — в чем, Лусия? Отправить с тобой записку с просьбой о свидании, как делают некоторые девушки и даже замужние женщины? – невесело улыбнулась Беатрис. – Будь дон Мигель в добром здравии, едва ли он вспомнил бы о моем существовании и тем более – откликнулся на эту просьбу. Даже если я была достаточно безумна, чтобы пойти на такое.

– Все дело в женщине, – вдруг заявила Лусия.

– Что ты несешь! – в голосе сеньориты Сантана прорезался гнев.

– Я расскажу вам... только не сердитесь, пожалуйста! Вы помните его слугу, Хосе? Так вот, он славный парень и очень обходительный... – служанка мечтательно улыбнулась, но сразу же спохватилась: – Ну да речь не о нем, – она заговорила совсем тихо и Беатрис наклонилась к ней: – В прошлый раз на галеоне дона Мигеля была женщина... То ли гостья, то ли... ну, я не знаю. Дон Мигель спас ее с разбившегося корабля. Хосе не то, чтобы болтун, но однажды я шла в скобяную лавку и встретила его на улице, он был такой растерянный... Оказывается, сеньор де Эспиноса велел купить женское платье, а бедолага не знал, куда пойти и что выбрать. Я помогла ему, ну и вытянула из него про эту гостью... Странно, сейчас-то он и носа не кажет... – расстроенно закончила Лусия.

– Да, все дело в женщине, Лусия, – не скрывая грусти, отозвалась сеньорита Сантана, представив, что всего пару недель назад дон Мигель, возможно, сжимал свою возлюбленную в объятиях. – И ничего не изменить...

– Сеньорита Беатрис, я, конечно, девушка темная и не прочитала ни одного из тех романов, что лежат вон там, на столе, и не знаю, как это бывает у благородных господ, – заговорщически прошептала служанка, – но сейчас-то той доньи нет. Бог весть, где она. А вы здесь, рядом с ним...

– Лусия, как раз у благородных господ и бывает, что чем дальше их идеал, тем сильнее они поклоняются ему.

– Э, идеал... разве с ним тепло, с идеалом-то?

– Будет, Лусия, придержи-ка язык, – строго ответила Беатрис.

– Да ладно, ладно, я уже молчу. Простите, что суюсь не в свое дело, да только я сколько вас знаю, сеньорита Беатрис, вы всегда такая веселая были, ласковая ко всем. Вот такой и оставайтесь.

«И в самом деле... Я полюбила безответно, но разве само чувство не стоит того, чтобы изведать его? Ну что же, дон Мигель де Эспиноса, как бы вы не насмехались и не язвили, в ближайшие дни вам не избежать моего общества... А я? Я буду просто радоваться жизни».

***

Следующим утром Беатрис появилась в комнате раненого, окутанная облаком свежести и цветочными ароматам утреннего сада. В руках у нее была толстая книга. Дон Мигель был в сознании, и девушка дружелюбно поприветствовала его и доктора Рамиро. Ей показалось, что в угрюмых темных глазах де Эспиносы мелькнуло удивление.

– Прекрасное утро, сеньорита Беатрис, – улыбнулся своей помощнице Рамиро.

– О, да, сеньор Рамиро. Что нового?

– Все идет хорошо. Вы же знаете что делать? Я оставлю вас ненадолго, на галеонах есть и другие раненые, я должен проведать их.

– Разумеется.

Врач ушел, а Беатрис, все время ловящей на себе непроницаемый взгляд дона Мигеля, пришлось-таки преодолеть миг нерешительности. Она глубоко вздохнула и сказала как ни в чем не бывало:

– Я рада, что вы поправляетесь, дон Мигель. И вам наверняка не терпится вернуться к вашей обычной жизни.

– Не могу... не согласиться с вами, сеньорита Сантана... – медленно произнес он, – Я и так доставил порядочно... хлопот. В том числе вам.

– О, мне это совсем не тяжело! – вырвалось у Беатрис.

Де Эспиноса с сомнением посмотрел на нее:

– А вам что за радость возиться с полумертвым сеньором вдвое старше вас?

– Ну во-первых, вы вовсе не полумертвый и не старый... – начала Беатрис и замолкла, увидев, как брови раненого поползли вверх.

Кровь прилила к ее щекам, и теперь-то девушка смутилась окончательно: ну вот, она опять болтает невесть что!

– Хорошо, если вы так считаете, – дон Мигель поперхнулся хриплым смехом, перешедшим в кашель, и схватился за грудь.

Беатрис бросилась к его постели и, взяв бокал с водой со столика, протянула ему, помогая напиться.

– Вам вредно много разговаривать, – обеспокоенно сказала она, – Мне пришло в голову почитать вам, чтобы скрасить скуку. Вам знаком роман сеньора Сервантеса?

– Признаться, чтение романов... никогда не являлось... для меня достойным времяпрепровождением, – задыхаясь, выговорил де Эспиноса.

– Вам придется приобщиться к этому... недостойному занятию, – теперь пришел черед Беатрис насмешливо улыбнуться: – Потому что я намерена прочитать вам этот роман. Времени у нас предостаточно.

Де Эспиноса мученически возвел взгляд вверх.

– Выбора нет, – предупредила Беатрис, утраиваясь поудобнее в кресле, – Но я разрешаю вам спать.

«...В некоем селе Ламанческом , которого название у меня нет охоты припоминать, не так давно жил-был один из тех идальго, чье имущество заключается в фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке...»

« Нищих идальго полно и в Мадриде... »

«...Возраст нашего идальго приближался к пятидесяти годам; был он крепкого сложения, телом сухопар, лицом худощав, любитель вставать спозаранку и заядлый охотник...»

«И о таком вздоре написана толстенная книга? Раз уж ад отверг меня, буду считать это наказанием за грехи... А голос у нее глубокий... как море... Море...»

***

Тем же вечером, когда Беатрис заглянула, чтобы узнать, не нужно ли чего Рамиро, тот позвал ее:

– Сеньорита Беатрис, если желаете, помогите мне при перевязке. Вы упомянули, что у вас есть уже навык, но возможно, вам будет полезно еще немного попрактиковаться.

На столике стояла глубокая миска с теплой водой, резко, пряно пахло травами. Запах показался смутно знакомым Беатрис, но она не могла точно определить, какие именно травы использует пожилой врач. Девушка колебалась, внезапно поняв, что все ее навыки куда-то разом исчезли. Но заметив насмешку во взгляде дона Мигеля, она вздернула подбородок:

– Если вы считаете, что от меня будет толк, сеньор Рамиро.

– Вы проявили себя прекрасной сиделкой, — заметил тот, начиная снимать бинты.

– Ну хорошо... С вашего позволения, дон Мигель.

– Мне трудно отказать вам, сеньорита Сантана, – отозвался де Эспиноса.

Его голос звучал устало и безразлично, и Беатрис подавила печальный вздох.
Обхватив дона Мигеля за плечи, девушка приподняла его. Сумрачные глаза раненого были совсем близко. Беатрис изо всех сил старалась не выдать своего волнения, твердя себе, что перед ней всего лишь один из тех страдальцев, в коих никогда не было недостатка в больнице обители. Впрочем, дон Мигель смотрел куда-то поверх ее головы.

– Чем монахини обрабатывают раны? – поинтересовался доктор.

– О, – оживилась Беатрис, – сестра Маргарита получает вытяжку сока Пега Пало, одной из лиан, которая в изобилии растет здесь.

– Отрадно слышать, что востребованы не только Achilléa millefólium, но щедрые дары этой земли, – сказал Рамиро. – Я тоже использую сок этой лианы, она не дает ранам гнить. Полезными качествами обладают и другие местные растения, например гваяковое дерево...

Остался лишь последний слой бинтов. Ткань присохла к ране, и Рамиро обильно смочил ее приготовленным настоем. Однако когда он осторожно потянул бинт, Беатрис почувствовала, как напрягся де Эспиноса под ее руками, и непроизвольно сжала его плечи.

Врач придирчиво осмотрел раненого и удовлетворенно хмыкнул:

– Могу вас обрадовать, дон Мигель, воспаления почти нет, и недели через две — или даже раньше – вы подниметесь на ноги.

Де Эспиноса кивнул, но Беатрис показалось, что он не испытывает ожидаемой радости по поводу своего скорого выздоровления. Она тоже глянула на начавшую кровоточить глубокую рану и содрогнулась, отведя глаза. И рассердилась на себя: нельзя быть такой чувствительной, не хватало еще упасть в обморок, вот будет сцена!

Рамиро взял одну и своих склянок и показал ее Беатрис:

– Этот экстракт получен из соков красного сандала, иначе – красного бразильского дерева.

Он обладает превосходными заживляющими качествами. Мы, европейцы, ценим прежде всего древесину красного сандала, но, оказывается, индейские знахари с незапамятных времен используют его для лечения. Я могу написать для вас рецептуру, сеньорита Беатрис.

– Сестра Маргарита будет очень вам признательна, сеньор Рамиро!

– Я всегда рад помочь, – пожилой врач открыл бутылочку и плеснул на кусок корпии ароматной густой субстанции темно-красного цвета, затем приступил к обработке раны.

Дыхание де Эпиносы стало прерывистым, однако больше ничем другим он не выдал своих страданий. У Беатрис создалось впечатление, что сеньор адмирал мысленно находится очень далеко от этой комнаты и от их возни с его бренным телом.

«И близко к той донье», – напомнила о себе другая Беатрис.

«Замолчи, не до тебя».

Впрочем, впечатление было обманчивым, потом что дон Мигель шевельнул плечами и спокойно сказал:

– Сеньорита Сантана, можете отпустить меня, я не вырвусь.

Беатрис вспыхнула: оказывается, она все еще стискивает его плечи.

– Прошу меня извинить...

Она убрала руки и замерла в нерешительности, не зная, что делать дальше.

В этот момент сеньор Рамиро предложил девушке:

– Наложите повязку, сеньорита Беатрис.

– Сама? – неуверенно пролепетала она.

– Не робейте. При необходимости я подскажу вам, что и как, – добродушно ответил он.

А отрешенно взирающий на их хлопоты де Эпиноса вдруг криво усмехнулся:

– Вы наделены немалой силой... и смелостью... и уймой добродетелей.

«Он издевается надо мной?!»

Если раненый рассчитывал еще больше смутить девушку, то добился обратного результата.

– Вы мне льстите, дон Мигель, – с досадой пробормотала Беатрис, беря широкие полотняные бинты.

– Поверьте моему многолетнему опыту, – не остался он в долгу, прикрывая глаза.

Рамиро несколько удивленно слушал их диалог, и Беатрис, которая быстро и ловко перевязывала дона Мигеля, обратилась к нему, оставив последнее высказывание раненого без ответа:

– Вам еще что-нибудь нужно, сеньор Рамиро? Вы присоединитесь к моему отцу за ужином?

Если хотите, я распоряжусь, чтобы ужин подали сюда.

– Вижу, что дон Мигель прав относительно вас, признаться, я не ожидал... такой сноровки. Насчет ужина не беспокойтесь, я с удовольствием поужинаю с сеньором Сантаной. А как же вы?

– Я побуду немного здесь. Надо же дать возможность проявиться... моим добродетелям, главная из которых – терпение, – Беатрис уже не сдерживала иронию.

Рамиро хмыкнул, но больше ничего не сказал, а на губах де Эспиносы мелькнула слабая улыбка.

После ухода врача Беатрис подошла к окнам. Солнце уже село, и можно было открыть ставни. Она задержалась у распахнутого окна, с наслаждением вдыхая прохладный воздух.

– Разве вы больше не собираетесь читать мне сочинение сеньора Сервантеса?

Вопрос де Эспиносы прозвучал неожиданно. Однако Беатрис, постаравшись скрыть свое удивление, позволила себе колкость:

– А разве это не приносит вам дополнительных мучений?

– Я уже свыкся с ними, сеньорита Сантана, и начал находить в этом удовольствие. И даже обещаю не засыпать после пары фраз.

Беатрис посмотрела на него недоверчиво, но взяла лежащую на комоде книгу и присела в кресло.

Де Эспиноса, чувствуя, как стихает боль от потревоженной раны, слушал и не слушал историю о злоключениях дона Кихота. Слова врача действительно не вызвали у него радости. Днем ранее придя в себя, он окончательно убедился, что все еще пребывает в земной юдоли, более того — чутье и опыт подсказывали ему, что он выкарабкается.

Кто-то касался его, и он слышал мелодичный женский голос, тихо напевающий незатейливую песенку. В первый момент уставшее сердце дона Мигеля стукнуло невпопад: она, неужели?! Но голос был совсем непохож, да и пелось на испанском языке.

Он открыл глаза и чуть ли не с досадой обнаружил возле себя дочь алькальда Ла Романы. Сеньорита Беатрис Сантана, кажется. Что ей тут понадобилось? Впрочем, разочарование не оставило места удивлению, он разве что отметил неожиданную уверенность и опыт непрошеной сиделки. Он не пытался быть хоть немного учтивым, и пожалуй, удивился, увидев ее во второй раз, с книгой. Ну, охота пуще неволи.

Обретя возможность мыслить связно, дон Мигель не переставал размышлять о событиях последних месяцев. Поначалу он был готов сделать все, чтобы отомстить Питеру Бладу, в том числе, исполнить свою угрозу в отношении его жены. Но Арабелла Блад спутала все карты, перевернула вверх дном привычный мир де Эспиносы, в котором его врагу давалось только одно право — умереть. Почему он согласился на поединок? Ведь и любовь к донье Арабелле не помешала бы ему – не дрогнув, он предал бы убийцу своего брата самой мучительной казни. Или все-таки помешала бы? Сейчас дон Мигель не был так в этом уверен. И вот он потерпел поражение...

Сладкий яд по капле продолжал вливаться ему в жилы, и несмотря ни на что, он думал об Арабелле лишь с нежностью. Вероятно, он повредился в уме, подобно этому несчастному идальго из Ла Манчи, хотя и без чтения рыцарских романов, и вообразил себя неистовым Роландом. Недаром в бреду его преследовал осуждающий взгляд Диего. По спине дона Мигеля пробежал озноб, словно пушечное жерло коснулось ее...

Кто бы мог подумать, что Педро Сангре столь плохо владеет клинком, что не смог прикончить его одним ударом. И что теперь? Самому бросится на острие шпаги? Последовать совету проклятого пирата и вернуться в Испанию разводить коз?

Окаянная гордость рода де Эспиноса подняла вдруг голову. Он, Мигель де Эспиноса, не сделает ни того, ни другого. К дьяволу!

4. «Служение Господу нашему...»

Примерно половина книги была прочитана. Беатрис казалось, что де Эспиноса начал проникаться приключениями славного дона Кихота Ламанчского. Он, разумеется, слышал имя сеньора Сервантеса и название романа, но, отдавая предпочтение философским трактатам и военным мемуарам, никогда не проявлял интереса к его знаменитому произведению. Как-то он спросил у девушки об авторе, и та пересказала предисловие. Дон Мигель нашел жизнь Сервантеса весьма печальной и заметил:

«Неудивительно, что его сочинение полно горечи».

Беатрис так не думала, но возражать не стала. Между ними установились странные отношения: де Эспиноса терпел ее присутствие с легким налетом снисходительности, а она вела жестокую борьбу со своими чувствами и, боясь выдать их, была предупредительна, но и только.

«Да, конечно, и только...»

Она даже зажмурилась при воспоминании о пережитом стыде.

...Это произошло несколько дней назад. Она встала, чтобы подать дону Мигелю кружку с водой, отодвинув кресло и не заметив, что оно прижимает край простыни, укрывающей раненого. Дон Мигель полулежал в подушках и в этот миг подвинулся еще выше, устраиваясь поудобнее. От этого движения натянувшаяся простыня сползла с него, и Беатрис увидела его плоский живот, по которому сбегала расширяющаяся от пупка к паху полоска черных волос, переходящих внизу в густые завитки, и узкие бедра, охваченные небольшим куском полотна наподобие повязок, которые она видела на индейцах. Девушку бросило в жар, казалось, что не только лицо, но и шея, и плечи заполыхали. К своему ужасу, она не сразу смогла оторваться от созерцания того, что открылось ее взору, а когда все же ей это удалось, то встретилась глазами с ироничным и изучающим взглядом дона Мигеля.
Его, похоже, весьма забавлял конфуз Беатрис.

– Неужели в вашей богатой практике вы не сталкивались с мужской наготой, сеньорита Сантана?

Такого смущения, еще усугубившегося от слов де Эспиносы, ей никогда не доводилось испытывать. Готовая провалиться сквозь пол, она ляпнула первое, что пришло ей в голову:

– Не обольщайтесь, дон Мигель, вы далеко не первый раненый, кого я вижу без одежды.
Боже, что она несет!

Все-таки главной ее добродетелью было умение веселить сеньора адмирала.

– Вот как? – дон Мигель рассмеялся, и Беатрис отметила краешком сознания, что на этот раз он не захлебнулся мучительным кашлем. – Почему же тогда вы так покраснели, сеньорита Сантана? Или я являю собой особенно отталкивающее зрелище?

– Я не заметила принципиальных отличий, – спокойно ответила она.

Не торопясь, Беатрис накрыла дона Мигеля простыней и тщательно подоткнула ее.

– Разумеется. Вы уже сравнивали меня с безродным бродягой, – довольно-таки ядовито сказал он.

«Вот ведь! Откуда во мне такая дерзость?!» – Беатрис была просто в отчаянии.

– Вы все еще хотите пить? – скрывая смятение за сухим тоном, спросила она.

– Если вы окажете мне эту милость, – без тени улыбки ответил де Эспиноса.

...Беатрис покачала головой: ей было непросто вновь переступить порог его комнаты. Сейчас она хотела, чтобы дон Мигель как можно скорее покинул их дом, а еще лучше — никогда не появлялся здесь. Что же, этого не придется слишком долго ждать. За последние дни в состоянии раненого произошли значительные перемены и постоянное присутствие сиделки уже не требовалось, однако де Эспиноса попросил девушку продолжить чтение романа, и она не смогла отказать ему.

***

Наступил ноябрь. Как-то утром Беатрис сидела на своей излюбленной скамье в тени апельсинового дерева, слушая негромкое журчание фонтана. До праздника Непорочного зачатия оставался месяц, и девушка должна была дать ответ отцу Игнасио.

При мысли о том, что скоро стены обители сомкнутся вокруг нее, Беатрис осознала, что ей будет невыносимо трудно расстаться с отцом и уютным домом, с этим небольшим садиком, где все цветы были посажены ею. И... с резким нелюбезным сеньором адмиралом?

«А он нем-то что толку горевать? Не пройдет и пары недель, как он уедет».

Скоро, очень скоро она распрощается с доном Мигелем, и все вернется на круги своя.

«Вернется? Ой ли!»

«Вернется, я знаю это».

Возможно, отец даст ей время, и она сможет еще немного оставаться с ним, да и рвение священника поуменьшится...

Отец Игнасио посетил дом алькальда, едва узнав, что раненый пришел в себя, и долго беседовал с доном Мигелем наедине. Когда священник вышел из комнаты, на лице его было выражение, будто он по ошибке хлебнул не благородного Темпранильо, а уксуса. С тех пор он еще более рьяно взялся убеждать Беатрис, а также требовал чуть ли не ежедневной исповеди. Но девушка впервые не могла до конца облегчить душу, не решаясь рассказать духовнику о своих чувствах. По счастью, отец Игнасио не задал прямого вопроса, и она не впала в грех лжи.

Де Эспиноса после визита святого отца выглядел таким изнуренным, что Беатрис испугалась возвращения лихорадки, однако раненый не растерял ни капли своей язвительности.

«Значит, и беспокоится не о чем», – в очередной раз одернула себя девушка.

В результате неустанно прилагаемых усилий Беатрис наконец научилась не прятать глаза, когда раненый останавливал на ней тяжелый взгляд, и не вспыхивать, если ей приходилось касаться его – этого, по правде говоря, почти и не случалось.

Выздоровление шло своим чередом, и де Эспиноса уже выходил в патио, благо что сезон дождей близился к концу и воздух стал более сухим и прохладным, особенно по вечерам.
А в памяти Беатрис с удивительной четкостью запечатлелись часы, проведенные у постели дона Мигеля, и вместе с горечью несбыточного она чувствовала радость – оттого что он выжил и что она могла пробыть все это время рядом с ним, даже если их общение нельзя было назвать особо приятным. Впрочем, отдавая ему должное, после того происшествия он стал как будто меньше насмехаться над ней.

Ее охватила тоска.

«Ну что же ты, ведь ты и раньше знала, что так будет? Так что тянуть? Суровая праведная жизнь быстро заставит тебя забыть сиятельного сеньора де Эспиносу и весь этот вздор».

« А если я не хочу? Не хочу забывать его?»

«Тем хуже для тебя...»

Она услышала шаги и обернулась. Отец Игнасио стремительно шел по галерее, направляясь в ту часть дома, где был кабинет Хуана Сантаны. Девушка встала, собираясь подойти к нему, но священник не заметил ее и уже скрылся в арочном проеме.

Беатрис вернулась к скамье. Пора погружаться в повседневные хлопоты: в заботах о раненом она совсем забросила сад, кроме того, на ней лежали обязанности по ведению небольшого, но требующего сил и времени дома отца. Она оборвала сухие листья у цветов и пошла уже на кухню, чтобы отдать распоряжения насчет обеда, но входя в дом, столкнулась с слугой ее отца, Джакобо.

– Сеньорита Беатрис, сеньор Хуан ожидает вас в своем кабинете.

Беатрис удивилась, однако никакие смутные предчувствия не коснулись ее. Пока она не вошла в кабинет.

Сеньор Сантана, немного опечаленный, но преисполненный торжественности, и священник, сохраняющий постное выражения лица, сидели рядом в креслах, перед ними стоял стул.

«Как будто трибунал...»

– Благословите меня, святой отец, – сдержанно обратилась Беатрис к отцу Игнасию, наклоняя голову, – Доброе утро, папа.

– Мир тебе, дочь моя, – брюзгливо ответил священник.

– Беатрис, садись, – сеньор Сантана указал ей на стул.

Она села, напряженно глядя на мужчин.

– Ты не догадываешься, зачем я позвал тебя?

– Нет, отец.

– Беатрис, время пришло. Не скрою, мне жаль расставаться с тобой, но отец Игнасио убедил меня...

«Я не хочу, я не готова!»

Сердце девушки билось где-то в горле.

– Да, дочь моя, что проку откладывать? Вот и мать Агата несколько раз спрашивала о тебе. В последние недели ты не появлялась в обители, и она потеряла тебя.

– Вы знаете, отец Игнасио, по какой причине... – с трудом выговорила Беатрис.

– Знаю, и ты прекрасно справилась. Я навестил сеньора де Эспиносу и вижу, что он, с Божьей милостью, поднялся на ноги и не нуждается более в сиделке.

– Ты как будто не рада? – хмурясь, спросил сеньор Сантана, – Отец Игнасио сказал, что таково было его условие, когда он благословил тебя ухаживать за раненым. Я удивлен, что ты не сообщила мне об этом, и уж во всяком случае, я думал, что ты будешь готова.

Возможно, священник и говорил что-то подобное, но Беатрис не помнила этого. В горле пересохло. Она беспомощно посмотрела на отца:

– Я бы хотела остаться с тобой до Рождества...

Губы сеньора Сантаны сурово сжались:

– Я не понимаю, Беатрис, почему вдруг ты заупрямилась. Разве это не твое желание тоже? Я дал тебе достаточно времени на обдумывание.

– Дочь моя, – подал голос священник, – Служение Господу нашему – это величайшее благо. Откуда эти колебания?

– А праздник Непорочного Зачатия – вполне подходящий день для принятия пострига, – добавил сеньор Сантана.

– Мать Агата ждет тебя завтра. Этот месяц ты проведешь в обители как послушница, готовя свою душу к великому событию.

– Завтра?! – сердце Беатрис оборвалось в бездну.

– Остается совсем мало времени. Но ты уже знакома с жизнью обители, так что мы успеем.
И вот еще, дочь моя, твои наряды чересчур вызывающие. Давно пора сменить их на что-нибудь более подобающее.

– Да, отец Игнасио...

– Лусия поедет с тобой до монастыря, – растроганно сказал Хуан Сантана. – К сожалению, дела не позволяют мне проводить тебя, но на днях я приеду тоже, чтобы повидаться с тобой. А теперь ступай, нам еще нужно обсудить кое-что, а тебе — собраться.

5. Еще одно безумство

Странное дело, мысли о Питере Бладе не вызывали больше жгучей ненависти у дона Мигеля де Эспиносы. Вернее, ненависть никуда не делась, но поблекла, перегорела и стала похожа на боль старой раны, которая, как он знал, может ощущаться еще многие годы, постепенно становясь частью тебя.

Он поймал себя на том, что думает о сеньорите Сантана. Оказывается, он привык к ней, к ее глубокому звучному голосу, к уверенным и сильным рукам и к легким, почти не причиняющим боли касаниям, когда она перевязывала его. Бедняжку так смущали его выпады. Зря он был груб с ней...

Он невольно сравнивал ее с Арабеллой, которая все еще владела его душой. Миссис Блад представлялась ему рвущимся ввысь огоньком свечи, непокорным и обжигающим. А дочь алькальда Сантаны вызывала в памяти образы языческих богинь, чьи изваяния он видел в Риме, воплотившихся в теле земной девушки. Статная, более плотного чем Арабелла сложения, с высокой грудью, Беатрис Сантана была словно... солнечный ветер. Де Эспиноса удивился себе, что за ерунда, как это ветер может быть солнечным?

Сегодня он еще не видел ее, а уже вечереет. Почему-то ее не было за обеденным столом, и Хуан Сантана ни словом не обмолвился о своей дочери. И она не пришла позже читать этот бесконечный роман, к которому де Эспиноса тоже привык.

С другой стороны, что ему до прелестной Беатрис, перед ним со всей очевидностью вставал вопрос: чем он сейчас займется. Он все еще был адмиралом Испании, хотя, конечно, длительное отсутствие не могло не отразиться на его дальнейшей карьере.

Когда cудьба привела галеон де Эспиносы к месту крушения «Пегаса», остальная эскадра стояла в Санто-Доминго, а где она сейчас — одному дьяволу известно. Хорош адмирал, который понятия не имеет, что происходит с вверенными ему кораблями!

В свое предыдущее пребывание в Ла Романе дон Мигель написал письмо королевскому наместнику, дону Барталомео де Ованде – потомку того самого Николаса де Ованды, одного из первых наместников его католического величества на Эспаньоле, в котором ссылался на важные семейные дела, требующие немедленного вмешательства. В тот момент его мало волновало, как отнесется наместник к его посланию.

Как только дон Мигель немного пришел в себя, он продиктовал Эстебану новые письма — де Ованде и своим капитанам, отлично понимая, что упомянутые причины его продолжающегося отсутствия — как то приступ тропической лихорадки и необходимость ремонта корабля – звучат туманно и неубедительно. Наверняка дон Бартоломео успел уже известить Королевский Совет об возмутительном поведении флотоводца, некогда пользовавшегося особыми милостями Карлоса II. Неудивительно, если его уже сместили.

В любом случае, ему следовало как можно скорее отправляться в Санто-Доминго.

***

Беатрис все-таки пришла, и де Эспиносе бросилась в глаза перемена, произошедшая в ней: прежде она одевалась скромно, но предпочитала светлые, живые тона, теперь же на девушке было темно-коричневое платье с глухим воротом, а лицо стало замкнутым и отрешенным.
Рамиро внимательно оглядел девушку и, после приветствия, вдруг заявил, что забыл купить нужных ингредиентов для своих тинктур, а посему должен срочно отправиться в лавку аптекаря.

После его ухода в комнате повисло неловкое молчание. Дон Мигель обратил вниманием, что девушка не принесла книгу и хотел было шутливо осведомиться, уж не надоел и ей сеньор Сервантес, но Беатрис заговорила первой:

– Прошу меня извинить, дон Мигель, но боюсь, что я не смогу больше читать вам. Я зашла, чтобы попрощаться.

– Вы уезжаете, сеньорита Сантана? Надолго?
– Да, надолго, – она грустно улыбнулась. – Рада, что у вас все благополучно. Я буду ... молиться за вас.

Де Эспиноса, забыв, что недавно призвал себя сосредоточиться на собственных неурядицах, ощутил беспокойство:

– Куда вы едете?

Беатрис заколебалась, говорить ли ему, но решив, что в этом нет никакой тайны, ответила:

– В аббатство бенедиктинок, это в нескольких лигах к северу от Ла Романы.

– Там же находится ваш госпиталь? Тогда почему вы сказали, что пришли попрощаться?

– Мы больше не увидимся, дон Мигель. Я еду туда, чтобы стать монахиней.

– Вы?! – воскликнул пораженный де Эспиноса, – Я не заметил в вас склонности к монашеской жизни.

– И тем не менее, это так.

– Послушайте, сеньорита Сантана, далеко не редкость, когда девушка принимает постриг не по велению свыше, а по другим причинам, будь то нужда или еще какая беда. Вы молоды и хороши собой, пусть не купаетесь в роскоши, но и не живете в нищете. Что толкает вас к этому?

– Почему вы отказываете мне в душевном стремлении? – начала сердится Беатрис.

– Вы не созданы для монастыря, сеньорита Беатрис. Вы там зачахнете.

– Что известно вам о том, кто создан, а кто нет? – раздосадовано фыркнула девушка.

– Известно, – де Эспиноса говорил быстро и проникновенно, сам не понимая, почему он пытается переубедить ее. – В нашем роду и среди моего окружения не раз случалось, что девушки становились монахинями. Среди них, безусловно, были те, кто услышал в своем сердце глас Божий, или кто надеялся за стенами обители укрыться от несправедливости мира, но еще чаще этого хотела семья. А иногда юным созданиям в монашестве виделся способ убежать от самих себя и даже, прости Господи, они уходили в монастырь из-за несчастной любви. Судьба этих последних достойна особого сожаления.

– Ваши слова отдают богохульством. А я не юное создание, — Беатрис была вне себя от гнева, потому что де Эспиноса оказался слишком близок к истине.

– Даже сейчас вы не можете скрыть своей грусти, – проницательно сказал он, не отрываясь глядя в лицо девушке.

– Я должна идти. Прощайте, – она почти выбежала из комнаты, оставив де Эспиносу в глубокой задумчивости.

Он медленно поднялся из кресла, в котором сидел, и прошелся по комнате. Для него отчего-то было невозможно представать сеньориту Сантану в монашеской косынке, и не потому, что обычно богатое воображение отказалось служить ему, но все его существо вдруг воспротивилось подобному исходу. В голове мелькали смутные догадки, неоформившиеся до конца мысли. Постепенно среди всего этого сумбура возникло и стало набирать силу одно решение.

«Мало я натворил безумств? – насмешливо спросил он себя. – Одним больше. Почему бы и нет».


продолжение следует

@темы: Фанфики, Искупление

---

Только ты-2 сборник

[Nunziata]

Автор: Nunziata
Беты (редакторы): momond, NaToth,
Фэндом: Сабатини Рафаэль «Одиссея капитана Блада»
Персонажи: Питер/Арабелла, Джереми Питт, Волверстон, лорд Уэйд, полковник Бишоп, Хагторп и др.
Рейтинг: PG-13
Жанры: Гет, Джен, Ангст, Флафф, Драма, AU
Описание: Серия зарисовок, продолжающих макси "Только ты", от флаффа до драмы
Посвящение:
Читателям, чьи теплые отзывы вдохновили меня на продолжение


На следующий день

агнст и немного гета
Потолок над головой грязно-серого цвета. Он покачивается и норовит подернуться зыбью. Как море. Неприветливое северное море. Штукатурка местами облетела, а длинная извилистая трещина кажется Хагторпу похожей то на Эйвон, то на Риу-Негру. Но ему грех жаловаться — госпиталь переполнен, а он лежит в отдельной комнатушке, пусть и размерами меньше его каюты в бытность лейтенантом Королевского флота. Хагторп старается удержать взглядом колеблющуюся трещину, но это не так-то просто. В голове, как на деревенской ярмарке, устроили состязание молотобойцы, а сломанные ребра немилосердно казнят при каждом вздохе. Но больше всего донимает правая рука. В полузабытьи она представляется огромной и будто деревянной...

«Все закончилось, Нат, мы победили!» — слышит он взволнованный голос Джереми Питта.

Все закончилось, но к этому надо еще привыкнуть... Он переводит взгляд на сидящего возле постели Питта. Его рука — тоже правая — в лубках. Хагторп уже знает про отчаянную храбрость штурмана, ринувшегося на француза. С саблей против топора... Пожалуй, Питер обязан Джереми жизнью. Хагторп хмыкает: тогда получается, что и он сам — тоже.

«А Питер теперь важная птица».

Питер — в гудящей голове Хагторпа пока не утвердилось, что теперь ему следует обращаться к своему капитану «Ваше превосходительство», — так вот, Питер заглянул в госпиталь сегодня утром. Несмотря на все заверения присматривающего за ранеными врача, он сам сменил повязки, и от Ната не укрылось, как озабоченно он хмурился при виде воспалившихся ран. Однако, заметив в глазах раненого вопрос, Блад высказал надежду, что все обойдется, и Хагторп не потеряет ни руку, ни способности ею владеть.

Плохой был бы из него наемник. Впрочем, наниматься на службу к голландцам нет нужды: призовых денег хватит с лихвой. На французских кораблях оказалось немало добра, и лорд Уиллогби сдержал слово — пятая часть будет поделена среди корсаров. Тех, кому посчастливилось уцелеть, — а это едва ли половина людей капитана Блада...

Нет, все-таки чертовски здорово ощущать себя живым!

«И самое главное — мы можем вернуться домой! Домой — понимаешь, Нат?! Тот лорд, которого мы подобрали на «Куин Мэри» сказал, что никто не будет нас преследовать...» — в глазах Джереми ликование мешается с растерянностью, и вдруг в его взгляде появляется тревога.

Домой... Знать бы, что ждет их дома. Черт, неужто прошло всего четыре года? Под ярким небом Вест-Индии время течет как-то иначе. Хагторп готов поклясться, что прошли все десять. Вот даже корабли взять... А, ладно, об этом сейчас точно не стоит думать.

...В Бриджуотере у него оставались мать и сестра, и тревога за них не переставала терзать его. Что с ними случилось после подавления мятежа?

А еще была Маргарет — Маргарет Аддерли, с волосами цвета осенних листьев. Ее отец не слишком обрадовался сватовству Ната: пусть земли Хагторпов приносили небольшой, но стабильный доход, однако слишком неверна судьба тех, кто связывает себя с морем. В конце концов Томас Аддерли дал свое согласие, но объявить о помолвке они не успели...

Тяжкий труд и плети надсмотрщиков притупили отчаяние, разъедавшее душу. Однако оно нахлынуло с новой силой, когда Хагторп понял, что даже вырвавшись с Барбадоса, он не сможет вернуться в Англию. Он загнал свою тоску вглубь, а затем — затем было упоение нежданной свободой и яростью сражений...

Хагторп пытается мысленно представить себе лицо Маргарет и не может: их будто разделяет пелена дождя. Что стало с ней? Скорее всего, у почтенного мистера Аддерли все благополучно, ведь он не одобрял и не поддерживал восстание Монмута. А Маргарет, она что — вышла замуж? А может, и вовсе уехала из Сомерсета?

Почти четыре года он старался не думать о ней. Забыть. И черты ее лица утратили четкость, растворились в бесконечной череде лиц других женщин. Бойкие обитательницы Тортуги, которые щедро дарили свою благосклонность удачливым корсарам, смешливые темноглазые индеанки с узкими ладошками... Чего уж тут лукавить — были среди них и те, чьи прелести не оставляли его равнодушным, а поцелуи пьянили, как вино.

...Вот только волосы Маргарет, падающие на шею мягкими завитками, и вспыхивающие в них солнечные искры...

«Я пойду, и так тебя заболтал», — говорит Джереми и смотрит виновато.

Хагторп осторожно кивает, стараясь не потревожить присмиревших молотобойцев.

Но можно же отправить письмо... Письмо! Он криво усмехается: настолько эта простая мысль кажется ему странной. К этому тоже надо привыкнуть. Завтра же он попросит кого-нибудь написать его родным.

Держать глаза открытыми становится тяжело, однако напоследок Хагторп вновь отыскивает взглядом трещину на потолке и решает, что все-таки она похожа на Эйвон.


Арабелла: утро

Флаааафффф
Миссис Блад улыбнулась, не открывая глаз: уже неделя как они в Порт-Ройяле, а в момент пробуждения ей все еще казалось, что кровать слегка покачивается.

«Не удивительно — после длительного времени, проведенного на корабле, — сказал ей Питер, когда она удивилась такой странности, и добродушно усмехнулся: — моя леди превратилась в заправского моряка»

Питер... В груди сладко замерло при воспоминании о прошедший ночи. Пылкая страсть, сочетавшаяся в нем с бесконечной нежностью, поражали Арабеллу. Но она сама — как может она быть столь смелой и... требовательной? Молодая женщина почувствовала, как к щекам приливает кровь. Непостижимым образом мужу удавалось заставить ее отринуть всяческую стыдливость, и с каждым разом все было еще чудеснее...

Да уж, жеманные кумушки вроде миссис Крофорд были бы шокированы, узнай они, как ведет себя в спальне супруга нового губернатора. Арабелла тихонько рассмеялась, представив себе лица почтенных матрон Порт-Ройяла. Для их нервов было непростым испытанием уже то, что губернатором острова стал пират.

Не поворачивая головы, Арабелла коснулась рукой постели рядом с собой: конечно, Питера уже нет, но простыни хранили тепло его тела — значит, он встал совсем недавно. Она считала, что спит чутко, однако Питер обладал способностью двигаться настолько бесшумно, что она никогда не чувствовала, когда он уходил.

«Солдатская привычка» — смеялся он.

Арабелла открыла глаза. Раннее утро, солнечные лучи еще только начали пробиваться скозь кроны росших возле окон деревьев, но если она собирается застать мужа, самое время звать мадемуазель Лагранж и одеваться. Накануне к ней обратилась миссис Линдслей, вдова лейтенанта-артиллериста, которая из-за неточностей в документах не могла получить содержание, полагающееся семье погибшего. Положение ее было отчаянное, а чиновничью проволочки грозили затянуться надолго, и несчастная женщина просила губернатора Блада вмешаться. Вчера у Арабеллы не получилось завести разговор на эту тему, но возможно, ей удастся поговорить сейчас. Она села на кровати и протянула руку к колокольчику для вызова прислуги, стоявшему на прикроватном столике.

Жаннет была ранней пташкой и появилась чуть ли не прежде чем миссис Блад опустила колокольчик обратно на столик. Пока горничная расчесывала ее волосы, Арабелла задумчиво смотрела на свое отражение в зеркале.

...В доме радушной миссис Фейрфакс они провели всего два дня, ожидая когда в резиденции губернатора подготовят апартаменты. Блад предпочел оставить в неприкосновенности личные покои своего предшественника, в итоге после небольшой перестановки они разместились в комнатах, где Арабелла жила раньше. В ее спальне вся мебель была прежней, только узкую кровать заменили на другую — роскошную, с балдахином и позолоченными резными столбиками.

Однако ощущение безграничного счастья Арабеллы омрачало то, что эскадра до сих пор не вернулась, и судьба ее дяди все еще была неясной. Питер выражал уверенность, что Уильям Бишоп сможет отправиться на Барбадос и уж во всяком случае избежит слишком сурового наказания. Арабелла была ему благодарна, хотя от мысли о том, что было бы, если корабли капитана Блада вступили бы в бой с Ямайской эскадрой, у нее сжималось сердце.

Вчера, по случаю вступления в должность нового губернатора, в резиденции состоялся прием. Для торжества Арабелла выбрала элегантное платье в лиловых тонах, с четырехугольным вырезом лифа, украшенным изящными кружевами необычайно тонкой работы. Хотя маленький упитанный мистер Лав, владелец лавки, божился, что платье «вот только что» доставили на корабле, пришедшем из Бристоля, Питер хмыкал и задавал неудобные вопросы, справедливо подозревая наряд во французском происхождении, а мистера Лава — в связи с контрабандистами, и заставляя взопревшего торговца еще более рьяно доказывать свою правоту.

Эта сцена позабавила Арабеллу и неожиданно помогла ей справиться с волнением, которое она невольно испытывала перед встречей с избранным обществом Порт-Рояйла, - ведь ее появление вызвало толки — не могло не вызвать. Однако, все прошло спокойнее, чем она думала.

Опираясь на руку мужа, миссиc Блад вошла в Главный зал резиденции, заполненный приглашенными. К губернаторской чете немедленно направилась пухленькая миссис Мэллэрд, за ней величественно плыла высокая миссис Крофорд, и Питер слегка сжал пальцы Арабеллы.

— Удачи, миссис Блад в битве с этими двумя галеонами, — шепнул он, — Если потребуется помощь...

— Ваше превосходительство, вашей супруге не пристало малодушно спускать флаг при первых признаках опасности, — в тон ему ответила Арабелла.

— Я пришлю абордажную команду, если замечу что дамы чересчур наседают, — Блад отпустил ее руку и с улыбкой склонился перед женщинами, затем его обступили офицеры форта и несколько человек из числа влиятельных плантаторов Ямайки.

— Миссис Блад! О, какая радость! — в пронзительных глазках миссис Мэллэрд было жгучее любопытство. На мгновение она замялась, потом покачав головой продолжила: — Ох... все... так необычно... Мы волновались за вас.

— Благодарю вас, миссис Мэллэрд, — сдержанно ответила Арабелла, — Я тоже рада видеть вас и сожалею, что доставила вам беспокойство.

По лицу супруги майора было видно, что ей не терпится обрушить на Арабеллу град вопросов, однако в этот момент в разговор вступила миссис Крофорд.

— Моя дорогая, — протянула она. — Я же в свою очередь сожалею, что в решающий час рядом с вами не оказалось ни ваших родных, ни какой-либо благочестивой, пользующейся уважением женщины.

— О чем вы, миссис Крофорд? — подняла брови Арабелла.

— Ну как же... миссис Блад. А кто наставлял вас перед браком? — миссис Крофорд неодобрительно поджала губы.

Арабелла куснула губу, пытаясь сохранить выдержку. И, весьма кстати припомнив обстоятельства брака самой миссис Крофорд, о которых однажды ненароком услышала, с искренним недоумением в голосе любезно осведомилась:

— А разве вам самой потребовалось наставление? И тем не менее, вы явили собой образец достойной жены и благополучно произвели на свет двух сыновей, — она со стуком захлопнула веер, которым обмахивалась и добавила: — Здесь невыносимо душно. Прошу меня извинить.

На впалых щеках миссис Крофорд проступили красные пятна. Провожая удаляющуюся миссис Блад недружелюбным взглядом, она прошипела:

— Возмутительно!

Она не ожидала такой дерзости от «заблудшей овечки», как она про себя успела прозвать Арабеллу с тех пор, как узнала, что та вернулась — вернулась женой авантюриста, пирата, по прихоти лорда Уиллогби назначенного вместо полковника Бишопа губернатором острова.

Нельзя сказать, чтобы манеры Уильяма Бишопа и его методы управления Ямайкой приводили миссис Крофод в восторг, но тот факт, что Арабелла была его племянницей... И откуда этой девчонке вообще известно, что Элис Крофорд без родительского благословения венчалась со своим супругом, который был тогда всего лишь молодым лейтенантом без гроша за душой и с неясными перспективами? Однако общность их с миссис Блад судеб вызвала у пожилой леди только раздражение. Генри Крофорд оказался хорошим мужем и добрым христианином, хотя и не без некоторых слабостей, но по прошествии многих лет она пришла к твердому убеждению, что чувственные порывы, свойственные юности, ведут к гибели.

Миссис Мэллэрд пожала плечами: у нее было доброе сердце, и она непритворно сокрушалась об участи мисс Бишоп, когда та пропала. К тому же, хотя жаркий климат Вест-Индии сказался на нраве почтенной женщины, добавив ей бесцеремонности и сварливости, но она не утратила здравомыслия и ни на минуту не забывала, что продвижение по службе ее супруга зависит о расположения его превосходительства.

Арабелла не подозревала обо всех этих сложных переживаниях. Глубоко дыша, она стояла на террасе. Однако досада быстро прошла, словно растворившись в воздухе, который был напоен сладким и пряным ароматом цветов, особенно усиливающимся к вечеру. Иронично напомнив себе, что обещала мужу проявить стойкость, она вернулась в зал. Обе дамы уже улыбались, правда у миссис Крофорд улыбка была довольно натянутой. На том, собственно, все и закончилось...

… Жаннет уложила ее волосы в затейливую прическу и отступила в сторону. Встретившись глазами с горничной, Арабелла спохватилась:

— Жаннет, мой муж еще здесь?

— Его превосходительство был в столовой.

— Мне стоит поторопиться.

Арабелла порывисто встала и тут же оперлась рукой о столешницу. Пол ощутимо качнулся под ее ногами, как будто она и в самом деле была на корабле.

— Мадам Арабелла! — воскликнула горничная, — Вам нехорошо?

— Все в порядке, Жаннет. — через силу улыбнулась Арабелла.

— Вы ужасно бледны, я позову месье Блада!

— Возможно, ты перестаралась со шнуровкой... Не нужно его тревожить, все пройдет... сейчас, — она попыталась вздохнуть, но не смогла, изнутри поднялась дурнотная слабость, и в глазах потемнело. Со стуком на пол упала щетка для волос: — Какая я неловкая...

— Мадам Арабелла!

Губернатор Блад с самого утра намеревался отправиться в порт, где продолжился ремонт кораблей. «Элизабет» пострадала в бою не столь серьезно, и в первую очередь его заботило, удастся ли восстановить «Арабеллу». Все это время корсары работали, как проклятые.
Те из них, кто не желал переходить на английскую службу, — а это в основном касалось Волверстона и команды «Атропос» — вольны были в любой момент покинуть Ямайку. Таковы были условия заключенного с лордом Уиллогби соглашения. Сказать по правде, Блад ожидал, что Нед уйдет из Порт-Ройяла сразу после того, как подлатает «Атропос», но отчего-то старый волк медлил, и его люди надрывались наравне с остальными.

Палубу «Арабеллы» очистили от обломков рангоута, пушки выгрузили в шлюпки и перевезли на берег, а под огромную пробоину в носовой части подвели пластырь из свернутой в несколько слоев парусины. Затем сняли стеньги и освободили трюмы от балласта. Сегодня сам корабль также должны были вытащить на берег, и Блад хотел бы присутствовать при этом.

Он садился в карету, когда крик Жаннет остановил его.

— Месье Блад! Подождите! Подождите!

— Жаннет? — удивился Питер, увидев спешившую к нему перепуганную горничную , — Что стряслось?

— Мадам Арабелла... — выдохнула Жаннет, — она лишилась чувств!

Блад соскочил с подножки кареты и побежал к дому, на ходу слушая сбивчивые объяснения Жаннет. В коридоре им попался Бен

— Бен, мою сумку — в спальню, — отрывисто приказал ему Блад.

Дверь спальни была распахнута. Блад бросился к распростертой на полу Арабелле и, с беспокойством вглядываясь в бледное лицо жены, взял ее за руку.

« Неужели вернулась лихорадка?»

Звякнул металл — это Бен поставил рядом с ним сумку с лекарствами и инструментами.

— Я уже распустила шнуровку, месье Блад... — потеряно сказала Жаннет, — Это по моей вине.

— Вот уж эти корсеты, — с досадой пробормотал Питер, — Надеюсь, ничего более серьезного. — Он пытался унять дрожь в пальцах, считая пульс и перевел дух, когда понял, что сердце Арабеллы бьется ровно, хотя и чуть слабее, чем следовало бы. Горничная всхлипнула, и он строго добавил: — Ну же, соберись. Дай мне флакончик с солями.

Он, не глядя, взял протянутый флакон и поднес к лицу Арабеллы. Она поморщилась и дернула головой, затем, глубоко вздохнув, открыла глаза.

— Ну, что случилось, милая? — вполголоса спросил Блад, — Зачем ты меня пугаешь?

— Я не знаю. Что-то голова... закружилась, — недоуменно ответила Арабелла.

Она попыталась приподняться, но Блад пресек эту попытку, слегка сжав ее плечи:

— Нет, нет. Давай-ка так.

Он осторожно поднял жену на руки и, подойдя к кровати, уложил ее на покрывало.

— Бен, приготовь укрепляющий отвар. Тот самый, по моему рецепту.

Стюард попятился к двери, а Жаннет в растерянности застыла на месте, не зная, что ей делать. Кажется, она ожидала выволочки, и Питер сказал:

— Жаннет, я не сержусь на тебя, но побудь за дверью. Я позову тебя, если будет нужно. А, нет, оправляйся на кухню вместе с Беном, принесешь отвар.

— Питер, — запротестовала Арабелла, когда дверь закрылась, — но ведь все уже прошло!

— Миссис Блад, не нужно спорить с врачом, — непререкаемым тоном заявил Блад, садясь рядом с ней на кровать: — А теперь скажи мне: у тебя когда-либо бывали обмороки?

— Нет. Во всяком случае, не припомню.

— А головокружения?
— После лихорадки — нет. Хотя... в день сражения, но я просто испугалась, когда увидела «Атропос», а тебя не было... И вот вчера... — она замолкла и свела брови.

— Что — вчера? — поторопил жену Питер.

— На приеме, во время беседы с миссис Крофорд и миссис Мэллэрд, — рассеянно ответила Арабелла, — мне как будто перестало хватать воздуха...

Она вновь замолчала, что-то прикидывая в уме, и Блад, не сдержавшись, сердито пробормотал:

— Чертовы курицы...

— Пи-итер! — возмутилась Арабелла и вдруг залилась краской, — О... Ну да. Так и есть...
— она в волнении взглянула на мужа и прошептала: — Мне кажется, я знаю причину...

— Арабелла? — с недоверчивым изумлением в голосе произнес он.

— У тебя такое лицо... хм, забавное, — вдруг рассмеялась молодая женщина.

— Ошарашенное, ты хотела сказать? — пробормотал Питер, — Но... ты уверена?

— И это у меня спрашивает врач? — дерзко блеснула она глазами.

И тогда он тоже тихо и счастливо засмеялся, прижимая к себе жену:

— Подумать только! Ребенок!

— А что это вас так удивляет, мистер Блад? — Арабелла пристроила голову ему на плечо

— Никогда всерьез не задумывался, каково быть отцом. Полагаю, моему пришлось со мной не сладко, — усмехнулся он.

— У тебя будет возможность прочувствовать это — если наше дитя унаследует твой характер.

— Душа моя, неужели все так ужасно? — с напускным смирением протянул Блад.

— Представляю, каким несносным сорванцом ты был, — фыркнула Арабелла, — Бедная твоя матушка.

— М-да... зато девочка может унаследовать твою прелесть, дорогая... — он положил руку на ее живот, словно мог уже уловить биение новой жизни: — Теперь тебе надо отдыхать.
Выпей отвар и немного поспи.

— Сегодня вместе с другими женщинами я собиралась навестить раненых.

— Не так давно ты была тяжело больна, и я не хочу, чтобы ты навредила себе, — Блад ласково погладил живот жены.

— Прошло столько времени, я прекрасно себя чувствую! — возразила Арабелла, и в самом деле ощущая прилив сил.

Губы Питера сурово сжались, и она выпрямилась и возмущенно воскликнула: — Питер, я не намерена много месяцев лежать в постели, ожидая, когда нашему ребенку придет срок родиться!

— Я считал, что у тебя больше благоразумия, — укоризненно сказал он.

С минуту она смотрела на мужа почти сердито, а затем мягко проговорила:

— В самом деле? Но что ты понимаешь под этим? Как по-твоему, благоразумно ли было спорить с тобой тогда... ночью или отправиться искать тебя в Кайоне?

— Я вовсе не это имел ввиду!

— Разумеется, нет, — согласилась Арабелла, — Но позволь тебе напомнить, что дамам свойственно лишаться чувств. Я крепче, чем тебе кажется, и Жаннет больше не будет так сильно затягивать корсет. Кстати — что бы ты сказал другой своей пациентке в такой ситуации?

— Посоветовал бы беречь себя, — Блад слегка усмехнулся: — Но ты права... Черт, я столько раз думал, что потерял тебя, — он покачал головой и спросил уже другим тоном: — В котором часу достойные леди собираются в госпиталь?

— В два пополудни. Но тебя, наверняка, ждут в десятке мест разом, — вздохнула Арабелла

— Это верно, однако я тоже собирался проведать раненых.

— А сейчас куда ваше превосходительство изволит направиться?

— В порт.

— Конечно. Ведь сегодня твой корабль... «Арабеллу» начнут ремонтировать.

Эта заминка не осталась незамеченной Бладом, и он внимательно посмотрел на жену:

— Уж не ревнуете ли вы, миссис Блад?

— Ничуть, — спокойно ответила она.

Блад хмыкнул.
— Что такое, мистер Блад?

— Ничего, ничего. Ты так очаровательна, когда ревнуешь...

— Я не ревную!

— … и когда сердишься...

— Ах, Питер, мне кажется или ты вправду смеешься надо мной?

— Как я могу? — шепнул он, вновь притягивая ее к себе и целуя в уголок губ.

— Нечестно! — воскликнула Арабелла, с вызовом глядя на мужа: — Отпусти меня!

— Я не держу, — он засмеялся уже в открытую и в самом деле разжал объятия, но отстраняться ей не хотелось — отнюдь!

— Она значила для тебя так много.... и значит до сих пор. И это попросту глупо, — Арабелла пожала плечами, — но иногда у меня было ощущение, что она... наблюдает за мной, и я не могла понять, нравлюсь ли я ей или нет... Боже, ну что за вздор я болтаю...

— Вы поладите, — неожиданно серьезно сказал Питер.

Раздался робкий стук, и дверь распахнулась. В спальню вошла Жаннет с подносом в руках. Бен явно не терял зря времени, и помимо кувшинчика, над которым завивался пар, на подносе были поджаристые гренки, масло, мед и сыр.

— Ау вот и шедевры кулинарного искусства месье Бена, — чуть насмешливо заметила Арабелла.

Горничная потупилась, и поставив поднос на столик, начала наполнять чашку ароматным напитком.

— Да, Питер, сегодня утром я хотела обсудить с тобой кое-что. Я разговаривала с миссис Линдслей, вдовой лейтенанта Оливера Линдслея. Из-за путаницы в бумагах она не может получить жалование погибшего мужа.

— Хорошо, я разберусь с этим.

— Как здоровье капитана Хагторпа?

Лицо Блада озарила радостная улыбка:

— Ему лучше, гораздо лучше. Теперь я уверен, что его руку удастся спасти.

Жаннет вдруг ойкнула и принялась дуть на пальцы.

— Что еще, Жаннет? — вздохнул Блад. — Обожглась?

— Совсем чуточку, отвар все еще очень горячий...

— Ну, раз серьезно пострадавших нет, я вас оставляю на попечение Бена. Арабелла, я велю ему сопровождать тебя, — предупреждая возможные возражения жены, Питер добавил: — Так мне будет спокойнее.



Два губернатора

Драма
Через десять дней после боя с французами на горизонте появились корабли Ямайской эскадры. Марсовые «Императора» издали заметили, что форт разрушен, и для всех стало очевидно, что в отсутствие эскадры город подвергся нападению. И первое, что приходило в голову собравшимся на шканцах офицерам — Ямайку атаковали французы. Мающийся тяжелым похмельем губернатор Бишоп, также поднявшийся на шканцы, даже ощутил, как проясняется в голове. С такого расстояния невозможно было понять, удалось ли отбить налет или захватчики разграбили Порт-Ройял. Но ситуация вырисовывалась крайне неприятная. Губернатор последними словами поносил Питера Блада, виня проклятого пирата и в этой беде и обещая все муки ада — пусть только попадется. У него была еще одна причина пыхать злобой: его племянница, Арабелла, которую он рассчитывал отыскать в Кайоне...

...Мисс Бишоп хватились поздно вечером, когда Джилл пришла приготовить свою госпожу ко сну. Происшествие было из ряда вон выходящим: из охраняемой резиденции пропала племянница губернатора! Взбешенный Бишоп распорядился перекрыть выход из порта и прочесать Порт-Ройял, не пропуская ни одного притона, а также немедленно известить о пропавшей девушке другие поселения Ямайки. Поиски не дали результатов — Арабелла бесследно исчезла.

Неделя шла за неделей, но никаких сведений о ней не поступало, и никто не присылал требования о выкупе, чего с внутренним содроганием ожидал Бишоп. Он даже нанял надежного человека, обладающего большим опытом в такого рода делах, но все, что тому удалось выяснить — Арабеллы Бишоп нет на Ямайке. Косвенно это подтвердил один из солдат форта, который припомнил, как незадолго до объявления тревоги в море вышел рыбацкий баркас.

Из Европы тем временем приходили не самые радостные известия. В начале марта на Ямайке узнали о восшествии на английский престол Вильгельма Оранского и вслед за этим — о начавшейся войне. И губернатор Бишоп, и лорд Уэйд были весьма удручены неизбежностью грядущих перемен.

Однажды вечером, когда оба сидели за бутылкой канарского в гостиной губернатора, Уэйд завел разговор об исчезнувшей мисс Бишоп и высказал предположение, что, возможно, она знала о готовящемся похищении. На эту еретическую мысль Бишоп ответил шквалом ругательств.

Уэйд, морщась, переждал, когда ему представится возможность вставить хотя бы слово, а затем изложил свои соображения насчет мисс Бишоп и капитана Блада.

Казалось, губернатора хватит удар. Его лицо приобрело насыщенный багровый свет, и на несколько минут он лишился дара речи.

— Ваше превосходительство, — протянул Уэйд, с преувеличенным вниманием разглядывая свои холеные ногти, — ваши чувства понятны, но вряд ли это может помочь горю. Если мисс Бишоп увезли с Ямайки, то почему бы вам, в свою очередь, не отправиться за ней?

Скучающий тон, как ни странно, подействовал на губернатора как ведро холодной воды, вылитой ему на голову. Он ошарашенно воззрился на Уэйда:

— Куда? Разрази меня гром, если я знаю, где она!

— Право, гнев и самом деле затмил вам разум. Где, по-вашему, находится капитан Блад?

— Тортуга... — пробормотал Бишоп.

— Вот именно! Пиратское гнездо, сосредоточие разврата! Почему бы нам не атаковать Тортугу? Сил у нас предостаточно. Если вы, конечно, желаете этого... Да и война с Францией позволяет нам сделать это. Так вы отомстите Бладу и вернете свою племянницу.

— Но мы не знаем, там ли Арабелла! — идея лорда Уэйда становилась все более соблазнительной для Бишопа, однако он колебался. — Да и жива ли она еще?

— Мисс Бишоп пребывает в добром здравии, и она там, я почти уверен в этом. Подумайте сами, куда еще они могли податься? И в любом случае, победа добавит вам веса в глазах нового правительства — неизвестно, как оно поступит с губернаторами, назначенными при прежнем короле...

— Неблагодарная тварь, — рявкнул Бишоп, прервав его. — Если верно то, что вы подозреваете... Вот уж я побеседую с ней… по-своему! Когда я доберусь до нее, она пожалеет, что дожила до этого мига! Не-ет, ей и впрямь лучше оказаться мертвой, ведь теперь она бесповоротно скомпрометирована. А я уже надеялся... — он бросил быстрый взгляд на лорда Уэйда и вдруг без обиняков спросил: — Вас ведь интересовала Арабелла, милорд?

— Неужто вы предлагаете мне прикрыть позор мисс Бишоп? — губы его светлости скривились в циничной улыбке. — Мне, лорду и пэру?

— Перемены могут затронуть и вас, ваша светлость, — буркнул насупившийся Бишоп. — А я дам за Арабеллой хорошее приданое...

— У меня обширные связи среди тори, которым благоволит король Вильгельм, — надменно отрезал лорд Джулиан.

В гостиной наступила тишина. Бишоп стиснул ножку бокала, как будто это была шея его вероломной племянницы, и мрачно уставился в одну точку, не замечая, что Уэйд наблюдает за ним из-под опущенных век.

— Впрочем... — заговорил Уэйд. — Хорошее приданное поможет мне закрыть глаза на некоторые... гм, неувязки. — На лице Бишопа появилось ликование, и его светлость поспешил добавить: — Но! Бастард мне совсем без надобности.

Бишоп только хмыкнул — он не рассчитывал, что лорд Джулиан согласится, хотя давно лелеял мысль породниться с молодым вельможей.

Исход их предприятия оставался непредсказуемым, но договоренность непременно следовало отпраздновать, посему за первой бутылкой на столе возникла вторая, затем еще одна, и в итоге попойка закончилась за полночь.

В конце марта эскадра покинула Порт-Ройял и взяла курс на Тортугу. Однако плавание не задалось. Перед самым отплытием возникла необходимость в замене такелажа у семидесятипушечного «Нортумберленда» — второго по мощности корабля после «Императора». Спешка привела к закономерному результату: часть канатов оказалась из некачественной пеньки. Вице-адмирал Крофорд призывал громы и молнии на головы своих офицеров и грозил страшными карами недобросовестным купцам. Ярость вице-адмирала была более чем обоснована, поскольку регулярно рвущиеся канаты заметно замедляли продвижение эскадры вперед.

Наконец эскадра достигла Тортуги — это произошло на следующий день после того, как корабли Блада вышли из Кайонской бухты.

Для англичан сразу стало очевидно, что место для пиратской столицы выбрано совсем не случайно. Попытка сходу атаковать Кайону провалилась: злосчастный «Нортумберленд» попал под ураганный огонь пушек Скалистого форта, потерял управление и напоролся на один из рифов, надежно защищавших вход в бухту. Еще один фрегат получил настолько серьезные повреждения, что едва держался на воде. Навстречу англичанам выдвинулись несколько кораблей под французскими флагами, и Крофорд приказал отступить.

Вице-адмирал с самого начала скептически относился к идее губернатора Бишопа напасть на Тортугу, и потеря «Нортумберленда» не прибавила ему оптимизма. Все же несколько дней эскадра крейсировала в водах близ Тортуги, и на бесконечных советах у Крофорда выдвигались и отвергались все новые и новые планы захвата Кайоны.

Но и погода не слишком способствовала благому делу, затеянному губернатором Ямайки. Не отличавшийся постоянством ветер практически стих. Изнывающие от безделья матросы, которым урезали дневную норму пресной воды, роптали. В довершении всех несчастий, когда открыли очередные бочки с солониной, обнаружилось, что мясо протухло.

Крофорд опасался распространения болезней и — как следствие — бунтов экипажей, и в итоге губернатор Бишоп был вынужден отказаться от своих намерений, сдавшись под напором приводимых ему доводов. К тому же, Крофорда неожиданно поддержал лорд Уэйд. Неудивительно, что Бишоп был в весьма и весьма дурном расположении духа, и весь обратный путь глушил досаду и злость обильными возлияниями...

...Берег между тем приближался. Вскоре Бишоп смог разглядеть шеренгу солдат, выстроенных на молу, и он шумно перевел дух, вытирая платком потное лицо: мундиры не оставляли сомнений в принадлежности солдат к английской армии. Гавань носила явственные следы недавнего сражения, на рейде губернатор заметил несколько огромных кораблей, потрепанных в бою, и позволил себе надеяться, что все обойдется, ведь на их мачтах развивались флаги Святого Георгия.

Однако ждавшая на берегу еще одна неприятность сразу лишила его иллюзий. Как только он ступил на мол, к нему подошел майор Мэллэрд:

— Полковник Бишоп! У меня приказ о вашем аресте. Вашу шпагу, сэр!

Бишоп почувствовал, как под ложечкой образовалась гулкая пустота.

— Арестовать... меня?! Кто? Кто мог отдать подобный приказ? — прохрипел он.

— Его превосходительство губернатор Ямайки.

— Губернатор?! Вы обезумели, Мэллэрд? Или перебрали рому?

— Никак нет, сэр,— каменея лицом, ответил майор,.

Остановившийся рядом с ними лорд Уэйд напряженно слушал этот разговор,

— Тогда сошел с ума я? — в голосе Бишопа прорезался страх. — Ведь это я – губернатор!

— Сожалею, сэр, — Мэллэрд вздохнул, но его бледно-голубые глаза холодно смотрели на Бишопа. — В ваше отсутствие кое-что произошло, и вы больше не занимаете этот пост. Полагаю, ваш преемник посвятит вас во все детали. Вашу шпагу, полковник, — вновь потребовал он.

Бишоп, сгорбившись, вытащил шпагу и эфесом вперед протянул его майору. Тот развернулся и махнул рукой солдатам. Бывший губернатор не сопротивлялся и позволил увести себя. Растерянный и бледный лорд Джулиан в молчании сопровождал его до губернаторского дома, а затем, поклонившись, направился в свои апартаменты.

Оставив Бишопа в приемной, майор приоткрыл дверь, ведущую в кабинет губернатора, и доложил, что арестованный доставлен.

— Но кто он — мой преемник? — спохватился полковник.

Мэллэрд оглянулся, уголки его губ дрогнули.

— Вы скоро сами узнаете, — непочтительно ответил он, выходя из приемной.

Бишоп услышал, как майор отдает приказ двум солдатам заступить на пост возле дверей и погрузился в мрачные размышления касательно своей дальнейшей судьбы. Он не сразу обернулся, когда дверь вновь открылась. Однако знакомый женский голос заставил его подскочить на месте.

— Дядя!

— Арабелла?!

— Майор Мэллэрд сказал мне, что вы здесь...

— Откуда ты взялась? — перебил ее Бишоп.

После откровений лорда Уэйда, и приняв решение отправится на Тортугу, полковник Бишоп не раз представлял себе встречу с племянницей. Он видел Арабеллу то одетой броско и роскошно, то чуть ли не в лохмотьях, но неизменно — падшей, с печатью порока на лице. Возможно, она будет раскаиваться и умолять о прощении. Эта сцена доставляла Бишопу особенное удовольствие. Но дальше воображение отказывалось служить ему, и он лишь угрюмо хмыкал. Ничего... он заставит неблагодарную девчонку заплатить... за все.

И вот Арабелла стояла перед ним, и в ее взгляде не было ни намека на раскаяние, а лишь нечто, похожее на сочувствие. Как смеет она держаться с таким достоинством? Растерянность от внезапного появления пропавшей племянницы прошла, вытесненная бешеным гневом — даже нависшая над ним угроза потускнела.

— Мне нужно о многом рассказать вам, и я надеюсь, вы выслушаете меня.

— Ну разумеется, о многом, — забулькал Бишоп, что, по-видимому, должно было означать смех. — Что, любовник вышвырнул тебя вон?

— Любовник? — меж бровей Арабеллы залегла складочка, однако голос звучал спокойно. — У вас нет оснований ни для подобного тона, ни тем более — для таких домыслов.

— Нет?! Святые Небеса, тебе не ведом стыд! — Бишоп шагнул к племяннице, занося руку, как будто собираясь ударить ее. — Потаск...

Его запястье стиснули чьи-то сильные пальцы.

— Остановитесь, полковник! — угрожающе прозвучал прямо над ухом знакомый — и такой ненавистный голос.

Из горла Бишопа вырвался всхлип. Он медленно повернул голову и встретился взглядом с холодными синими глазами человека, которого совершенно не ожидал увидеть. Капитан Блад! Пират, захват которого давно превратился для полковника в навязчивую идею, — здесь, в губернаторской приемной!

— К-какого черта, — пробормотал он и вдруг завопил: — Охрана!

Дверь распахнулась, и в приемную заглянул один из караульных.

— Ваше превосходительство? — недоуменно спросил он, обращаясь к Бладу.

— Все в порядке, Смит, — ответил тот.

— Ваше.. превос... сходительство?! — сдавленно просипел Бишоп.

Солдат с сомнением оглядел всех присутствующих, но отдал честь и осторожно притворил дверь.

— Ведите себя прилично, а не то вас закуют в кандалы, — проговорил Блад, разжимая жесткую хватку. — Попрошу в мой кабинет. Дорогая, ты извинишь нас?

Бишоп переводил взгляд с Блада на свою племянницу. Его помраченное сознание оказывалось воспринимать дьявольскую фантасмагорию, творящуюся вокруг него.

— Конечно, — побледневшая Арабелла с тревогой посмотрела сначала на дядю, затем на мужа: — Питер...

— Я помню, дорогая. Надеюсь, обстоятельства позволят мне выполнить обещание.

***

— У вас весьма дурные манеры, полковник, — бросил Блад, как только дверь кабинета закрылась за ними. — Впрочем, это не новость. — Он прошелся по кабинету и остановился напротив арестованного, изучающе разглядывая его: — Судя по выражению вашего лица, вы все еще пребываете в неведении относительно того, что происходило в Порт-Ройяле, пока вы охотились за мной.

Бишоп угрюмо молчал, машинально разминая помятую кисть. Оторопь начала проходить, и ему удалось прийти к некоторым выводам, пусть и настолько невероятным, что на миг у него снова возникло ощущение собственного безумия.

— Должно быть, мир перевернулся, раз ты оказался в моем кресле! — неожиданно огрызнулся он.

— Можно и так сказать — уж точно ваш мир, полковник, — прищурившись, ответил Блад.

— Как ты попал в Порт-Ройял?

— Считайте, что это перст судьбы.

На губах Блада появилась язвительная усмешка, всегда приводившая Уильяма Бишопа в бешенство.

— Кому в голову могла прийти идея назначить тебя губернатором? — все больше распаляясь, заговорил он.

— Генерал-губернатору колоний его величества в Вест-Индии лорду Уиллогби, — если это имя о чем-то говорит вам. Или вы не получали письма о его прибытии?

— Уверен, я сумею доказать его светлости всю ошибочность этого шага, я …

— Полковник Бишоп! — резко произнес Блад. — Вас сместили за очень серьезный проступок. Оставив Порт-Рояйл без защиты, вы тем самым подвергли город риску быть захваченным французами. Так что не в вашей ситуации... трепыхаться.

Проклятье застыло на губах у Бишопа: все было хуже, чем он себе представлял. Пытаясь сообразить, как ему теперь выкручиваться, он с ненавистью смотрел на человека, ставшего для него средоточием всех бед.

— Мы еще обсудим последствия вашего отсутствия на Ямайке в военное время, но прежде я хочу сказать вам следующее: только что вы вели себя с вашей племянницей омерзительно и недостойно любящего родственника.

Робкий голос разума, призывающий Бишопа к осторожности, умолк, подавленный новой вспышкой гнева:

— Ты еще говоришь о достойном поведении?! Ты, похитивший Арабеллу! Погубивший ее репутацию!

Взгляд Блада стал очень холодным, и, казалось, пронзал Бишопа насквозь:

— Вы должны уяснить себе: я не позволю, чтобы кто-то усомнился в репутации моей жены.

На лице Бишопа отобразилась мучительная работа мысли.

— Ж-жены?! — пробормотал он, но затем вновь вскинулся: — Так это правда! Похищение было с ее согласия! Бесчестная...

— Довольно! — оборвал его Блад. — Вам следует больше беспокоиться о спасении своей шкуры, чем о нравственности племянницы. У меня есть все основания отправить вас на виселицу.

— Но за что, черт побери?

— С прискорбием отмечу, что природная тупость до сих пор не позволяет вам осознать всю плачевность вашего положения. За государственную измену, полковник.

Лишь в этот момент Бишоп окончательно осознал, какими катастрофичными для него грозили стать последствия его действий, продиктованных жаждой мщения. Он беззвучно открывал и закрывал рот, подобно вытащенной из воды рыбе, а его глаза готовы были вылезти из орбит.

— Я н-не знал... — наконец выдавил он, — что французы готовятся напасть на Порт-Ройял...

— Разве это может извинить вас? Но хотя вы и заслуживаете наказания, тем не менее, я не сделаю этого.

— Нет? — недоверчиво спросил Бишоп. — А... почему?

— Поверьте, не из какого-то особого к вам расположения, — Блад подошел к столу и, сев в кресло, взял перо и придвинул к себе чистый лист бумаги.

Совершенно подавленный Бишоп нашел в себе силы поинтересоваться:

— И как ... вы... поступите со мной?

— При первой же возможности вы отправитесь на Барбадос. Вплоть до дня отплытия я помещаю вас под домашний арест, — говоря это, Блад быстро написал несколько строк, затем поднял голову: — И вот еще: я не потерплю, чтобы миссис Блад была огорчена или встревожена каким-либо неуместным высказыванием или одним из этих ваших злобных взглядов, которыми вы пытаетесь испепелить меня.

Бишоп буркнул нечто нечленораздельное и кивнул, чувствуя себя крайне неуютно под суровым взглядом Блада.

— Кажется, мы начинаем достигать взаимопонимания, и я этому рад, — Блад дернул за витой шнур, свисавший со стены позади кресла. Из вестибюля донеслось звяканье колокольчика, и через минуту на пороге возникли оба караульных.

— Приказ для майора Мэллэрда. Арестованный не должен никуда отлучаться из своих комнат. — К столу, печатая шаг, подошел сержант, и Блад протянул ему записку, затем вновь посмотрел на Бишопа и иронично усмехнулся: — Не смею вас больше задерживать, полковник Бишоп.

О, как бы Бишопу хотелось стереть эту усмешку! Увидеть на лице проклятого доктора отчаяние... боль! В бессильной злобе он скрипнул зубами: ему оставалось лишь мысленно сетовать на вопиющую несправедливость небес, в одночасье сделавших беглого раба губернатором, более того — вручив тому в руки судьбу своего прежнего хозяина.

«Как знать, — твердил он себе, шагая в сопровождении невозмутимых солдат. — Ему не может везти вечно... Пути Господни неисповедимы... Как знать...»



Лорд Джулиан

в тот же день, чуть позже

Лорд Джулиан Уэйд сидел в своей гостиной, развалившись в мягком кресле, к которому был приставлен небольшой столик, и предавался унылым размышлениям. В пальцах он вертел перо, но лежащий на столике лист бумаги оставался девственно чист. Уэйда удручало то, что и с последней почтой для него не было письма от лорда Сандерленда. Оставалось писать самому — хитрый и многоопытный придворный наверняка уже нашел способ извлечь для себя пользу из сложившейся ситуации. Хотя еще лучше было бы укладывать вещи, поскольку в дальнейшем прибывании лорда Джулиана на Ямайке не было никакого смысла. Данное ему поручение в итоге оказалось невыполненным, но сейчас это потеряло какое-либо значение: король, отправивший его своим посланником в Вест-Индию, был низложен. Однако в Лондоне его светлость ждали неурегулированные финансовые вопросы и история с леди Клифорд, приятной во всех отношениях женщиной, которая обладала лишь одним, но очень существенным недостатком: крайне ревнивым и злопамятным мужем. Узнав, что его голову украшают ветвистые рога, сэр Чарльз Клифорд поклялся превратить жизнь коварного соблазнителя в ад. И увы, у него хватало возможностей осуществить свою угрозу, и при этом речь вовсе не шла о поединке...

А тут еще странные идеи, пришедшие в голову лорду Уиллогби! Лишь отточенная при дворе способность владеть собой позволила Уэйду не слишком измениться в лице, когда камердинер поведал ему новости. Кажется, впервые в своей жизни его светлость в полной мере понял, что значит выражение «не чувствовать твердой почвы под ногами». Поневоле задумаешься о злобных насмешках сэра Случая.

Но особенную досаду у лорда Джулиана вызывали изменения в жизни Арабеллы Бишоп. Чем больше он осознавал недоступность Арабеллы, тем сильнее было его желание заполучить ее. Распоряжаться ее судьбой, ею самой... О, как сладко было бы ему приручать эту гордячку, подчинять ее себе... Он с такой силой стиснул пальцами перо, что, хрустнув, оно сломалось.

Его светлость раздраженно отбросил обломки и поднялся на ноги. Подойдя к зеркалу, он придирчиво оглядел себя и поправил локоны безупречно завитого парика.
Была и еще одна причина для его недовольства: хорошее приданное позволило бы ему привести расстроенные дела в порядок. Он изрядно приукрасил действительность, объявив себя пэром в разговоре с полковником Бишопом — это могло бы произойти только при фантастически благоприятном стечении обстоятельств.

Впрочем, что толку размышлять об этом? У его семьи хватит влияния, чтобы преодолеть политические неурядицы. Во всяком случае, Уэйд на это надеялся. Он щелчком смахнул несуществующую пылинку с рукава атласного камзола небесно-голубого цвета и, прихватив трость, вышел из гостиной.

И надо же было так случится, что стоило лорду Джулиану спуститься по широкой лестнице, как в анфиладе парадных залов первого этажа он увидел Арабеллу, которая шла к выходу. Она также заметила его и немного замедлила шаги, а он на минуту остановился, а затем,опираясь на трость, направился к ней.

- Мисс Бишоп! Какой сюрприз... О, - прервал он сам себя, - Покорнейше прошу меня простить. Миссис Блад, конечно же.

Во взгляде Арабеллы появилась досада, тем не менее она спокойно ответила:
- Я принимаю ваши извинения, лорд Уэйд. Судя по всему, мое появление оказалось для вас слишком неожиданным.

- Признаю, и даже скажу более — я потрясен... Вы не откажете мне в любезности побеседовать с вами? - Уэйд указал на нишу ближайшего окна.

- Я слушаю вас, - Арабелла, вслед за ним подойдя к окну, смотрела выжидающе.

- Мы с вашим дядей уже и не чаяли вас увидеть... Вы ведь уже знаете, что он арестован - арестован по приказу вашего супруга!

- Да, я видела дядю и говорила с ним. И мне известна причина его ареста, - Арабелла сжала губы, давая понять, что эта тема ей неприятна, но не тут-то было.

- Он тревожился за вас, не зная, живы ли вы или нет. Именно желание отыскать вас побудило его решиться атаковать Тортугу. Если бы вы хоть как-то дали о себе знать...

Говоря это, лорд Уэйд в открытую изучал Арабеллу. Его взгляд скользил по ее изящной фигурке, отмечая как выгодно кремовый шелк платья подчеркивает изгибы тела, в то время как чутье и опыт позволяли ему мгновенно улавливать произошедшие в молодой женщине перемены. От всего ее облика исходил ореол пробудившейся чувственности: движения, прежде порывистые, приобрели плавную грацию, выражение карих глазах также было иным, и это будоражило Уйэда. В его воображении мелькали картины, одна соблазнительнее другой, и зависть к счастливому сопернику мешалась в нем с вожделением.

- Боюсь, что это только подстегнуло его жажду мести и привело к еще более печальным результатам.

Уйэд сокрушенно покачал головой:

- Что уж может быть еще печальнее. Кстати, если мне не изменяет память, вы и ваш супруг принадлежите к разным конфессиям.

- У вас прекрасная память, это действительно так.

- Кто же регистрировал брак?

- Наш брак был заключен на корабле, с соблюдением всех формальностей, - в голосе Арабеллы прорезалось негодование. Ей с самого начала не нравился ни тон лорда Уэйда, ни откровенные взгляды, устремленные то на ее губы, то на грудь, и которые оставляли у нее ощущение, что она стоит перед ним обнаженной. Однако, она догадывалась, что он просто хочет вывести ее из себя и поэтому, справившись со своими эмоциями, проговорила: - Вы сами сможете в этом убедиться, если подниметесь на борт «Атропос». Думаю, капитан Волверстон любезно покажет вам запись в судовом журнале.

Воспоминания об одноглазом головорезе вызвали у лорда Джулиана внутренне содрогание и он быстро сказал:

- Уверен, что так и есть, - он помолчал, а потом вкрадчиво добавил: - Но ведь тогда ваш брак может быть признан недействительным...

- Это ни в коей мере не должно волновать вас, лорд Уэйд!

- Оставим это, - Уэйд небрежно взмахнул кистью руки. Но он был не в силах удержаться еще от одной шпильки: - В любом случае, записка с просьбой не искать вас могла если не успокоить ваших близких, то хотя бы уменьшить их тревогу.

- Записка?

- Конечно. Ваша история достойна быть воспетой менестрелями. Прекрасная дева, и благородный разбойник. Не в силах бороться со своим чувством, она решается на побег...

- Ваши умозаключения далеки от истины, лорд Уэйд, - отрезала Арабелла.

Он едко усмехнулся:

- Но разве ваш новый статус не доказывает, что похищение было с вашего ведома?

- Полагаю, излишне напоминать вам, что у вас нет ни права, ни оснований ждать от меня каких-либо объяснений.

- Разумеется, у меня нет такого права, миссис Блад. Вот только что было бы, если бы бурные морские волны не принесли ваш корабль прямиком к разбитой штормом «Куин Мэри»... - прошипел его светлость, решивший во чтобы то ни стало оставить последнее слово за собой.

Арабелла не ответила, она смотрела за спину лорда Уэйда и, обернувшись, тот замер: губернатор Блад, убийственно элегантный в своем черном камзоле, неторопливо шел к ним.

- Возможно, я смогу дать исчерпывающие ответы на все ваши вопросы, милорд?

В обманчиво спокойном голосе Питера было нечто такое, что вместе с облегчением от того, что неприятный разговор с Джулианом Уэйдом закончен, Арабелла почувствовала тревогу.

- Право, в этом нет никакой нужды, ваше превосходительство,- процедил лорд Уэйд,
Инстинкт говорил ему об опасности, однако норов не позволял признать свое поражение. Он надменно выпятил подбородок, а его пальцы стиснули набалдашник трости, как будто это был эфес шпаги.

- Питер, лорд Уэйд слишком ошеломлен нашей внезапной встречей, - поспешила вмешаться Арабелла, - Ради дружеской беседы он даже пренебрег важными делами, которые ждут его, - она перевела взгляд на Уэйда: - Мне негоже и дальше злоупотреблять вашим вниманием, милорд.

Уэйд бросил взгляд на Блада, и в его глазах мелькнула ненависть, а губы презрительно скривились. Но усилием воли придав лицу безразличное выражение, он нарочито медленно поклонился и пошел в сторону выхода .

- Чего хотел этот хлыщ? - негромко спросил Блад у жены.

- Лорд Уэйд усомнился в законности нашего брака, - Арабелла не скрывала своего беспокойства: - Понимаешь, он сказал, что брак... можно опротестовать.

- Не волнуйся, душа моя, - Блад пристально смотрел вслед Уэйду: - я досконально все выясню. Не стоит позволять сомнениям терзать его светлость.


Встречи и расставания

Всего понемножку... и даже немного экшна

— Чем ты теперь займешься, Нат? — Волверстон настороженно и выжидательно смотрел на полулежавшего в подушках друга.

— Я думал о Бриджоутере. О моих... что остались там.

— И что надумал?

Нат неопределенно повел левым плечом. Уже с неделю, как письмо его родным отправилось в Англию, но ответ, если и будет, придет нескоро. Он сам быстрее доберется до дому. С каждым днем ему становилось все лучше, однако странное ощущение зыбкости всего окружающего не покидало его. Это ощущение не нравилось ему, Нат старался подавить его, списывая все на последствия контузии.

Он знал, что желает услышать Нед, но вместо ответа задал встречный вопрос:

— Сам-то ты что решил?

— «Атропос» готова выйти в море хоть завтра.

— Уверен, что это верное решение?

— Как в том, что у меня один глаз, — огрызнулся старый волк.

— Вернешься на Тортугу?

— Тортуга или нет, видно будет. Ну а ты-то? — не отступал Волверстон. — Ремонт «Элизабет» почти закончен. Да и ты через пару недель поднимешься на ноги.

— А капитан?

— Что капитан? Если помнишь, он уже не капитан, а господин губернатор. А я и раньше не собирался и теперь не собираюсь спину гнуть. Ни перед кем.

Волверстон угрюмо насупился под испытующим взглядом Хагторпа. Его разговор с Бладом состоялся как раз накануне, и не слишком обрадовал старого волка. Впрочем, иного результата он не ждал...

...Он подошел к наблюдающему за ремонтом «Арабеллы» Питеру и едва ли не вместо приветствия поинтересовался, где его люди могут набрать пресную воду.

— Я надеялся, ты передумал, Нед, — заметил Питер, внимательно глядя на него.

— С чего бы мне передумать, — пробурчал тот, — ждал, пока ребята подштопают свои шкуры.

— И что дальше?

— Знамо дело — буду гонять испанцев.

— Ситуация изменилась. За тобой будут охотиться не только испанцы. Любой английский капитан вздернет тебя на рее за нападения на корабли союзников.

— Значит, постараюсь не попадаться им в руки, — выпятил челюсть Волверстон.

— Каперская грамота могла бы защитить тебя. А у меня есть полномочия выдать ее.

Нед задумался, но потом покачал головой:

— Нет, Питер. Не спорю — заманчиво, но пожалуй, я откажусь.

— Твоему упрямству может позавидовать осел, — с прорвавшимся раздражением проговорил Блад
.
— Что поделать, ваше превосходительство, — хмыкнул старый волк, — А то, чего доброго, подведу вас.

Губы Блада сжались, помолчав, он негромко добавил:

— Если тебя захватят как пирата и в цепях приволокут ко мне, я уже ничем не смогу помочь тебе.

Волверстон с вызовом глянул на него:

— Мне, может, самому башку в петлю сунуть? Чтобы твои руки остались чистыми? — однако, увидев в глазах своего бывшего капитана гнев, он вздохнул: — Брось, Питер. Ты же знаешь, служба не по мне.

— А ты не задумывался о том, чтобы осесть на берегу?

— Если ты намерен убедить меня вернуться к праведной жизни...

— Тебя убедишь, — усмехнулся Блад, и сказал уже другим, суховато-деловитым тоном: — За водой можете отправиться к востоку от Порт-Ройяла...

...Волверстон недовольно мотнул головой. Черт побери, он еще на Тортуге считал, что ему больше не по пути со старыми друзьями, и даже надрался по этому поводу в ночь перед выходом «Атропос» в море, чего прежде никогда не делал. Однако потом дьявол принес ямайскую эскадру. Но и тогда Нед собирался всего лишь «проводить» Блада и Хагторпа, а в итоге снова застрял в Порт-Ройяле на две недели, уже не говоря о том, что потерял в бою треть команды.

Осенью прошлого года, уходя на старой контрабандисткой посудине, он был уверен, что никогда по доброй воле не ступит больше на землю Ямайки. Кто бы мог подумать, что ему еще дважды придется побывать здесь. Конечно, на то была причина. Но сейчас-то все. Разве что его приволокут в цепях, как сказал Питер. Под ясны очи господина губернатора, который без колебаний отправит бывшего соратника к месту вечной стоянки на пирсе казней. Нед скрипнул зубами. Проклятое место! Ямайка раз за разом притягивает их к себе как... тут его мысль споткнулась на мгновение, но затем он упрямо проговорил вслух:

— Как труп — мух.

— Какой труп? — недоуменно переспросил Хагторп.

— Свежий, — буркнул Волверстон, — Так... пришло вдруг на ум. В общем, пара дней у тебя еще есть, Нат. Дольше на этом чертовом острове я торчать не собираюсь. Уверен, многие из твоих парней не прочь еще раз попытать счастья...

— Нед, — твердо сказал Хагторп, — если кто-то из них желает идти с тобой, он волен сделать это.

С минуту они смотрели друг другу в глаза, затем Волверстон резко махнул рукой и встал с массивного табурета.

— Бывай, Нат, — криво усмехнулся он, — Доведется, так встретимся. Хотя тут как раз такой случай, что лучше бы не довелось.

Хагторп кивнул:

— И ты будь здоров, Нед.

Дверь стукнула за спиной старого волка, и Нат тяжело вздохнул. Волверстон выбрал, и этот выбор был давно известен. Но отчего-то под ложечкой паршиво сосало. И что же выбирать ему самому? Но долго предаваться раздумьям ему не дали.

— Месье Хагторп?

Нат вздрогнул и воззрился на черноволосую девушку с корзинкой в руках, вошедшую так тихо, что не услышал. За ней шел слуга-мулат с еще одной корзиной. Остановившись посреди комнаты, неожиданная посетительница указала на небольшой стол у окна. Слуга придвинул его к кровати, и девушка принялась выгружать из корзинки горшочки и свертки, щебеча при этом:

— Меня прислала мадам Арабелла... Велела мне проведать вас...

Приподняв бровь, Нат наблюдал за сим действом. Он уже узнал ее: француженка, горничная жены Блада, он видел ее в Кайоне. По английски она говорила бойко, но с заметным акцентом.

— Мадемуазель... — Хагторп кашлянул.

— Жаннет, — певуче сказала горничная, — Меня зовут Жаннет, месье Хагторп.

— Хорошо, Жаннет, — он усмехнулся и кивнул на стол: — Что это? Его превосходительство и так позаботился, чтобы раненых хорошо кормили.

Кажется, она растерлась.

— Это готовил месье Бен. Вы ведь знаете его? О, конечно же, знаете... Его кулинарный талант недооценивают...

Ароматы от горшочков исходили вправду аппетитные, и, устраиваясь в подушках поудобнее, Нат задумался о недооцененности стряпни стюарда Блада. Что там им приходилось есть в походах? На его взгляд, особых изысков не было, но он сказал:

— Охотно верю.

— Ох, ваша рука! — спохватилась Жаннет. — Если вы не возражаете, я помогу вам... мне приходилось ухаживать за больными.

— Зачем тебе, Жаннет? — удивленно спросил Хагторп

Щеки девушки заалели и она опустила голову:

— Так я смогу отблагодарить вас... хоть немного.

Он удивился еще больше:

— И когда же я успел заслужить такую признательность?

— Вы меня совсем не помните, месье Хагторп? — Жаннет теребила край передника, не поднимая на Хагторпа глаз. — Я работала у мэтра Клода, в «Золотом дублоне»... — поскольку он молчал, она добавила совсем тихо: — В тот день в Кайону пришел шлюп Длинного Билла...

Тогда Нат внимательнее вгляделся в ее лицо, и понял, почему девушка казалась ему смутно знакомой еще на палубе «Арабеллы». В его памяти всплыл ноябрьский вечер...

...Время от времени Хагторп захаживал в «Золотой дублон», ему нравилась относительно спокойная атмосфера заведения. А сегодня у него была еще одна причина остановить свой выбор на этом кабачке. До того Хагторп уже успел заглянуть в таверну «У французского короля» и обнаружил там Питера Блада, играющего в кости с капитаном Легранде и его парнями. Хагторпу Легранде не нравился, да и Питер прежде чурался подобных компаний. Но то было прежде. После возвращения из Порт-Ройяла капитана Блада как подменили.

Хагторп с порога заметил, что капитан пьян, и с беспокойством подумал, что похоже это становится для Блада обыкновением. Все же он подошел к столу, за которым с хохотом и бранью на кон ставились суммы, показавшиеся бы целым состоянием какому-нибудь захудалому дворянчику Старого Света. Момент был не самый удачный, но сезон дождей заканчивался, и у Ната появились кое-какие соображения насчет того, чем можно было бы заняться. Он решил изложить их Бладу или хотя бы добиться, чтобы тот сказал, когда именно они смогут поговорить.

Впрочем, его намерение не увенчалось успехом. Глаза Блада блестели нехорошим лихорадочным блеском, и в них не промелькнуло ни малейшего интереса к тому, что говорил Хагторп.

— Это прекрасно, но мы обсудим все позже — отмахнулся он, не дослушав.

— Когда? — упрямо спросил Хагторп.

— Завтра... или на днях, — Блад отвернулся и крикнул: — Легранде! Почему бы нам не удвоить ставку?

Раздраженный Хагторп мысленно чертыхнулся, подозревая, что разговора не будет ни завтра, ни на днях. Оставаться в таверне ему расхотелось. На выходе он столкнулся с Дайком.

— Капитан здесь? — хмуро спросил тот.

— Здесь, — так же хмуро подтвердил Хагторп.

— У Кристиана к нему дело... — начал было Дайк и умолк, глядя поверх плеча Хагторпа.

— Думаю, Кристиану придется подождать со своим делом, — с кривой усмешкой заметил Хагторп.

Выругавшись, Дайк сплюнул.

— Нам тоже стоит пропустить по стаканчику, Нат, — буркнул он.

— Можно и пропустить, — согласился Хагторп. — Неподалеку есть одно уютное местечко.

Так они оказались в «Золотом дублоне». Но этот вечер явно не задался. Еще на подходе к кабачку они услышали громогласные проклятия, а когда вошли вовнутрь, Хагторп поморщился: за большим столом в центре зала в гордом одиночестве сидел капитан шлюпа «Альбатрос», Длинный Билл, и с его губ срывались настолько забористые ругательства, что прочие посетители время от времени прерывали свои разговоры и косились в его сторону.

— Вот те раз, — протянул Дайк, — Давненько его не было на Тортуге. Уж думал — вздернули. Или свои же прирезали...

— Что нам до него? — Хагторп кивнул на дальний угол зала. — Сядем вон там.

Длинный Билл, долговязый мужчина средних лет, с изуродованным шрамами лысой головой, был то ли англичанин то ли голландец. И он ничем бы не отличался от других представителей буйного берегового братства, если бы не одна его особенность: если ему случалось перебрать с ромом, он становился подвержен вспышкам беспричинной ярости и жестокости. Говорили — это началось после того, как краснокожие дикари Северных территорий чуть было не сняли с него скальп, захватив его и часть команды в плен, когда «Альбатрос» пристал к берегу, чтобы пополнить запасы пресной воды. Как Биллу удалось спастись — никто не знал, но с той поры находилось мало желающих спорить с ним или еще как-то вставать у него поперек дороги, когда он был во хмелю. От неминуемой мести и гибели его спасали звериное чутье и удачливость: однажды Длинный Билл обманул Смерть — и она будто не замечала его больше.

Судя по стоящей перед ним пустой бутылке, Билл уже какое-то время сидел в «Золотом дублоне», однако пока все было тихо-мирно.

— Чего желают месье? — прозвучал звонкий голос.

Возле стола, который облюбовали Хагторп и Дайк, стояла большеглазая служаночка.

— Бутылку бургундского, — сказал Хагторп.

Девушка удивленно приподняла тонкие бровки, а Дайк присвистнул.

— Что, мэтр Клод не держит вина? — усмехнулся Нат. Потянувшись к поясу, он достал горсть серебряных песо и бросил деньги на стол.

— У мэтра Клода богатый погребок, уступающий разве что таверне «У французского короля», — возразила служанка. — Месье желают еще что-нибудь?

— Твой поцелуй в придачу, красавица, — засмеялся Дайк, пытаясь приобнять ее.

Девушка, одарив их лукавой улыбкой, ловко вывернулась из его рук и ушла.

Дайк хмыкнул, поглядывая на своего товарища:

— Неожиданный выбор, Нат.

Но Хагторп не ответил, его внимание привлек Длинный Билл, который поднялся и, с глухим ворчанием выбравшись из-за стола, побрел к выходу. Однако на полпути пират остановился и обвел кабачок мутным взглядом. Неизвестно, что заставило его изменить свои первоначальные планы, но он развернулся и направился к двери возле стойки, за которой только что скрылась служанка.


окончание в комменте

@темы: Фанфики

---

Библиотека Приключений на ЗФБ - Баттл! И работы по ОКБ!

[natoth]

Библиотека Приключений на ЗФБ и работы по ОКБ:

Тексты G-PG-13:
драббл: «Дневник капитана Блада»
мини: «Сочельник»
миди: Spes contra spem

визуал G-PG-13:
Дон Мигель де Эспиноса-и-Вальдес (арт)
Мечты и реальность (коллаж-календарь)
Демон-хранитель (коллаж)
Ангел и Демон (коллаж)
Ревность (коллаж)
Последний герой (клип)

Челлендж:

Налейте капитану! (песня, аранжировка)
Баня (сет порошков)

Тексты рейтинг:

мини: О супружеском долге и снах

---

За визуал низкого левела еще можно проголосовать сегодня, 21 февраля!
Сообщество для голосования  WTFB: voting

@темы: Фанфики, Фанарт, ЗФБ-Баттл

---

Только ты, ч 4

[Nunziata]

---

***

Разговор со старым волком только добавил Хагторпу сомнений, но, тем не менее, он подробно изложил Бладу события предыдущего дня.

— Как по мне, это стоящее дело, тем более нам обещаны каперские грамоты, — добавил Нат.

Питер внимательно слушал его и покуривал трубку, выпуская одно колечко дыма за другим. Служба королю Людовику, конечно же, не являлась пиратством, однако он не чувствовал никакого желания ввязываться в эту авантюру и оставлять Арабеллу, когда она была еще так слаба. Не поручит же он ее попечению губернатора д'Ожерона!

— Ты упомянул, что Ибервиль и Кристиан согласны примкнуть к де Риваролю? — наконец спросил он у Хагторпа.

— Да. Но месье д'Ожерон хочет договариваться с тобой, Питер.

— Нед, твое слово? — Блад повернулся к Волверстону.

— Надо бы узнать, на каких условиях нам придется лезть под испанские пули, — проворчал Волверстон.

— Тогда так, — сказал Питер. — Я должен завершить кое-какие дела и после этого отправлюсь к его превосходительству. Выясню условия и сообщу ему, что мои капитаны вправе самостоятельно принимать решение.

— Де Ривароль рассчитывает на пять кораблей, а самое главное — на то, что именно ты поведешь их в бой, — возразил Хагторп.

— Ему придется либо принять тех, кого устроит его предложение, либо остаться ни с чем.

— Люди измаялись без дела, и многим не помешало бы добыть немного звонкой монеты. Если они узнают... — заметил Нат.

Лицо Блада стало суровым:

— По нашему договору они свободны в своем выборе.

«Да что это на него нашло?» — с досадой подумал Хагторп.

Вздохнув, он отважился задать прямой вопрос:

— Скажи, Питер, дело в мисс Бишоп? Эскадра де Ривароля еще в пути, и если тебе необходимо вернуть девушку домой...

— Мисс Бишоп оказала мне честь, согласившись стать моей женой.

Хагторп присвистнул и глянул на Волверстона. Тот пожал плечами и криво усмехнулся.

— Мои поздравления, — буркнул Нат и замолк, не зная, что еще сказать.

Опасения Кристиана, равно как и его собственные предчувствия, оказались более чем обоснованными, хотя причина заключалась отнюдь не в роме. Блад обвел взглядом вытянувшиеся лица капитанов, и в его синих глазах Хагторпу почудилась насмешка.

— Речь не идет об обычном пиратском рейде, — предпринял Хагторп еще одну попытку.

— Война началась не вчера и закончится не завтра, — спокойно ответил Питер. — Если король Людовик начал боевые действия против Испании, рано или поздно в войну втянутся все государства Аугсбургской Лиги. И это дает массу возможностей — как для бесславной и скорой гибели, так и для почестей и обогащения. Вопрос в том, на чью сторону встать.

Все больше мрачнея, Хагторп спросил:

— И на чью же?

— Меня охватила ностальгия по моим старым друзьям, — усмехнулся Блад.

— Неужто испанцам? — подозрительно буркнул Волверстон.

— Боже упаси. Я имею в виду голландцев и их принца Вильгельма.

— Ты в своем уме? Они приветят тебя пушечными залпами! — взревел Нед. — И надо еще добраться до голландских колоний!

— Не только французам понадобятся каперы. И думаю, мне не составит труда набрать команду из добровольцев.

Старый волк побагровел и насупился. В кают-компании повисло молчание, которое вдруг нарушил Хагторп:

— Погоди. Я по-тихому побеседую с нашими людьми и выясню их настроения.

— Ну, тогда здесь двое спятивших! — раздраженно рявкнул Волверстон.

Он поднялся, яростно сверкая единственным глазом, и вышел из каюты.

— Нат, — проговорил Блад, — я ничего не могу гарантировать ни тебе, ни тем, с кем ты будешь разговаривать.

— А разве три года назад было иначе? — широко улыбнулся Хагторп.

Глава 12. Свадьба

— Мадемуазель Арабелла, завтрак!

Арабелла растеряно взглянула на уставленный различными кушаньями поднос, который держала Жаннет — ее сиделка и по совместительству горничная.

— Жаннет, ты уверена, что не перепутала поднос и это пиршество не предназначается для офицеров капитана Блада?

— О нет, вам необходимо восстановить силы! Так распорядился месье капитан, — молоденькая француженка лучезарно улыбнулась и затараторила: — Вот смотрите, здесь бульон с гренками и сыром, это лучший сыр, который только можно достать на всей Тортуге! И я замечу, что месье Бенджамен превосходно умеет готовить бульон! А еще тут есть фрукты и горячий шоколад. Он вернет вам румянец, месье Блад так и сказал!

— Хорошо, — рассмеялась Арабелла, — если месье Блад так сказал, то я воздам должное кулинарному искусству месье Бенджамена, но только при условии, что ты ко мне присоединишься.

— Нет, нет! — запротестовала Жаннет. — Как можно!

— Считай, что я тебе приказала.

Вкус у бульона в самом деле был отменный. Арабелла медленно ела, размышляя над тем, как причудливо изменилась ее жизнь. Капитан Волверстон похитил ее меньше месяца назад, но ей казалось, что прошла вечность с того вечера, когда она вышла из дома, чтобы найти Милли.

Сколько событий произошло за это время! Потрясшая ее встреча с Бладом, их разговор, полный непонимания и обиды, повторное похищение и ужас плена, невероятное спасение и казавшееся ей почти чудом объяснение с Питером.

Дома ее, скорее всего, считали умершей и уж во всяком случае — обесчещенной. Разумеется, она напишет дяде. Как только они окажутся в одной из голландских колоний...

Она не заметила, как одолела больше половины обильной трапезы. Горничная щебетала без умолку, нахваливая таланты Бена, и Арабелла улыбнулась: ей нравились непосредственность и задор юной француженки.


***


Жанна Лагранж, семнадцатилетняя уроженка Руана, появилась в день их прибытия в Кайону и удивила Арабеллу своим опытом.

«О, мадемуазель! Моя матушка, да смилуется над ее душой Господь, долго болела перед смертью, так что возможность у меня была... Только не подумайте чего, вы-то обязательно поправитесь, ведь вы в надежных руках», — хихикнула Жаннет, и Арабелла потупила взгляд.

Убедившись, что опасность миновала, Блад предоставил свою каюту в распоряжение женщин. Для горничной отвели примыкающий к капитанским апартаментам закуток, который прежде занимал Бен, но она и ночью оставалась возле Арабеллы, устроившись дремать на диванчике в салоне. Жанна развлекала свою госпожу забавными историями и рассказами о Руане. Однажды утром Арабелла, осторожно расспрашивая девушку, узнала, как та очутилась на Тортуге.

Вскоре после смерти матери мадемуазель Лагранж услышала, как глашатаи от имени короля Людовика предлагают девицам, вне зависимости от их происхождения и достатка, отправиться в Новый Свет — с тем, чтобы составить счастье французских колонистов.

«Выбирать-то мне особо не приходилось. Папаша привел в дом молодую жену, а его величество даже давал невестам приданое».

Так Жанна, а с нею еще несколько девушек, сначала оказалась на Эспаньоле, а затем превратности судьбы, о которых она не хотела распространяться, привели ее на Тортугу.

«Хозяину одной таверны понадобилась служанка. Мне повезло: мэтр Клод — добрый человек и не тискает девушек в коридорчике возле кладовки...»

Черные пышные волосы, белая кожа и живые темные глаза — Жанна Лагранж была хороша собой и привлекала взгляды (и не только взгляды) не отличающихся особой галантностью посетителей. Поэтому когда хозяин сказал, что возникла нужда в сиделке для благородной дамы, она сразу же согласилась.

Обо всем этом Жаннет поведала Арабелле и украдкой вздохнула. Пусть она ненадолго избавилась от назойливого мужского внимания, однако девушка трезво смотрела на жизнь и хорошо понимала, что рано или поздно ей придется подняться наверх с одним из гостей. Ее мэтр Клод пока не принуждал, но другие служанки часто ублажали посетителей. Хотя они не выглядели несчастными: заведение считалось приличным, и всякому отребью туда хода не было. Но Жаннет все равно боялась... Впрочем, обладая веселым нравом, она не могла долго грустить и через несколько минут напевала незатейливую песенку.


***


Шло время, к Арабелле понемногу возвращались силы, так что она уже могла передвигаться по каюте без помощи юной сиделки.

Жанна, полагая, что ее услуги больше не требуются, и изо всех сил скрывая нежелание возвращаться к доброму мэтру Клоду, этим утром появилась на пороге спальни со своим узелком и несказанно обрадовалась, узнав, что мадемуазель и впредь будет нужна горничная.

После завтрака уставшая от заточения Арабелла решила выйти на палубу. Накануне Питер принес большой сверток, в котором было платье цвета чайной розы и прочие необходимые леди предметы одежды, а также гребни и шпильки. Принимая от него такой подарок, она смутилась, но потом подумала, что в этом не было никакого смысла. Оказавшись вне рамок привычного ей мира, Арабелла все еще чувствовала себя потерянной, но восхищение, светившееся в глазах Питера, придавало ей сил.

Сокрушаясь о хрупкости мадемуазель, Жаннет затянула шнуровку платья и причесала Арабеллу, а затем проводила ее на палубу.

Подставляя лицо солнечным лучам, девушка с наслаждением вдыхала свежий морской воздух. Она услышала приближающийся плеск весел: от берега по заштилевшему морю к кораблю скользила шлюпка. Арабелла заметила в ней Блада и обрадовалась, осознав, как сильно соскучилась по нему. Вот уже несколько дней Питер с раннего утра отправлялся на берег, и они виделись только вечером, когда он заходил ее проведать.

Блад поднялся на шкафут и сразу же направился к Арабелле. Следом за ним шел незнакомый корсар — темноволосый, с резкими чертами лица и цепким взглядом.

— Арабелла, как ты? — Питер склонился, целуя ей руку.

— Гораздо лучше, — улыбнулась она.

— Понимаю, как тебе наскучило находиться в каюте, но все же не следует торопиться, — сказал он, слегка нахмурившись. Затем указал на Хагторпа: — Позволь представить тебе капитана Хагторпа, моего друга.

Нат низко поклонился:

— Рад, что вы поправляетесь, мисс Бишоп.

— Вы меня знаете? — удивилась Арабелла.

— Я был в числе тех рабов, что бежали с капитаном Бладом с Барбадоса, — ответил он, внимательно глядя на нее.

— Я могу в свою очередь порадоваться, что для вас все сложилось достаточно благополучно, — сдержанно ответила девушка, и в серых глаза Хагторпа мелькнуло нечто, напоминающее одобрение.

Он поклонился еще раз, а Питер, чуть улыбнувшись, сказал:

— Не будем утомлять тебя, Арабелла. Нам с капитаном Хагторпом необходимо обсудить пару скучных вопросов, а затем я приду к тебе.

Заметив, что во взгляде Хагторпа появилось любопытство, Арабелла обернулась и обнаружила застывшую позади них Жаннет, на лице которой была написана странная смесь испуга и восторга.

— Жаннет, Бен может подавать обед через час, — по-французски обратился Блад к горничной.

— Да, месье капитан, — спохватившись, ответила та, и яркий румянец разлился по ее щекам.

После того как мужчины отошли, Жаннет робко спросила:

— Мадемуазель Арабелла, вы желаете еще немного побыть здесь или спустимся в каюту?

— Дождемся, когда пробьют склянки. — Арабелла чувствовала предательскую дрожь в ногах, но неожиданно проснувшееся упрямство не позволяло ей показать свою слабость.


***


Обсуждение скучных вопросов порядком затянулось. Арабелла, ожидавшая, не раздадутся ли за дверью шаги Питера, постепенно начала испытывать досаду. Жаннет пыталась отвлечь загрустившую госпожу разговором, но та ее почти не слушала.

Блад пришел, когда солнце уже краем касалось моря. Заметив, какое утомленное у него лицо, Арабелла укорила себя за отсутствие терпения. Горничная торопливо сделала книксен и выскочила за дверь.

— Ты так красива... — Блад склонился к сидевшей в кресле девушке и положил руки ей на плечи. — Как раз сегодня Волверстон справлялся о тебе, и, разумеется, он... любезно согласился способствовать заключению нашего брака. Если ты, конечно, не передумала связывать свою жизнь со мной.

— Боже, Питер, как такое могло прийти тебе в голову! Поблагодари мистера Волверстона от моего имени, — она накрыла его руку своей и осторожно спросила: — Возникли какие-то сложности?

— Ничего непреодолимого, но я должен уладить некоторые дела, и это отнимает много времени и сил. К тому же, прежде чем пускаться в путь, надо дождаться, чтобы ты окрепла.

— Я уже поправилась, — на губах Арабеллы появилась легкая улыбка. — Ты превосходный врач!

— Ты преувеличиваешь мои способности, — с мягкой иронией ответил Блад, — это мне повезло с пациенткой. — Он потерся щекой об ее волосы. — Арабелла, как же я счастлив, что ты со мной! Хотя, признаться, поначалу я готов был прикончить на месте мистера Волверстона — за то, что он подверг угрозе твою жизнь. Но все обошлось...

— Обошлось... — повторила Арабелла, опуская веки.

— Ты устала. Давай-ка я возьму на себя обязанности Жаннет, — он усмехнулся, почувствовав, как напряглись под его руками плечи девушки. — Если тебя это не слишком смутит.

— Жениху и невесте даже встречаться подобало бы у всех на виду или в присутствии хотя бы одного родича невесты, — чопорно произнесла Арабелла и многозначительно замолчала. Затем, не выдержав разочарования на лице Питера, рассмеялась: — Но разве мы не нарушили уже все мыслимые приличия?

Она встала и повернулась к Бладу спиной.

— Прошу вас, мистер Блад.

— Обожаю независимость твоего ума, душа моя! — воскликнул Питер и подошел к ней. — О... — через минуту побормотал он, сражаясь с коварными шнурками, на совесть затянутыми Жаннет. — Твоей горничной впору вязать корабельные снасти...

Все же довольно скоро ему удалось расправиться с завязками, и платье пышным облаком осело к ногам Арабеллы. Питер на мгновение задержал руки на ее талии, а затем поинтересовался преувеличенно спокойным голосом:

— Что еще входит в церемониал?

— Прическа, — подсказала девушка, стараясь не смеяться.

— Присаживайтесь, мисс Бишоп, — Блад начал по одной вытаскивать шпильки. — Хм, это не так уж и сложно... — Он провел гребнем по волосам Арабеллы.

— Ай!

— Что такое? — всполошился он, выпуская гребень из рук.

— Больно! — обернувшись, Арабелла бросила опасливый взгляд на Блада. — Может, позвать Жаннет?

— Я буду осторожнее, — решительно заявил он, снова берясь за орудие пытки.

На этот раз Питер придерживал длинные пряди, и хотя девушка временами страдальчески сводила брови, дело пошло на лад.

— Уфф, — вырвалось у него, когда густые волосы Арабеллы были наконец расчесаны. — Главное — набраться опыта. В следующий раз...

— В следующий раз?!

— Только если ты попросишь, — рассмеялся Блад. — А теперь отдыхай.

— Уже уходишь? — опечалились она

— Увы. Не скрою, мне бы хотелось как можно больше быть рядом с тобой... — пальцы Питера ласково поглаживали плечи Арабеллы. Наклонившись, он прижался губами к основанию ее шеи, затем выпрямился и отступил на шаг.

Девушка запрокинула голову, встретилась с ним взглядом и шепнула:

— Останься, Питер.

— Но...

— Я... тоскую по тебе.

Питер задержал дыхание, затем глубоко вздохнул. Меньше всего на свете ему хотелось искать причину, чтобы уйти.

— Я останусь, Арабелла.

Она встала и, обернувшись к нему, обвила его шею руками. Блад помедлил мгновение, а потом прижал девушку к себе. Он прильнул к ее полуоткрытым губам, но почти сразу отстранился и пробормотал:

— Самое время пожелать тебе доброй ночи. Ты все еще нездорова, я не хочу навредить тебе. Я буду здесь, в салоне....

Арабелла прикоснулась к губам Блада, словно призывая к молчанию. Он едва слышно застонал, ловя губами изящные пальцы, и поднял Арабеллу на руки.

В спальне Питер бережно опустил ее на постель, заплетающимися пальцами расстегнул свой камзол и нетерпеливо его сбросил. Девушка не прятала взгляд в смущении, а, приподнявшись на локте, смотрела на него, и кровь вскипала в его жилах. Избавившись от одежды, он лег рядом с Арабеллой, провел рукой по ее плечу, затем коснулся бедра.

— Я не устаю любоваться тобой, — тихо сказал он. — Ты позволишь мне снять твою сорочку?

— Почему ты спрашиваешь? Ведь ты уже делал это, пока я болела...

Блад улыбнулся:

— Тогда ты была моей пациенткой.

— А сейчас?

— Ты моя возлюбленная жена... — он привлек Арабеллу к себе. — Даже если обряд еще не свершен... Жена в моем сердце...


***


Солнечным мартовским утром «Атропос» вышла из Кайонской бухты и направилась к юго-западу. Ровный попутный ветер наполнял ее паруса и трепал разноцветные флажки, поднятые на фалах. Корабль двигался со скоростью около семи узлов, и не прошло и часа, как он оказался в нескольких милях от побережья Тортуги.

Волверстон оторвался от созерцания кильватерной струи и покосился на стоящего рядом Блада.

— Зачем только люди женятся? В жизни не думал, что меня угораздит выступить в роли преподобного отца. Ну, раз я заварил эту кашу, куда теперь деваться...

Старый волк передернул плечами, чувствуя себя не слишком уютно в камзоле из тонкого камлота вместо своей обычной куртки.

— Надеюсь, ты ничего не забудешь и не перепутаешь, — отозвался Блад.

— Чего уж тут путать... Питер, мы отошли на нужное расстояние, — Волверстон посмотрел на шкафут, заполненный принарядившимися по такому случаю корсарами с «Атропос», «Арабеллы» и «Элизабет», и скомандовал: — Лечь в дрейф! — Затем хмыкнул, еще раз оглядев Блада: — Ты будто на абордаж собрался. Если вдруг передумал, только скажи, мигом спустим на воду шлюпку...

— Нед, будь так любезен, заткнись!

В кают-компании собрались офицеры трех кораблей Блада, за исключением Хагторпа: капитан «Элизабет» неожиданно вызвался сопроводить мисс Бишоп к импровизированному алтарю. Помещение было украшено источавшими сладкий аромат цветочными гирляндами, над которыми весь вчерашний день не покладая рук трудилась Жаннет. Чихнув, Нед повертел головой в попытке ослабить шейный платок.

— Не корабль, а... — под пристальным взглядом Блада он счел разумным не продолжать свою мысль и буркнул: — Я готов.

Подойдя к столу, Волверстон порылся в кармане камзола, вытащил два кольца и положил их на раскрытую Библию.

Двери распахнулись. Питер обернулся и замер, глядя на свою невесту, которую вел под руку торжественный Хагторп. На Арабелле было платье из блестящего шелка кремового цвета с распашной юбкой, позволяющей видеть нижнюю, белоснежную, украшенную золотистой вышивкой и кружевом. Перевитые нитями жемчуга волосы были уложены в высокую прическу. Возле стола Нат вложил руку мисс Бишоп в руку своего командира.

Сжимая тонкие пальцы и произнося слова брачной клятвы, Питер не сводил глаз с лица Арабеллы, словно опасаясь, что она растворится в воздухе.

— Отныне объявляю вас мужем и женой, — гулко возвестил Волверстон и замолк, принявшись с силой тереть глаз. — Эти цветы! — Обнаружив, что все выжидательно смотрят на него, он спохватился: — Ну да, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа... Аминь, дети мои, идите с миром и любите друг друга. И да будет ваша кровать сработана крепко!

Арабелла вспыхнула, а кое-кто из присутствующих поперхнулся от такой неожиданной концовки.

— Нед! Кажется, это уже не входит в церемонию, — с расстановкой проговорил Блад.

— Да? А преподобный Джозеф в нашей деревне всегда так напутствовал молодых! — ответил Волверстон, ничуть не смутившись.

Глава 13. Неожиданная встреча

Апрель 1689

Блад планировал отплыть к берегам Голландской Вест-Индии в середине марта, но, как это часто случается, его задержали проволочки и всевозможные мелкие неурядицы. Большая часть корсаров из команд «Арабеллы» и «Элизабет» последовали за своими капитанами, и это не в последнюю очередь обусловили события, происходящие в Европе.

Пока Кайона гудела, обсуждая свадьбу капитана Блада, бриг, пришедший в конце марта из Марселя, доставил еще более ошеломительные новости. На Тортуге узнали о восшествии на английский престол Вильгельма Оранского.

Для Блада и других осужденных за участие в мятеже Монмута это в корне меняло дело. Но могли ли они рискнуть и отправиться прямиком в Англию?

В конце концов Питер склонился к первоначальному решению: предложить свою шпагу и те силы, которыми он располагал, для защиты голландских колоний. Разговаривая с капитанами голландских торговых судов, которые продолжали заходить на Тортугу, он пришел к выводу, что губернаторы островов весьма благосклонно отнесутся к такого рода предложению.

Что касается Волверстона, тот не собирался менять свободу на зыбкие перспективы службы королю, будь то Яков Стюарт, Вильгельм или кто-либо еще, о чем он и заявил с характерной для себя прямотой. Питер с пониманием отнесся к его желанию, хотя в глубине души был огорчен расставанием с Недом, который за эти годы стал его другом.

Отплытие назначили на пятое апреля. Накануне вечером, когда Блад и Хагторп, сидя в кают-компании, обговаривали последние детали, до них долетел громкий голос Волверстона. Оба удивленно переглянулись: Нед не любил прощаний, и «Атропос» несколько дней назад ушла из гавани в неизвестном направлении.

Пол заскрипел под тяжелыми шагами. Возникший на пороге Волверстон обвел капитанов хмурым взглядом и без предисловий буркнул:

— Ямайская эскадра в Наветренном проливе.

— Ты в этом уверен? — скептически спросил Блад.

— Как в том, что у меня только один глаз. Они заметили «Атропос» и попытались преследовать нас, так что я хорошо рассмотрел корабли. На наше счастье, начало темнеть, и нам удалось удрать.

— Неужто Англия тоже вступила в войну? — воскликнул Хагторп

— Не исключено, ведь на троне голландский штатгальтер, — согласился Питер, размышляя, что сулит им такой поворот событий. — Скорее всего, они нацелились на Эспаньолу.

— И вы запросто можете угодить в теплые объятия нашего доброго друга полковника Бишопа, — кивнул Волверстон. — На «Атропос», между прочим, не было французского флага, но они за нами погнались.

— Они приняли тебя за пирата, — усмехнулся Питер. — Что соответствует действительности.

— Да подними ты английский флаг хоть на каждой мачте «Арабеллы», все равно твой корабль слишком приметен, а Бишоп слишком зол, — возразил Нед.

— Неизвестно, кто командует эскадрой и по-прежнему ли Бишоп является губернатором Ямайки. Но ты прав, Нед. Куда направлялась эскадра?

— Я шел к югу и почти миновал мыс Тибурон, когда повстречался с ними. Прячутся там, между островками. В общем, так, — решительно сказал Волверстон. — Придется мне проводить вас. Ну... мало ли.


***


«Арабелла», «Элизабет» и «Атропос», покинув Кайону на рассвете, за день обогнули французскую часть Эспаньолы с севера и вошли в Наветренный пролив.

Утро было ясным, но к обеду восточный ветер резко усилился, и на гребнях волн появились барашки. К вечеру тяжелые кучевые облака полностью закрыли заходящее солнце и угрожающе осели, обещая пролиться дождем. Высокие волны сердито ударяли в борта, ветер бросал пену в лицо. На западе громыхало, темное небо озаряли всполохи молний — где-то шел грозовой шквал.

Блад рассчитывал ночью преодолеть опасный для них участок пути, — если, конечно, ямайская эскадра до сих пор скрывалась в засаде возле мыса Тибурон, — и затем взять курс на юг, к Подветренным остовам. Но ветер не благоприятствовал, и приходилось прилагать значительные усилия, чтобы придерживаться выбранного направления.

Джереми Питт всю ночь провел над картами, занимаясь счислением пути и корректировкой курса, однако опыт подсказывал ему, что их все же отнесло на запад. Уже рассвело, когда Питт потер глаза и отодвинул карты в сторону. Он вышел на палубу и, заметив стоящего на квартердеке Блада, поднялся к нему.

Под утро на море опустился туман. Видимость не превышала нескольких кабельтовых, и три корабля медленно продвигались вперед, убрав почти все паруса. Сквозь плотную мглу справа по носу «Арабеллы» послышался приглушенный звон колокола — очевидно, какой-то корабль попал в беду. По мере того как «Арабелла» приближалась к источнику звука, из клубов тумана проступали очертания большого фрегата, глубоко зарывающегося носом в воду. Блад поднес к глазам подзорную трубу, разглядывая корабль. От фок-мачты остался жалкий огрызок, часть рей на двух других мачтах тоже была сломана, а на уцелевших кое-где трепетали обрывки парусов. Команда торопливо освобождала палубу от обломков такелажа.

«Арабеллу» заметили, матросы засуетились еще сильнее, однако корабль был практически лишен возможности маневрировать. На грот-мачте медленно пополз вверх флаг. Порыв ветра развернул полотнище, и Блад увидел красный крест на белом поле. Корабль принадлежал Англии.

— Джереми, отдай приказ подойти ближе и лечь в дрейф, — велел Блад.

— А если это один из фрегатов Ямайской эскадры, а остальные скрывает туман?

— Сдается мне, они давно звонят в колокол, — возразил Питер. — Вряд ли поблизости есть другие корабли. Поднимите английский флаг!

Два других корсарских корабля сбавили ход, тоже ложась в дрейф. Блад вновь навел подзорную трубу на тяжело переваливающийся на волнах фрегат, бывший уже примерно в кабельтове от «Арабеллы». Под лучами восходящего солнца туман рассеивался, и на юте можно было разглядеть двух человек: одного — невысокого и сухопарого, в расшитом золотом красном камзоле, и другого — дородного, в простой одежде коричневого цвета. Низенький яростно жестикулировал, очевидно, что-то доказывая высокому. Однако заметив, что на подошедшем корабле поднимают флаг святого Георгия, он успокоился и скрестил руки на груди.

Питер сказал стоящему на палубе Дайку :

— Ник, возьми ребят и отправляйтесь на фрегат. Узнаем, чем мы можем им помочь. А, нет, подожди...

Пока он говорил, человечек в красном камзоле вновь пришел в движение. Он сбежал на шкафут, и матросы бросились спускать шлюпку.

Через несколько минут шлюпка подошла к «Арабелле», а еще через мгновение нетерпеливый господин вступил на палубу. Он окинул пестро одетых корсаров острым взглядом маленьких глазок и резко спросил:

— Что за дьявольщина? Куда я попал? Вы англичанин или кто, черт бы вас побрал?

— Я лично имею честь быть ирландцем, сэр. Моя фамилия Блад, капитан Питер Блад, а это мой корабль «Арабелла». К вашим услугам, сэр, — не без иронии представился Питер.

— Блад?! Проклятие! В довершение всех несчастий мы имели глупость быть захваченными пиратами!

— Не могу согласиться с такой трактовкой. Я услышал звон сигнального колокола и, сделав вывод, что какое-то судно терпит бедствие, решил подойти ближе, чтобы оказать помощь. Вам нечего опасаться. Если вы слышали обо мне, вам должно быть известно, что я до сих пор не нападал на английские корабли, — спокойно ответил Блад на эту гневную тираду.

— Все когда-то случается впервые, — фыркнул неожиданный гость. Манера держаться и взгляд выдавали в нем человека, привыкшего повелевать, и то, что он оказался на пиратском корабле, совершенно не лишило его присутствия духа. — Я лорд Уиллогби, назначенный королем Вильгельмом на пост генерал-губернатора Вест-Индии, — все таким же резким тоном заявил он и махнул рукой на корабль. — А там — адмирал ван дер Кэйлен, командующий вест-индской эскадрой его величества. Вчерашний шквал налетел так стремительно, что едва не перевернул «Куин Мэри». Фрегат лишился управления, мы вынуждены были отдаться на волю волн и ветра и потеряли из виду остальные корабли эскадры.

— В тропиках нередки внезапные и кратковременные, но от этого не менее свирепые шторма, — подтвердил Блад и спросил: — Куда вы держали путь?

— В Порт-Ройял. Из-за войны с Францией колонии его величества оказались под угрозой нападения, и эскадра идет сюда для их защиты. Я должен как можно скорее встретиться с губернатором Бишопом, поэтому и отправился на ваш корабль, приняв его за один из кораблей ямайской эскадры.

При этих словах Блад пристально взглянул на генерал-губернатора. Значит, предположение о том, что Англия вступила в войну, было верным!

— По полученным мной сведениям, ямайская эскадра еще позавчера была у мыса Тибурон, — сказал он.

— Этим сведениям можно доверять? — с подозрением осведомился Уиллогби и, не дожидаясь ответа, вскричал: — Черт знает что такое! С какой стати вице-адмиралу Крофорду идти к Эспаньоле? Чувствую, у меня будет нелицеприятный разговор с губернатором Бишопом!

Блад пожал плечами:

— Я почту за честь оказать вам и господину ван дер Кэйлену свое скромное гостеприимство. Насколько я вижу, фрегат, хотя и потерял ход, в состоянии держаться на воде. Мой штурман утверждает, что Ямайка лежит милях в десяти к западу, и нам не составит труда довести ваш корабль до Порт-Ройяла.

— Но зачем вам это? — недоверчиво спросил его светлость.

— Пираты, — на губах Блада появилась улыбка, однако его глаза оставались задумчивыми, — иногда совершают благие деяния. Дайк, — сказал он ожидавшему распоряжений лейтенанту, — ты знаешь, что делать.

Ник кивнул и отошел, чтобы заняться приготовлениями к буксировке фрегата. Лорд Уиллогби, удивленно приподняв брови, смотрел куда-то в сторону, и Блад, оглянувшись, увидел Арабеллу. Она стояла в нескольких ярдах от них, поглядывая то на потрепанный штормом незнакомый корабль, то на Уиллогби.

— Позвольте представить вам миссис Блад, мою жену. Дорогая, это генерал-губернатор лорд Уиллогби, — обратился Блад к молодой женщине. — Его корабль поврежден, и мы им поможем.

Арабелла низко присела, а его светлость отвесил несколько суховатый, но учтивый поклон. Когда она отошла, Уиллогби, не скрывая своего изумления, спросил:

— И вы взяли в рейд свою жену?

С минуту Блад молчал. Он внимательно изучал лицо лорда Уиллогби и, встретив умный и проницательный взгляд, решился поведать о своих колебаниях, связанных с возвращением в Англию, и намерении поступить на голландскую службу.

Уголки тонких губ Уиллогби приподнялись в подобии усмешки:

— Вам нет необходимости пересекать Карибское море. В Англии хорошо осведомлены о ваших способностях. Если вам надоело пиратство, уверен, что адмирал ван дер Кэйлен будет только рад принять под свое командование офицера, подобного вам.

Глава 14. Бой за Порт-Ройял

Через час туман окончательно рассеялся, и стало возможным разглядеть увенчанный величественным горным хребтом остров, который лежал в десятке миль к юго-западу. Без сомнения, это была Ямайка. Корабли шли при слабом попутном ветре. Когда они оказались примерно в пяти милях от побережья острова, до слуха людей донеслись раскаты орудийной пальбы.
— Это возле Порт-Ройяла, — сказал Блад.

— Французы, — убежденно заявил лорд Уиллогби.

— Эскадра барона де Ривароля пришла из Франции в феврале, но я полагал, что их цель — владения испанской короны, — Питер сдвинул брови, думая об Ибервиле и Кристиане, отплывшими в Пти-Гоав. Уж не придется ли им сойтись в бою здесь, у берегов Ямайки?

— Если этот болван Бишоп не позаботился оставить хоть сколько-то кораблей для защиты города, он лишится головы! — гневно воскликнул его светлость и напустился на голландского адмирала, который тоже прибыл на «Арабеллу»: — Хотел бы я знать, где же черт носит вашу эскадру, ван дер Кэйлен!

— Возмошно, эскадра нас опередила, — невозмутимо ответствовал тот.

Канонада становилась все ожесточеннее. Над мысом, скрывающим от их глаз происходящее, поднимался белесый дым.

— Неизвестно, сколько еще продержится город, — хмуро сказал Блад. — Нам придется вступить в бой, и поскольку «Куин Мэри» не в состоянии сражаться, мы оставим ее здесь. У нас на борту две женщины, миссис Блад и ее горничная. Я прошу вас оказать им гостеприимство.

— Разумеется, ваша супруга со слушанкой могут отправиться на «Куин Мэри», капитан Блад, — проговорил ван дер Кэйлен. — Но ви не мошете знать, с какими силами противника столкнетесь! И пушек на французских кораблях ошень шасто вдвое больше, шем у вас.

— На нашей стороне эффект внезапности, и у меня есть опыт ведения боя в неблагоприятных условиях, — скупо улыбнулся Блад. — Кроме того, форт Порт-Ройяла чего-то да стоит.

— А ваши люди? — недоверчиво спросил генерал-губернатор.

— Их устроит пятая часть захваченных трофеев и полная амнистия. Вы согласны, ваша светлость?

Лорд Уиллогби молча наклонил голову.

— Шасть команды «Куин Мэри» поступит в распоряшение ваших офицеров. Но... пушки есть пушки, — проворчал ван дер Кэйлен.

— Благодарю, господин адмирал. Скоро вы сможете убедиться, что количество пушек играет важную, но не всегда решающую роль. Однако я должен обеспечить безопасность для вас и его светлости.

— Еще чего не хватало! Отсиживаться в такой момент на разбитом корабле! — раздосадовано бросил Уиллогби.

— Его светлость прав, никак невозмошно, — усмехнулся ван дер Кэйлен.

— Что же, если таково ваше желание, — не стал спорить Питер.

Он обернулся и махнул рукой горнисту. Пропела труба, ей откликнулись горны с «Элизабет» и «Атропос». В мгновение ока всё на кораблях пришло в движение: из открывающихся портов выдвигались черные жерла пушек, готовились абордажные крючья и топоры.


***


Когда Арабелла узнала, что корабли держат курс на Ямайку, ее охватило волнение. Она видела, что Питер также взволнован, хотя его голос и звучал спокойно. Он рассказал ей о предложении лорда Уиллогби, добавив, что пока не дал окончательного ответа, однако молодая женщина чувствовала его готовность согласиться. Призрачная надежда вернуться в Англию становилась для Питера реальностью.

Что касается Арабеллы, ее в основном заботило, как сложатся отношения Питера Блада с его давним недругом, губернатором Ямайки. И подумав о дяде, она поняла, что совершенно не жаждет встречи с ним.

Миссис Блад вздохнула и напомнила себе, что она выросла под опекой Уильяма Бишопа. Пусть в их отношениях нет теплоты, они все же связаны родственными узами. Наверняка он будет исходить злобой, когда узнает о ее замужестве, однако она совершеннолетняя, и ему придется принять ее выбор. Кстати, нужно прояснить ситуацию насчет плантаций на Барбадосе, унаследованных ею от отца...

Поймав себя на этой практической мысли, Арабелла слегка улыбнулась и тут же сдвинула брови: до ее слуха донеслись звуки далекой канонады. Сердце замерло, она как будто вернулась в день, когда на Барбадос напали испанцы. Арабелла мельком глянула на испуганную Жаннет и вышла из каюты.

Увидев жену на палубе, Блад подошел к ней и отрывисто сказал:

— Арабелла, позови Жаннет. Вы отправляетесь на «Куин Мэри». Шлюпку сейчас спустят.
Побледнев, Арабелла смотрела на него широко раскрытыми глазами:

— Питер, ты...

На нее нахлынуло необычайно острое осознание того, что они могут больше не увидеться. Не пройдет и часа, как на корабль обрушится смертоносный шквал, и очень многие из людей, сейчас снующих мимо них с мушкетами в руках, расстанутся с жизнью. И если Питер... Она усилием воли оборвала ход своих мыслей, борясь с подступившей тоской. Блад на миг прижал ее к себе и шепнул:

— Я вернусь за тобой.

Все слова были в этот момент пустыми, но все же она негромко проговорила:

— Прошу, береги себя...

— Обещаю. Нам нужно торопиться, любовь моя.

Арабелла опустила голову, чтобы он не увидел отчаяния и страха в ее глазах, и быстрым шагом направилась к трапу.


***


Предположение Блада о том, что Порт-Ройял атакует барон де Ривароль, оказалось верным. Из Пти-Гоав усиленная корсарами французская эскадра отправилась, вопреки возражениям некоторых офицеров, в Картахену. Однако, проторчав там две недели, французы так и не сумели взять город. К тому времени из-за своего бездарного командования де Ривароль потерял два из пяти кораблей, которые он привел в Пти-Гоав. Затем под покровом ночи ушли корсары, обозленные его высокомерием и не видящие особого смысла в бесконечных штурмах. Адмирал был вынужден уступить настойчивым доводам, высказанным на очередном совете, и взять курс обратно на Эспаньолу.

Дальнейшие действия разъяренного неудачей де Ривароля ничем не отличались от действий так презираемых им пиратов: эскадра взяла на абордаж два отставших от каравана испанских галеона с грузом кофе, табака и слитков меди и серебра, затем атаковала голландский бриг, шедший на Кюросао из Европы. От его капитана французы узнали о начавшийся войне с Англией. Три корабля — восмидесятипушечный флагман эскадры «Викторьез» и пятидесятипушечные «Медуза» и «Болейн» — были внушительной силой, и де Риваролю пришла в голову мысль навестить с «дружеским» визитом какую-нибудь английскую колонию. На их пути такая колония была только одна — Ямайка, а ее столица Порт-Ройял по праву считалась одним из самых богатых английских городов в Вест-Индии.

И тут удача как будто улыбнулась адмиралу. Французы подошли ко входу в бухту Порт-Ройяла, и де Ривароль, рассматривая в подзорную трубу рейд, не обнаружил ни одного военного корабля. Отправившись на очередную охоту за капитаном Бладом, губернатор Бишоп забрал с собой даже вспомогательные суда.

Орудиям французских кораблей понадобилось всего лишь два часа, чтобы превратить форт в груду камней, и, хотя артиллеристам под командованием майора Мэллэрда удалось вывести из строя «Болейн» и нанести серьезные повреждения «Медузе», участь Порт-Ройяла была предрешена. Так, по крайней мере, думали и защитники города, и победители, уже спускавшие шлюпки для высадки десанта. Однако судьба в лице корсаров капитана Блада надумала вмешаться.

Прогремел залп, вызвавший сумятицу на палубе «Викторьез». Французы, обернувшись в сторону открытого моря, увидели, как фрегат под английским флагом уступает место второму кораблю, за которым виднелся третий. Новый залп, а за ним еще один — и в воздух взлетели обломки бушприта, завопили раненые.

В первые минуты французы пребывали в такой растерянности, что с их кораблей не прозвучало ни одного ответного выстрела. На это и был расчет капитана Блада. На «Арабелле» взревела труба, ей ответил горн с «Элизабет». Двигаясь тем же курсом, корабль Хагторпа направился к «Медузе», в то время как «Арабелла» и «Атропос» совершили поворот оверштаг и разрядили во французский флагман орудия другого борта.

Блад понимал, что единственный способ одержать победу заключался в стремительной атаке, поэтому сразу после обстрела его корабли пошли на сближение с противником.

Канониры де Ривароля начали приходить в себя и открыли огонь по «Арабелле», справедливо считая ее более опасным противником. От мощного залпа фрегат содрогнулся всем корпусом. Его носовая часть была разбита, но и «Викторьез» не мог уже маневрировать с прежней быстротой из-за сломанного бушприта. В тот момент, когда флагман де Ривароля поворачивался к «Арабелле» правым бортом, последовал залп «Атропос», подошедшей на расстояние мушкетного выстрела. С громким треском на ют рухнула бизань-мачта, и замешательство на палубе «Викторьез» переросло в настоящую панику.

Блад, стоя на квартердеке в кирасе и шлеме, всматривался в клубы дыма, окутывающие противника. «Арабелла» продолжала медленно двигаться вперед, и как только сквозь дым проступила голубая c позолотой корма «Викторьез», абордажные крючья с глухим стуком впились в деревянную обшивку.

— На абордаж!

Раздавшийся клич заставил кровь застыть в жилах французов. Не успели они опомниться, как через высокий борт с дикими воплями уже перепрыгивали пираты. C другого борта на «Викторьез» ринулись люди Волверстона.

Французы дрались с отчаянностью обреченных, но после того как де Ривароль был убит, боевого пыла у них поубавилось, и пиратам удалось оттеснить их на нос. Исход боя не вызывал сомнений. Блад взглянул в сторону «Элизабет», сцепленной абордажными крючьями с «Медузой», пытаясь понять, что там происходит.

— Слева! — услышал он предостерегающий крик Джереми Питта.

Почти одновременно раздался скрежет металла. Краем глаза уловив движение, Блад отклонился, уходя вправо. Нацеленный ему в шею удар абордажного топора пришелся вскользь по шлему. Блад пошатнулся, но устоял на ногах. Он резко развернулся к подобравшемуся к нему со спины французскому солдату и ударил того в лицо гардой тяжелой сабли. Хрустнули, ломаясь, кости носа, глаза француза закатились, и он замертво упал на палубу.

Питер встряхнул головой, разгоняя застилавший зрение туман, и заметил неизвестно откуда взявшегося Джереми, который сидел возле борта, обхватив рукой правое плечо. По его белому лицу градом катился пот. Рядом валялась сломанная у самой рукояти сабля.

— Какого черта ты здесь делаешь?! — прорычал Блад, подходя к нему.

— У французов был перевес, а я умею держать в руках саблю... Вот и решил, что от меня будет толк...

— То есть ты решил умереть с толком? — саркастически уточнил Питер и рванул его рубаху.

Вздрагивая от боли, Джереми обиженно пробормотал:

— Этот полоумный подхватил топор и бросился за тобой...

— Чертовски сложно саблей отбить удар топора... — хмыкнул Питер. — Не дергайся. Посмотрим, что тут у нас. — Его пальцы ощупывали стремительно наливающееся багровым цветом плечо. — Повезло, кости целы.

Крепко взяв штурмана за запястье и локоть правой руки, он уверенным движением вправил вывихнутый сустав. Джереми охнул и сцепил зубы.

— Ты мог лишиться руки, Джерри.

— А ты — головы, — огрызнулся тот.

— Мог, — согласился Блад, разрывая рубаху Питта на широкие ленты. — И я благодарен тебе за предупреждение, однако будь добр, в следующий раз не лезь в бой. По крайней мере, не поставив меня в известность. — На губах Питера мелькнула усмешка. — Где я еще найду такого штурмана?

— У тебя кровь, Питер...

Блад и сам чувствовал теплую щекочущую струйку, стекающую по щеке.

— Шлемом содрало кожу. Заживет, — отмахнулся он, плотно прибинтовывая руку Питта к телу. — Посиди пока здесь. Месяц в повязках тебе обеспечен.

Выпрямившись, Питер посмотрел на бак. Абордаж закончился, французы бросали оружие, сдаваясь на милость победителей. Палуба была завалена телами, пятна подсыхающей крови казались почти черными, и на мгновение Блад задумался о том, какой ценой досталась корсарам эта победа. Он оглянулся на «Арабеллу», и в груди защемило. Зияющие пробоины были словно разверстые раны, но корабль держался на плаву, а значит, оставалась надежда его спасти.

Лорд Уиллогби и ван дер Кэйлен наблюдали за схваткой с квартердека «Арабеллы». Они заметили устремленный на них взгляд Блада. Уиллогби наклонил голову, а голландский адмирал отсалютовал своей шпагой. Питер кивнул в ответ. Усталость все тяжелее наваливалась на него, но надо было спешить на выручку к Хагторпу: на палубе «Медузы» продолжался бой.

— И ты здесь, Джереми?

Вытирая широкий клинок куском ткани, к ним шел Волверстон.

— Не мог же я допустить, чтобы все почести достались вам, — пробормотал штурман.

— Ну да. Жаркая была драка! — ухмыльнулся старый волк и сказал Бладу: — Ты все же втянул меня в бой во славу короля.

— Прости, Нед, — усмехнулся в ответ Питер. — Осталось совсем немного.

К «Медузе» корсары подошли на наименее поврежденной во время сражения «Атропос». Завидев их, французы сочли за благо прекратить сопротивление, и белый стяг Франции соскользнул с флагштока.

Блад поднялся на палубу, и сразу же его внимание привлекли несколько человек из команды «Элизабет», которые, склонив головы, столпились на шканцах. Они расступились, и Питер резко втянул в себя воздух, увидев неподвижно лежащего Хагторпа. Его кираса была искорежена, из многочисленных порезов на руках и ногах сочилась кровь. Превратившийся в лохмотья правый рукав куртки уже насквозь ею пропитался.

Опустившись возле Ната на колени, Блад прижал пальцы к его шее и нахмурился: ему очень не нравился слабый пульс раненого.

— Дайте нож, — коротко бросил он.

Взяв протянутый кем-то из корсаров клинок, Питер разрезал рукав куртки и внимательно осмотрел правую руку. Крупные сосуды, по счастью, не были задеты. Затрудненное дыхание указывало, что ребрам Хагторпа пришлось несладко, однако кираса выдержала. Тогда что? Он ощупал голову раненого и, обнаружив на затылке большую шишку, с некоторым облегчением перевел дух: удар по голове, да еще в сочетании с потерей крови, вполне могли перевести к такому глубокому беспамятству.

— Контузия. Помогите мне снять кирасу и принесите воду, полотно и сумку с лекарствами, — распорядился он, подняв взгляд на угрюмых корсаров.

Справедливый и храбрый капитан «Элизабет» снискал преданность своих людей, и теперь их лица просветлели, а раздавшийся дробный топот возвестил, что кто-то без промедления бросился выполнять распоряжение Блада.

Пожалуй, за все три года им не случалось нести такие потери. Блад был уверен, что Хагторп выкарабкается, но в его помощи нуждались еще десятки раненых.

— Могу я тебя попросить еще об одной услуге, Нед? — обратился он к Волверстону. — Я не могу оставить раненых...

— Хорошо, Питер, — ответил старый волк. — Мы приведем «Куин Мэри».

Вместо эпилога, или все только начинается

Арабелла стояла на юте «Куин Мэри», не сводя взгляда с мыса, за которым скрылись корсарские корабли и откуда то сильнее, то глуше доносились артиллерийские залпы. Немногочисленные оставшиеся на корабле матросы чинили снасти, и она готова была позавидовать этим невозмутимым людям, которые без суеты делали свое дело.

Стихнувшая было канонада возобновилась. Арабелла догадалась, что в бой вступили корабли Блада, и ее губы шевельнулись, беззвучно произнося слова молитвы. Жаннет предложила ей спуститься в кают-компанию и отдохнуть, но она покачала головой.

Солнце уже перевалило за полуденную черту, когда Арабелла в какой-то момент поняла, что больше не слышит пушечной пальбы. Чем закончилось сражение? Она не хотела гадать. Прошла еще вечность, прежде чем из-за мыса показался одинокий корабль, в котором она узнала «Атропос». Ее паруса были прорваны ядрами, в обшивке бортов в нескольких местах чернели пробоины.

Еще издали Арабелла заметила на баке гиганта Волверстона. Питера рядом не было... На молодую женщину накатила волна дурноты. Стиснув руками перила так, что побелели костяшки пальцев, она остановившимся взглядом смотрела на приближающийся корабль.

— Миссис Блад, — зычно окликнул ее Волверстон, — Питер прислал меня за вами. Уж больно раненых много, он сейчас с ними...

Глубоко вздохнув, Арабелла разжала пальцы.

«Он жив, жив!» — билась в ней ликующая мысль.


***


Раненых действительно было много — так много, что госпиталь Порт-Ройяла оказался переполнен, и людей разместили в большом лодочном сарае. Воздух был пропитан запахом крови и страдания, запахом смерти. Из города срочно вызвали всех местных врачей, но их сил явно не хватало.

Блад, забыв об усталости, переходил от одного раненого к другому и не делал разницы между корсаром или солдатом из форта. Он заметил несколько женщин — жительницы Порт-Ройяла пришли помочь его защитникам.

Когда Блада тронул за плечо молоденький вестовой, он не сразу понял, чего от него хотят.

— Меня желает видеть лорд Уиллогби? Должен признать, момент не самый подходящий.

Питер окинул взглядом сержанта, которому он только что зашил рану на бедре. Раненый потерял сознание, что в данном случае было благом.

— Его светлость сказал, это срочно...

Вестовой жалобно посмотрел на Блада.

— Я иду, — Питер сбросил забрызганный кровью холщовый передник и вышел из сарая.

Генерал-губернатор, окруженный почтительно внимающими ему офицерами, в числе которых был и майор Мэллэрд, скользнул по Бладу безразличным взглядом. Он не сразу признал в человеке с измученным, испачканным засохшей кровью и пороховой копотью лицом элегантно одетого корсарского капитана, каким он видел Питера совсем недавно. Впрочем, это не мешало голосу его светлости звучать резко и уверенно.

— Вы заставили себя разыскивать, капитан Блад! — укоризненно произнес он. — А между тем, я совершенно не располагаю временем. Эскадра нашего дорогого ван дер Кэйлена наконец-то вошла в порт, и завтра же мы отправимся в дальнейший путь.

Блад выжидающе смотрел на лорда Уиллогби, соображая, к чему тот клонит.

— Полковник Бишоп подверг риску вверенную ему колонию, поэтому он смещен. Соответствующий указ уже подписан, — продолжал его светлость, — но я должен кого-то назначить на его место. Вы превосходно проявили себя, защищая город, и от имени его величества короля Англии я предлагаю вам пост губернатора Ямайки.

— Мне?! — изумленно воскликнул Блад, а присутствующие офицеры вытаращили глаза.

— Вы были намерены отправиться к голландцам, но уверен, вы добьетесь большего, служа на благо Англии.

— Благодарю вас, ваша светлость, за такую честь, но, право, я не уверен...

— Я не приму возражений, — отрезал генерал-губернатор. — Если бы я не считал вас подходящим человеком, то не предложил бы вам этот пост!

Блад поклонился:

— Я принимаю ваше предложение и сделаю все, чтобы оправдать ваше доверие.

Пронзительные глазки Уиллогби впились в лицо Питера, и, усмехнувшись, его светлость добавил:

— Вам следует заняться своей раной, ваше превосходительство, и отдохнуть. Необходимые бумаги готовятся, и завтра, с соблюдением всех формальностей, вы вступите в должность. Что касается полковника Бишопа, я оставляю для него письмо. Вы можете решить его судьбу по своему усмотрению.


***


С того момента как «Атропос» и «Куин Мэри» вошли в бухту Порт-Ройяла, Арабеллу не покидало ощущение, что она оказалась в незнакомом ей городе. Над разрушенным фортом поднимались струйки дыма, в воздухе стоял едкий запах пороха и гари, от которого першило в горле. У самого берега на якорях покачивались разбитые в бою корабли. Она отыскала взглядом изувеченный ядрами фрегат Блада, с огромной пробоиной в носовой части, и содрогнулась, представив, какое жестокое сражение кипело в гавани.

— Шлюпка ждет вас, миссис Блад, — приглушенно пробасил Волверстон и вдруг спросил: — Куда прикажете вас доставить?

Арабелла недоуменно взглянула на него.

— Может, вы хотите вернуться домой? — буркнул он.

— Ваш вопрос вызывает у меня удивление, капитан Волверстон.

— Питер, должно быть, в госпитале. — Старый пират поскреб в затылке. — Вот я и подумал: Бог весть, успели ребята что-то подыскать или нет...

— Я последую за моим супругом, где бы он ни был, — твердо ответила Арабелла.

— Простите, миссис Блад, — Нед смутился под ее спокойным взглядом. — Я пошлю в госпиталь матроса.

Однако посылать никого не пришлось: на молу их ждал стюард Блада. Он и привел Арабеллу и Жаннет в переулок рядом с площадью, к двухэтажному домику. Словоохотливая хозяйка, миссис Фейрфакс, бросая на миссис Блад любопытные взгляды, показала ей комнаты на втором этаже, уютные и чистые. Особенно понравилась Арабелле гостиная, отделанная в мягких зеленоватых тонах.

Наконец миссис Фейрфакс оставила молодую женщину одну. Арабелла подошла к окнам и отдернула занавеску. По площади и прилегающим к ней улицам сновали взбудораженные сражением жители Порт-Ройяла. Арабелла не замечала знакомых лиц, но ее вполне мог кто-то узнать, пока они шли к дому миссис Фейрфакс. В словах капитана Волверстона был свой резон. Какими бы прохладными ни были ее отношения с дядей, она первым делом должна была увидеться с ним и известить о переменах, произошедших в ее жизни. И она непременно сделает это, но... завтра.

Казавшийся бесконечным день уступал место ночи. У Жаннет начали слипаться глаза. Арабелла отпустила ее, а сама во что бы то ни стало решила дождаться мужа.

Блад появился, когда уже совсем стемнело. Арабелла заметила отблески пламени на стеклах и, выглянув из окна, увидела Питера, которого сопровождали несколько корсаров с факелами в руках. Его голова была перевязана, и у Арабеллы кольнуло в груди. Через пару минут на лестнице раздались шаги, дверь распахнулась, и Блад вошел в комнату.

— Питер! — Арабелла кинулась к мужу.

— Все уже хорошо, Арабелла, — Блад прижал ее к себе, его голос звучал тихо и хрипло.

— Ты ранен! — отстранившись, Арабелла подняла голову и с тревогой посмотрела на повязку.

Блад глубоко вздохнул и провел тыльной стороной ладони по щеке жены:

— Ерунда.

Шагнув к окну, он в изнеможении рухнул в стоящее там глубокое кресло.

— Я велю Жаннет приготовить чай.

— Не нужно, — Питер откинул голову на высокую спинку кресла. — Это просто усталость.

— Тебе надо лечь.

— Прежде я должен тебе кое-что сказать.

— Что еще могло случиться?

— Твой дядя. Пользуясь властью, данной ему королем, лорд Уиллогби сместил полковника Бишопа с поста губернатора за то, что он оставил Порт-Ройял без защиты.

— Возможно, дядя не знал о начавшейся войне, — предположила Арабелла.

— Майор Мэллэрд подтвердил, что полковнику Бишопу было об этом известно. Он вышел в море, хотя долг требовал его присутствия на берегу, — сурово сказал Блад. — Кроме того, эскадра отправилась не к берегам французской части Эспаньолы, что могло иметь хоть какой-то смысл, а на Тортугу.

Глаза Арабеллы потемнели.

— Боже, Питер, дядя намеревался захватить тебя... — прошептала она. — И что же будет дальше?

— Колония не может оставаться без губернатора, тем более в военное время, и выбор его светлости пал на меня, — говоря это, Блад внимательно смотрел на жену.

— Значит, ты теперь... — она задохнулась от изумления.

— Да, — он поднял руку, предупреждая ее вопрос. — Арабелла, я хочу, чтобы ты знала: Уильям Бишоп может не опасаться, что я начну сводить с ним счеты.

— Как ты собираешься с ним поступить? — дрогнувшим голосом спросила Арабелла.

— Лорд Уиллогби считает, что полковник Бишоп заслужил суровую кару, однако я постараюсь добиться, чтобы ему позволили вернуться на Барбадос. Отчасти он уже сам себя наказал, покрыв позором свое имя.

— О, Питер! — воскликнула она и покачала головой. — Ты прощаешь его — человека, который желал твоей гибели и охотился за тобой!

Придвинув низкую скамеечку к креслу, Арабелла присела на нее и положила голову мужу на колени:

— Есть ли на свете кто-то благороднее и великодушнее тебя!

— Я рискую разочаровать тебя, — улыбнулся Блад, прикрывая глаза. — Не могу утверждать, что я в полной мере наделен добродетелью всепрощения. Твой дядя даже не подозревает, насколько он должен быть тебе благодарен... — Он замолчал, перебирая пряди ее волос. В памяти всплыли слова, вырвавшиеся у Арабеллы во время болезни, и Питер прошептал: — Ты, любовь моя... Только ты.

Конец.

@темы: Фанфики

---

Только ты, ч3

[Nunziata]

---

***

***


С недавних пор Питер Блад не любил утро или, скорее, момент своего пробуждения, который не всегда совпадал с восходом солнца. Он обнаружил, что лежит голый поверх покрывала. Судя по тому, как падали солнечные лучи, время двигалось уже к полудню. В висках привычно толкалась боль, и был только один способ от нее избавиться.

— Бен! Тащи ром, да поживее!

За переборкой, отделявшей спальню от салона, ему почудилось движение, затем хлопок, как будто упала тяжелая книга.

— Ты уже здесь, бездельник?

Никто не отозвался, но Блад явственно услышал поскрипывание пола под чьими-то ногами. Он сел, отупело встряхивая гудящей головой. О прошедшей ночи у него остались лишь отрывочные воспоминания — кажется, ему еще не случалось напиваться до такой степени. Да уж... Падение в воду при попытке взобраться по трапу, расстроенный Джереми, который без конца повторял одно и тоже, и … смутный образ девушки с разметавшимися по плечам пушистыми волосами, которая неизвестно как оказалась у него в каюте и была поразительно похожей на... Хотя это уж точно относилось к пьяному бреду. Неужто она до сих пор здесь? Ах да, он же обещал заплатить. Только надо как-то прикрыться, иначе дама может неправильно его понять.

«Если только она мне не померещилась».

Скомканные влажные штаны валялись рядом с кроватью, а вот рубашки и камзола нигде не было видно. Чертыхнувшись, Блад поднялся на ноги и подошел к шкафу. Любое усилие отдавалось в голове всплеском боли.

«Куда это Бен запропастился?»

Натянув на себя первые попавшиеся штаны и рубаху, он босиком побрел к двери и распахнул ее.

Одетая по-мужски девушка обернулась к нему от окна. Питера бросило в жар: Арабелла Бишоп смотрела на него молча, гневно сжав губы. Он окончательно сошел с ума или до сих пор не проснулся?

— Вы все еще снитесь мне, мисс Бишоп? — брякнул он, чувствуя, как на висках выступает испарина.

— Тогда это, должно быть, наш общий кошмар, капитан Блад!

Остатки хмеля стремительно выветривались из головы Блада. Он с отвращением оглядел себя.

— Пожалуй, что так. Как вы попали сюда?

— Не по своей воле, можете мне поверить, — по бледному лицу Арабеллы пробежала тень. — Меня привез капитан Волверстон.

— Волверстон?!

«Черт бы побрал Неда, он что, спятил?!»

— Что же, ему придется объяснить мне свои действия! - губы Блада сжались в прямую линию.

— Полагаю, он хотел как лучше. Ваши люди преданы вам... по-своему, — теперь мисс Бишоп смотрела на него без гнева, только с недоумением и почти с жалостью. — А вы? Зачем вы это делаете?

— Что именно? — хмуро буркнул Питер.

— Пьете. Вчера вы меня не узнали... Хотя, признаться, я тоже узнала вас не сразу. Помните, что вы мне сказали?

Питер молчал, терзаемый мыслью о том, насколько отталкивающее зрелище предстало перед глазами девушки. В его памяти с беспощадной четкостью всплыла вчерашняя «беседа» с мисс Бишоп. Поморщившись, Питер провел рукой по небритым щекам: сейчас он выглядел не намного лучше.

— И... вы изменились. Даже на молу среди других рабов вы были иным, — устало вздохнула девушка.

«Вы не догадываетесь, почему?» — полные горечи слова чуть было не сорвались с его губ, однако в последний момент он смог их сдержать и лишь усмехнулся:

— Прошу прощения за непристойный вид. Боюсь, мне будет сложно вам объяснить.

Арабелла покачала головой:

— Мистер Волверстон почему-то решил, что я могу повлиять на вас. Хотя я не представляю, каким образом. В конце концов, у вас есть невеста.

Ощущение абсурдности происходящего не оставляло Блада:

— Какая еще невеста?

— Ну как же, мадемуазель д'Ожерон!

— Мадемуазель д'Ожерон не моя невеста и никогда ею не была.

Услышанное привело Арабеллу в смятение. Она кинула невольный взгляд на стол, и это не укрылось от внимания Блада.

— Вы прочитали? — жестко спросил он.

— Разумеется, нет!

— Разумеется. Иначе вы бы знали, что эти послания весьма отличаются от любовных. Кто вам сказал, что у меня есть невеста?

— Лорд Уэйд, — растерянно призналась Арабелла.

Душу Блада вновь опалила ревность.

— Куда же без него, — саркастически заметил он. — И вы поверили?

Арабелла стиснула руки, пытаясь сохранить самообладание:

— У меня не было оснований не доверять его светлости.

— Как я понял, вы охотно верите всему, что обо мне рассказывают. Почему же вы не спросили у меня?

— Увы, у нас не было возможности все обсудить... — проговорила она с сожалением в голосе.

— Именно поэтому вы так разговаривали со мной в саду? — быстро спросил Блад.

— Прежде всего я хотела предотвратить ваш арест. Но судя по всему, вам было без надобности мое предупреждение.

— Понятно. Я ведь дорог вам как друг, мисс Бишоп.

Ей хотелось возразить, но горло сжал спазм, а Питер, думая в эту минуту о лорде Джулиане и подозревая в нем счастливого соперника, тяжело вздохнул:

— Ваши родные и... друзья не знают, что с вами случилось. Мистер Волверстон заблуждался, и это создало весьма сложную ситуацию. Тортуга — место, абсолютно для вас не подходящее, и чем скорее вы покинете ее...

Осознание неумолимости судьбы наполнило сердце Арабеллы горечью. Она в отчаянии взглянула на Блада: неужели он снова намеревается вернуть ее в Порт-Ройял?

— Моя кузина живет в Сен-Никола. Возможно, вас не затруднит доставить меня к ней?

— Конечно. А сейчас извините, я должен вас оставить.

Он вернулся в спальню, чтобы через несколько минут появиться уже полностью одетым.

— Могу ли я попросить вас набраться терпения? Уже завтра вы окажетесь в кругу родных. Пока же располагайтесь здесь. Если вам что-то понадобится, кликнете Бена, и он все устроит. Я отправляюсь на берег и пробуду там до вечера.

Поклонившись, Блад пошел к выходу, а Арабелла с беспокойством смотрела ему вслед, невольно вспомнив, в каком состоянии он был этой ночью. Но холодная вежливость его слов будто воздвигла между ними преграду, и девушка не отважилась остановить его.

Глава 8. Каузак и его план

Джереми Питт сидел, скрестив ноги и привалившись спиной к лафету носовой пушки. Сказать, что он пребывал в унынии, означало выразиться слишком мягко. Узнав мисс Бишоп, молодой штурман счел, что Нед рехнулся. Но затем тот поделился с ним своими соображениями, и Джереми позволил себе надеяться, что появление девушки может изменить ситуацию. Хотя и при удачном исходе он бы на месте старого волка постарался исчезнуть с Тортуги на пару дней.

Однако все сразу пошло наперекосяк: Питер вернулся поздно, да еще это падение! Хорошо, что не с верхней ступеньки трапа, но парням пришлось повозиться, вылавливая его. Когда он оказался на палубе, штурман попытался втолковать ему, кто ожидает в каюте, но безуспешно.

Утром лицо капитана было мрачнее тучи, чему Питт совсем не удивился.

— Джереми, сколько людей на борту? — хмуро спросил Блад, подойдя к штурману.

— Дюжина, не считая вахтенных.

— К вечеру надо вытащить из кабаков хотя бы половину команды. Завтра мы снимаемся с якоря и идем в Сен-Никола.

Штурман пожал плечами: в Сен-Никола так в Сен-Никола. Блад глянул на него так, будто Питт был в чем-то виноват, и приказал спустить на воду шлюпку...

— Мистер Питт, я бы хотела поговорить с вами, — за его спиной прозвучал голос мисс Бишоп, и Джереми вздрогнул.

— Конечно, мисс Бишоп! — он вскочил на ноги. — Что-то случилось?

— Ничего. Но не могли бы вы мне рассказать, из-за чего капитан Блад вызвал Левассера на поединок?

— Но... — Питт недоуменно воззрился на нее.

— Да, я уже задавала похожий вопрос, но обстоятельства изменились, а вы, как понимаю, присутствовали при поединке.

Джереми колебался, стоит ли посвящать мисс Бишоп в подробности гнусной истории.

— Прошу вас, мистер Питт, — совсем тихо добавила Арабелла.

— Так поединка никто не ждал, — с неохотой пробормотал штурман. — Капитан Блад собирался заплатить выкуп, назначенный Левассером за детей губернатора д'Ожерона...

— Выкуп? — удивленно переспросила девушка.

— Ну... — замялся Питт. — Левассер захватил мадемуазель д'Ожерон и ее брата, а Питер... капитан Блад вмешался. Все можно было уладить, но в Левассера будто вселились все черти ада. Вот он и кинулся со шпагой на капитана.

Арабелла молчала, и Джереми, взглянув в ее побледневшее лицо, добавил:

— На Тортуге долго судачили, что Питер женится на дочери губернатора, да только брехня это. Ох, простите, мисс Бишоп!

— Мистер Питт, — вдруг решительно проговорила она, — вы ведь знаете, где сейчас капитан Блад?

— Зачем это вам? — подозрительно спросил Джереми.

— Я должна сказать ему одну вещь. И это очень важно.

— Скажете, когда он вернется.

— Надо ли мне напоминать вам о событиях прошедшей ночи? — она напряженно смотрела на штурмана.

— Но вы... девушка вашего положения не может идти туда!

— Вы заботитесь о соблюдении приличий, — усмехнулась Арабелла. — Посмотрите на меня: я в мужской одежде, стою на палубе пиратского корабля. Я снова спрячу волосы под платок, никто и не догадается.

— Я боюсь, что вы почувствуете себя оскорбленной...

— Мистер Питт, но ведь вас беспокоит, что происходит с капитаном Бладом? А если мне удастся поговорить с ним, пока он еще в состоянии воспринимать мои слова...

Джереми покосился на вечереющее небо и облизнул пересохшие губы, думая, что Питер точно свернет ему шею. Но с другой стороны, все и так шло от плохого к худшему! И он согласился.


***


Каузак появился на Тортуге не от хорошей жизни. После позора, пережитого им в Маракайбо, пираты не давали ему прохода, и он решил на какое-то время убраться с глаз долой. Он долго околачивался в портах французской части Эспаньолы и даже попытался приобщиться к честной жизни, но чуть не попался на контрабанде. Команда начала проявлять недовольство, и ему пришлось-таки вернуться в Кайону. Однако и здесь удача не спешила осенять француза своими крылами. Говоря откровенно, он уже подумывал распрощаться со своими людьми, продать «Непобедимый» и пойти в команду к какому-то более везучему капитану.

Корабль Волверстона, бросивший якорь по соседству с его шлюпом, сперва еще больше растравил язвы, разъедающие самолюбие Каузака, однако затем его внимание привлек миловидный, тонкий в кости юноша, которому одноглазый Нед помог спуститься в шлюпку. Срывая бессильную злость, он попытался задеть старого волка грязным намеком, а через несколько минут понял, что где-то видел этого парня. Или его сестру?

Каузак пристально разглядывал молодого человека. Большие глаза, нежная кожа и то, как неловко он спускался по трапу, не оставляли сомнений: это была переодетая женщина. Более того, он вспомнил портовую таверну в Сен-Никола и английского лорда, выспрашивающего у него про капитана Блада. А после лорд прогуливался по набережной вместе с красивой девушкой, явно из благородных. Вот с этой самой, что смотрела на Каузака из шлюпки.

Ну и дела! Как она угодила в лапы Волверстона? Небось тот надеется получить за нее приличный выкуп.

Он следил за шлюпкой в подзорную трубу и не особо удивился, когда та подошла к кораблю Блада: старый пес тащит своему хозяину кость. Видать, дела у Блада совсем плохи. Казалось бы, что ему, Каузаку, до бед некогда удачливого капитана? Но в глубине его сознания заворочалась мысль, что выкуп ему тоже пригодился бы. К тому же у Питера Блада накопился порядочный должок перед ним. Да только как подберешься...

Когда следующим вечером, возвращаясь на «Непобедимый» вместе со своим помощником, долговязым бретонцем Жеонтеном, он заметил девушку в сопровождении штурмана Питта, то решил, что такой шанс грех упускать. Каузак не задавался вопросом, с чего бы пленнице разгуливать на свободе, — желание поквитаться с «проклятым Ле Саном» лишило его остатков благоразумия. А в лабиринте портовых улочек вполне можно было осуществить задуманное. Хорошо, что на ней все еще штаны и рубаха — сойдет за упившегося по молодости лет матроса. Однако Жеонтен отнесся к плану Каузака скептически:

— Зачем тебе ссориться с капитаном Бладом? Ты помнишь, сколько у него людей?

— Ха! — пренебрежительно ответил Каузак, не выпуская из поля зрения намеченную жертву.— Где эти люди? Да и Ле Сан нынче не сразу заметит пропажу.

Из потайного кармана жилетки он вытащил провощенный мешочек.

— Что у тебя там? — с любопытством спросил помощник.

— Да так, плавал с нами один краснокожий язычник. — Каузак растянул губы в усмешке. — А перед тем как отдать душу дьяволу, завещал мне свое богатство. Пойдем, Жеонтен, не будь бабой.


***


Блада не оказалось ни в переполненной по вечернему времени таверне «У французского короля», ни в других, менее знаменитых заведениях.

— Возможно, капитан Блад у его превосходительства д'Ожерона, мисс Бишоп, —предположил Джереми. — Если хотите, я провожу вас к губернаторскому дому.

— Пожалуй, нет. Наверное, вы были правы, и мне стоит дождаться его на борту.

Питт с облегчением перевел дух. Начинало темнеть, и он настороженно оглядывался по сторонам.

— Вот и хорошо, тогда нам надо свернуть вот сюда... Каузак! — воскликнул он через мгновение, едва не столкнувшись с французом. — Ты откуда взялся?

Каузак поднес к губам небольшую трубочку, и что-то кольнуло Джереми в шею. Последнее, что он услышал, падая на мостовую, был негромкий крик мисс Бишоп.


***


Волверстон не то чтобы опасался бурных проявлений гнева капитана Блада, однако и не исключал их совсем. Поэтому следующее утро он встретил с некоторым внутренним замиранием, которое более поэтическая натура назвала бы душевным трепетом. Но время шло, а громы и молнии не падали на его седую голову. Уже под вечер Нед сам решил отправиться на «Арабеллу» и разузнать, что и как. Не могли же, в самом деле, Питер и мисс Бишоп поубивать друг друга!

Он уже спускался в шлюпку, когда услышал громкие голоса, доносящиеся с «Непобедимого»: там спешно готовились к отплытию. С берега к кораблю Каузака шли две шлюпки, набитые людьми из его команды, и гребцы изо всех сил налегали на весла.

— Куда это так торопится наш общий друг? — спросил Волверстон у Хейтона, который задумчиво наблюдал за суетой на шлюпе.

— Опять вляпался во что-то.

— Не нравится мне это, — угрюмо проворчал старый волк. — Я иду к капитану. Надо же мне показаться ему на глаза, ну и потолковать... И вот еще что, — добавил он вдруг, — нам тоже стоит приготовиться к выходу в море.

Хейтон насмешливо прищурился:

— Тоже собрался уносить ноги, Нед?

— Считай это предчувствием, — не поддержал шутку Волверстон. — А ты лучше собери-ка ребят, они в «Золотом дублоне».

Пока шлюпка шла к «Арабелле», он посматривал на «Непобедимый», который все быстрее двигался к выходу из бухты, и пытался прикинуть, какой курс избрал Каузак.

На палубе в этот раз не было Джереми, и вахтенный сказал, что штурман и «та леди» сошли на берег. У Волверстона екнуло в груди:

— Давно?

— Да порядком, это еще в вахту Сэма было.

— А где капитан?

Вахтенный махнул рукой в сторону берега:

— Да вон, только что отчалили.

Волверстон обернулся и увидел шлюпку, а в ней — Питера и еще несколько парней из команды «Арабеллы». Когда шлюпка находилась ярдах в десяти от борта фрегата, Блад поднял голову, и Нед заметил, что капитан чисто выбрит, более того — совершенно трезв. Но порадоваться он не успел. Питер в упор посмотрел на старого волка и проговорил с клокочущей яростью в голосе:

— Волверстон. Ты или необычайно смел, или глуп, раз явился ко мне. И я подозреваю второе, судя по тому, какие светлые идеи посещают твою башку.

Неду стало неуютно от свирепого взгляда капитана, но он примирительно сказал:

— Погоди, Питер, дай мне объяснить...

— Мисс Бишоп... — раздался вдруг слабый голос, — она...

Волверстон с чувством, близким к панике, увидел Джереми, лежащего на дне шлюпки. А где девушка?!

— Что — мисс Бишоп? — резко спросил Блад у штурмана.

Питт сел, покачиваясь и держась за голову.

— Мисс Бишоп искала тебя, Питер. А Каузак напал на нас... — пробормотал он. — Прости, не стоило мне соглашаться...

Владевшие старым волком дурные предчувствия получили самое чудовищное подтверждение.

— Каузак! — рявкнул он. — Поэтому он и бежал, чтоб его черти взяли!

Пираты в шлюпке и на палубе разразились проклятиями и угрозами. Блад побледнел, его лицо исказилось, как от сильной боли. Он быстро оглядел гавань в поисках шлюпа, затем, сдвинув брови, перевел взгляд на свой корабль.

— Нед, ты смог определить, куда он направился?

— На запад, — Волверстону не приходилось еще видеть капитана в таком отчаянии. Он покачал головой и вздохнул: — Питер, «Арабелла» ведь так и не кренговалась. А «Атропос» легче и быстрее на ходу...

— Хорошо, — помолчав, сказал Блад. — Джереми, ты как?

— Все уже прошло. Тебе может понадобиться толковый штурман.

Питер кивнул:

— Тогда не будем терять время.

Глава 9. Погоня

Кто-то небрежно похлопал Арабеллу по щекам. Она пошевелилась и застонала от ноющей боли во всех мышцах. Тело казалось чужим, затылок ломило. Девушка открыла глаза и содрогнулась, увидев над собой ухмыляющихся мужчин. Рядом с ней на корточках сидел Каузак, и она с ужасом поняла, что находится на палубе его корабля. Уже сгустились сумерки, свет фонаря бросал причудливые блики на лица пиратов, придавая им особенно зловещий вид.

— Наш юнга пришел в себя, — протянул француз и скомандовал: — А ну-ка!

Сильные руки приподняли Арабеллу за плечи и рывком поставили ее на ноги.

— Только не очень-то он похож на парня. — Каузак резким движением сдернул платок с ее головы.

Длинные волосы рассыпались по плечам и спине Арабеллы, и из толпы головорезов послышались непристойные шутки.

— Мадемуазель, кто вы такая? — выждав, пока стихнет шум, спросил Каузак.

— Для чего вам это знать?

— Чтобы было кому послать письмо с требованием выкупа. Неужто старина Нед ничего вам не объяснил? — издевательски улыбаясь, пират впился в лицо Арабеллы злобным взглядом. — Кстати, а зачем он приволок вас к своему капитану?

— Вам следовало спросить у него, — ответила она, интуитивно чувствуя, что этот вопрос задан неспроста.

— Дерзкая девчонка! Дерзкая и наверняка горячая, — пираты загоготали, но Каузак больше не улыбался. — Но мы не на светском приеме, дорогуша. Тут кроется кое-что любопытное, и я выясню, что именно. Чуть позже. Итак — кому мы пишем письмо?

Сознание Арабеллы отказывалось вмещать творящийся с ней кошмар, но она гордо вскинула голову, скрывая свой страх. Француз вздохнул с притворным сожалением:

— А я так хотел хотя бы раз побыть галантным! Лоран, проводи нашу гостью в трюм.

Недовольно хмурившийся Жеонтен решил вмешаться:

— Капитан, а это не слишком для леди?

— Вот мы и проверим, леди она или нет! — хрипло захохотал Каузак.

Не разделяющий его веселья помощник раздраженно бросил:

— Ты собирался получить за нее выкуп!

— Я же не сказал «за борт», — ощерился Каузак. — Мадемуазель, как ты можешь заметить, не изволит назвать нам свое имя, так что пусть немного образумится.

— Если ты хочешь, чтобы девушка дотянула до того дня, когда за нее заплатят, держать ее в трюме — плохая идея! — не сдавался бретонец

— А если ты такой жалостливый, может, возьмешь ее себе и заплатишь выкуп?

Жеонтен проворчал что-то неразборчивое, и Каузак, которого уже начал беспокоить их затянувшийся на виду у всей команды спор, обвел примолкших пиратов победным взглядом:

— Чую, мы изрядно поживимся, парни! Шевелись, Лоран! Или ты будешь тут стоять до второго пришествия?

Дюжий Лоран, сжав плечи Арабеллы, увлек ее к трапу, ведущему на нижнюю палубу. Каузак прихватил с собой фонарь и пошел следом. Когда они спустились, он поставил фонарь возле люка и, крякнув, поднял тяжелую крышку.

— Прошу вас, мадемуазель, — насмешливо сказал пират. — И мы еще немного побеседуем.

Лоран продолжал удерживать пленницу даже в трюме. Подойдя вплотную, Каузак провел рукой по ее щеке. Арабелла с отвращением отдернула голову.

— Кожа будто атлас... — загрубевшие пальцы коснулись ее шеи, затем скользнули в вырез рубахи, до боли сжали маленькую грудь. — Мне будет жаль...

Арабелла забилась в руках Лорана, но тот лишь сильнее стиснул ее локти, и тогда она закрыла глаза.

«Это происходит не со мной!»

— Если я не получу ответов на все интересующие меня вопросы или ваши родные не согласятся заплатить назначенный выкуп, я очень огорчусь. Однако у вас есть кое-что, чем я могу вознаградить себя за страдания... — Каузак жадно шарил по телу Арабеллы, а та кусала губы, чтобы не закричать. — А по закону добыча не может принадлежать одному лишь капитану, так что мне придется разделить ваши прелести с моей командой... — Он наконец убрал руку и отступил на шаг. — Я оставлю вас здесь до завтра. И что-то мне подсказывает: мы договоримся. Не так ли, милая?


***


Блад до рези в глазах всматривался в горизонт. Когда «Атропос» вышла из Кайонской бухты, они обнаружили только один корабль, шедший в западном направлении, и Волверстон уверенно заявил, что это и есть «Непобедимый». Силуэт шлюпа четко вырисовывался на фоне закатного неба, однако после наступления темноты корабль словно растворился во мраке. Видимо, Каузак предпочел не зажигать кормовой фонарь.

Тортуга осталась позади. Питер, поразмыслив, дал команду идти на северо-запад, в сторону Багамских островов: вряд ли француз сунется в Наветренный пролив, да и болтаться вблизи Тортуги для него небезопасно. Оставалось надеяться, что пират не перехитрит их и не сбежит под покровом ночи.

В душе Питера отчаяние смешивалось с гневом — прежде всего на себя. Как он
мог столь беспечно оставить мисс Бишоп одну! Он сгорал от стыда за свой некуртуазный вид, и отправился на берег, чтобы привести себя в порядок, не позаботившись о ее безопасности. А она? Взбалмошная девчонка! Как ей только пришло в голову кинуться искать его! Уж не вообразила ли она, что может разгуливать по Кайоне, как по губернаторскому саду? Впрочем, последняя прогулка по саду закончилась для нее печально — Нед уже поделился подробностями своей авантюры.

А теперь Арабелла оказалась в лапах алчного и жестокого пирата! Блад заскрипел зубами от бессильной ярости: если с ней что-нибудь случится, он будет разыскивать Каузака по всему свету. И найдет.

«Но это уже ничем ей не поможет, — с укором прошептал внутренний голос, — и виноват во всем будешь ты один...»

— Питер, — окликнул его Джереми. — Ты всю ночь проведешь на баке? Я проверил, «Атропос» точно придерживается курса. До утра уже ничего не изменится.

Очнувшись от своих мыслей, Блад взглянул на него:

— Что мисс Бишоп хотела мне сказать?

— Не знаю, — сокрушенно вздохнул штурман. — Она спросила меня про твой поединок с Левассером...

— Значит, ей рассказали и об этом...

Питер задумался. Если Арабелла считала Мадлен д'Ожерон его невестой, то что она могла думать по поводу его дуэли с французом? Ведь неизвестно, как преподнес лорд Уэйд ту давнюю историю. Из разрозненных фрагментов начала складываться цельная картина. Он терялся в догадках, почему Арабелла так повела себя при их последнем разговоре, а теперь выяснилось, что в дело вмешался Уэйд.

— А затем я вызвал его светлость...

— Что? — спросил Питт.

— Ничего. А дальше?

— Я рассказал, как было дело. Потом она попросила проводить ее на берег, сказала, что ей необходимо увидеть тебя... пока ты еще способен... ну...

— Я понял, Джерри. Пойду и в самом деле немного посплю.

На рассвете Питер вновь поднялся на бак. Волверстон уже стоял там и разглядывал в подзорную трубу корабль, идущий в паре миль впереди.

— Это он, — удовлетворенно сказал гигант вместо приветствия, — никуда не делся. Кажется, мы его догоняем.

Блад кивнул, занятый поисками решения. Каузак шел на Багамы, рассчитывая найти укрытие среди бесчисленных островов, которые давно служили пристанищем для пиратов всех мастей. Погоня не могла продолжаться вечно: француз или уже заметил «Атропос», или вскоре ее заметит. И что тогда? Для чего вообще ему понадобилась Арабелла? Если он хочет выкуп, тогда есть шанс договориться, но если он собирается отомстить...

Каузак тоже проснулся очень рано. Встревоженный Жеонтен тряс его за плечо:

— Капитан, ты должен на это взглянуть!

Позевывая, Каузак вышел на палубу вслед за бретонцем. Но при виде трехмачтового корабля, преследующего «Непобедимый», с него сразу же слетел весь сон.

— Я предупреждал, — буркнул помощник.

— Не ной! — огрызнулся Каузак, лихорадочно соображая, как теперь быть. Он поднес к глазам подзорную трубу и с облегчением проговорил: — Это не «Арабелла», а «Атропос».

— Не вижу повода для радости, — кисло отозвался Жеонтен. — А то Волверстон не вздернет уцелевших на реях после того как его пушки разнесут шлюп.

— У нас есть кое-что, нужное ему, — осклабился Каузак. — И им еще надо настичь «Непобедимый». — Он посмотрел вперед. — Пусть погоняются за нами. Идем к Джументос-Кис.

Ветер был северо-восточный, что не очень благоприятствовало как дичи, так и охотникам. Однако благодаря мощному течению, оба корабля преодолели за день значительное расстояние и оказались среди островов Багамского архипелага.

Под вечер ветер стих, а затем задул с востока. В сумерках Каузак увидел, что на «Атропос» убирают паруса, и приказал сделать то же самое. Он не желал соваться в темноте на полном ходу в изобилующие мелями и рифами воды вокруг цепи Джументос-Кис. Отправив матросов на бак промерять лотом дно, Каузак продолжал осторожно двигаться вглубь архипелага. Как назло, небо затянули плотные облака, и теперь пришла очередь француза вглядываться во мрак и гадать, не задумал ли его противник какую-нибудь каверзу.

Едва начало светать, как Каузак понял, что опасался не зря. Из полумрака выступил силуэт «Атропос», которая была в какой-то полумиле от «Непобедимого».

Волверстон провел его, как сопливого мальчишку! Сперва старый волк усыпил его бдительность, а затем, воспользовавшись темнотой, которая скрыла их друг от друга, пошел на безумный риск, чтобы приблизиться к шлюпу.

— Все наверх! Поднять паруса! — в панике заорал Каузак и огляделся. Справа лежали несколько небольших островов, принадлежащих Джументос-Кис. Два из них находились почти напротив шлюпа, и к французу немедленно пришло решение. — Курс норд! Шевелитесь, если не хотите провалиться в преисподнюю!

Он надеялся проскользнуть узким проливом, разделяющим острова. Вскипающие на волнах буруны указывали на подводные рифы, но Каузак полагался на то, что осадка «Непобедимого» была небольшой, и Волверстон уж точно не сможет за ним последовать. Однако удача совсем отвернулась от француза. Не успел «Непобедимый» пройти и мили, как из-под киля раздался скрежет.

— Лево руля! — взвыл пират, подскакивая к стоящему у штурвала матросу.

В следующий миг шлюп содрогнулся всем корпусом и накренился. Каузак замер, напряженно прислушиваясь: если корабль получил пробоину, для них все будет кончено. На палубу выскочил встрепанный Жеонтен.

— Мы сели на мель! — крикнул он и разразился отборными ругательствами.

Мель, а не рифы! Это давало пусть небольшой, но шанс. К тому же в трюме по-прежнему оставалась загадочная мадемуазель. Каузак бросил взгляд на «Атропос» и хмыкнул, увидев, что она сбрасывает ход.

— Рано помирать собрался. Прикажи-ка пальнуть из пушек.

Бретонец недоуменно взглянул на него:

— На таком расстоянии это пустая трата ядер и пороха!

— Левассеру удалось однажды так сняться с мели, — неохотно пояснил Каузак. — А ты не слишком высокого мнения о своем капитане, а, Жеонтен?

Тот отвел взгляд и пробурчал:

— Пойду отдам приказ.

В нескольких кабельтовых от накренившего шлюпа «Атропос» легла в дрейф. То, что Каузак налетел на мель, было неудивительно, и Блад в своих размышлениях не исключал чего-то подобного, хотя и запрещал себе на это уповать. Сейчас он сосредоточенно рассматривал «Непобедимый» в подзорную трубу.

— Что ты собираешься делать, Питер? — спросил Волверстон.

— Отправлюсь на переговоры.

— Разве с этим ублюдком можно договариваться? — сплюнул старый волк.

— Другого выбора нет.

Их разговор был прерван грохотом пушек «Непобедимого». Шлюп дернулся, и на какой-то миг Питеру показалось, что Каузак вырвался из песчаного плена, но затем корабль накренился еще сильнее. Нед, с удивлением наблюдающий за странными действиями француза, нахмурился:

— Чего это он?

— Жест отчаяния, — ответил Блад. — Самое время привлечь его внимание.


***


Каузак тряхнул за плечо багрового от натуги и жары канонира:

— Боннар, еще один залп!

— Бесполезно, капитан, — крикнул Лоран, который, свесившись за борт, следил за результатами пальбы. — Мы только сильнее увязаем!

Проклиная всех и вся, француз выпрямился и яростно посмотрел на «Атропос». Взобравшись на ванты, один из людей Волверстона размахивал красно-золотым полотнищем, в котором легко было узнать испанский флаг. Ветер донес пение горна.

— Ага! — торжествующе вскричал Каузак. — Они хотят вести переговоры! Махните им в ответ, можно даже драными штанами!

От «Атропос» отошла шлюпка, и настороженные взгляды пиратов устремились к бесстрашно стоящему в ней высокому человеку в черном камзоле. Побледневший Каузак прошипел:

— Ле Сан...

— Капитан Блад! — взревел Жеонтен. — А ты утверждал, что с ним покончено! Как видишь, он здесь!

— Жеонтен, — угрожающе начал Каузак, придвигаясь к помощнику.

— Тебе непременно надо было насолить Бладу! — не унимался тот. — С чего ты вообще взял, что за девушку дадут выкуп? По твоей милости мы угодили в скверную историю, капитан!

Столпившиеся на палубе пираты глухо заворчали. Неожиданное появление Блада подействовало на них угнетающе, а слова Жеонтена еще больше усугубили их сомнения. Каузак заскрежетал зубами, улавливая перемену в настроении своих людей, и попытался подбодрить приунывшую команду:

— Не впервой. Слушайте меня, а не этого труса! Раз Ле Сан пустился нас догонять, значит, девчонка ему нужна. Выставим ее на палубу и узнаем, есть ли у него дельные предложения!

— Каузак! — раздался звучный голос Блада. — Ты завладел тем, что принадлежит мне.

Француз подскочил к борту и крикнул:

— Ну так иди сюда и забери ее!

— Не дури, Каузак. Шлюп прочно сидит на мели и представляет собой прекрасную мишень для канониров Волверстона. Что ты сможешь сделать своими восьмифунтовыми пушками?

— Если с «Атропос» раздастся хоть один выстрел, мы привяжем девчонку к грот-мачте. Так что не стоит мне угрожать, Ле Сан!

Сердце Питера сжималось от страха за Арабеллу, однако он должен был во что бы то ни стало сохранять самообладание. Надменно откинув голову, он вгляделся в угрюмые лица пиратов и холодно проговорил:

— Твои люди готовы умереть ни за что? Попробуй сделать это, и никто из вас не уйдет живым. Но если вы отдадите девушку, я позволю вам сняться с мели.

— С чего это ты так рвешься ее спасать? Никак еще одна губернаторская дочка? — издевательски осведомился Каузак.

— Раз уж ты сам вспомнил об этом... — ответил Блад с презрением в голосе. — Ты разочаровываешь меня. Я думал, у тебя хватит ума не совершать ту же ошибку, что и Левассер, и не связываться со мной. Ты меня знаешь, Каузак, — я не терплю, когда кто-то посягает на мою добычу.

От злости у Каузака перехватило дыхание.

— Твоя наглость не имеет границ, — проскрипел он и обернулся к команде, надеясь заручиться поддержкой.

Но здесь его ждало огромное разочарование: умирать ни за что пираты не собирались. Общее настроение выразил Жеонтен.

— С Бладом шутки плохи, так что прикажи привести девушку, — процедил он сквозь зубы. — Если ты еще способен услышать голос разума.

— Лучше заткнись, разумник, а то я подумаю, что ты метишь на мое место! — Каузак смерил его ненавидящим взглядом. Как он мог прозевать бретонского гаденыша!

— Жеонтен дело говорит, капитан, — неожиданно поддержал помощника Лоран. — Пушки «Атропос» дальнобойнее наших, а мы и с места сдвинуться не можем. Сдалась тебе эта девчонка! И не поразвлечься, и выкупа не дождаться...

— Не лезь! — оборвал его Каузак, приходя в еще большую ярость.

Блад, внимательно слушавший перепалку между пиратами, язвительно заметил:

— Ты на мели, Каузак, и я говорю не про эту песчаную банку, на которую ты имел глупость налететь.

Чутье подсказывало ему, что люди Каузака близки к тому, чтобы выйти из повиновения, и он решил сыграть на их колебаниях. Помощник капитана Жеонтен слыл достаточно рассудительным человеком, и действия Каузака были ему явно не по душе. Блад встретился с бретонцем взглядом и добавил:

— Как только девушка будет у меня, «Атропос» уйдет.

— Среди вас есть мужчины, или остались одни лишь трусливые бабы?! У нас в руках его девка, и это мы диктуем условия! — завопил Каузак, осознавая, что ситуация выходит из-под контроля.

Пираты зароптали, но нестройный шум перекрыл резкий голос Блада:

— Так ты все-таки решил пойти по стопам своего прежнего капитана? Если помнишь, он тоже не учитывал мнение команды. И где он сейчас? — Блад вновь посмотрел Жеонтену в глаза. — Условия вам очень скоро будет диктовать отлив. Решайтесь, пока шлюп окончательно не затянуло в песок.

— Тут дураков нет! Получишь свою ненаглядную и нападешь на нас! — выкрикнул кто-то.

— Даже испанцам известно, что я держу слово, — твердо сказал Блад, взглядом выискивая кричавшего.

— Пес! Пусть мы подохнем, но тогда прихватим с собой и ее, и тебя! — Лицо Каузака перекосилось от злобы, он выхватил из-за пояса пистолет и прицелился в Блада.

Раздался выстрел, Каузак на мгновение замер, а потом грузно рухнул на палубу. Посредине его лба багровело круглое отверстие. В мертвой тишине вперед выступил Жеонтен, опуская дымящийся пистолет.

— Прошу вас подняться на борт, капитан Блад. Девушку сейчас приведут, — бретонец бросил презрительный взгляд на труп Каузака, из-под которого по доскам палубного настила стремительно растекалась лужа крови.

— Я рад, что вы оказались благоразумны, капитан Жеонтен, — усмехнулся Питер.

Глава 10. Арабелла

Темнота жила, она дышала в лицо запахом тухлой воды и поскрипывала деревом переборок. Воздух будто сгустился и тоже стал темнотой. Арабелла задыхалась в его вязкой неподвижности, из самой глубины ее души поднимался безотчетный ужас. Она вздрагивала от любого шороха, ожидая, что Каузак вернется и... осуществит свою угрозу.

Встряхнув головой, Арабелла заставила себя дышать размеренно. Отец учил ее смотреть страху в глаза, и до сих пор она считала себя достаточно смелой и решительной. Было глупо скрывать, кто она такая, но события последних дней, и особенно часов, казались настолько дикими, что девушка все еще отказывалась с этим смириться. Что же, завтра она назовет свое имя и постарается держаться спокойно и с достоинством.

Дядя, скорее всего, согласится с требованием пиратов. Во мраке трюма Арабелла почему-то не была так уж в этом уверена. А Питер Блад? Она сама оттолкнула его, хотя и желая спасти. Но Арабелла верила: что бы между ними ни случилось, Питер попытался бы ей помочь — если бы знал, где ее искать. В тоже время девушку тревожил интерес, проявленный Каузаком к ее взаимоотношениям с капитаном Бладом. Если пират задумал шантажировать Блада, он никогда не отпустит свою пленницу...

Арабелла не могла бы сказать, сколько времени просидела, уткнувшись лицом в колени. Постепенно стало немного светлее. Подняв голову, она различила очертания люка, ведущего в трюм, и догадалась, что уже утро.

Послышались шаги, кто-то откинул крышку, и девушка зажмурилась: даже тусклый свет небольшой лампы был мучительным для ее глаз. Она подумала, что это пришел за ответами Каузак, но вместо него появился Лоран. Пират окинул пленницу равнодушным взглядом и поставил перед ней поднос, на котором была тарелка с солониной и сухарями, кувшин с водой и лампа. Затем, не говоря ни слова, он поднялся по трапу и захлопнул крышку.

Арабелла жадно выпила воду, но при виде пищи к горлу подкатила тошнота. Девушка легла на пол и свернулась в клубок, глядя на едва тлеющий фитилек. Отчаяние все сильнее охватывало ее, не оставляя места даже слабым проблескам надежды.

Ее лихорадило. От ранки на шее, оставленной ядовитой колючкой, расходились волны жара и боли, влажная ткань рубашки прилипла к телу. Временами Арабелла проваливалась в забытье, ей казалось, будто она лежит на кровати в своей спальне, изнывая от духоты ямайской ночи. И тем мучительнее было возвращение к жестокой реальности.

Лампа вспыхнула напоследок и погасла, и почти сразу в темноте зашебуршали маленькие лапки.

«Крысы!»

Арабелла быстро села, привалившись спиной к переборке. Наступал новый день, и она могла разглядеть черные комки, копошащиеся возле тарелки. Наверняка, крыс привлек запах еды. Одна тварь, осмелев, подобралась к пленнице и прыгнула ей на ногу. Арабелла со всхлипом сбросила ее рукой. В памяти всплыли обрывки историй о крысах, которые нападали на узников, слишком ослабевших, чтобы сопротивляться, и она содрогнулась от омерзения.

Внезапно раздавшийся под днищем скрежет спугнул тварей, и те с писком метнулись прочь. Через мгновение последовал сильный толчок, корабль резко накренился, и Арабеллу швырнуло на пол.

Некоторое время она лежала, но потом ей подумалось, что в трюм сейчас хлынет вода. Девушку пробрал озноб. Превозмогая слабость и головокружение, она поднялась на ноги. С палубы доносились топот и крики, затем загрохотали пушки. Оглушительные залпы сотрясали шлюп, и Арабелла прислонилась к переборке, чтобы вновь не упасть.

Кто их атакует? Военный корабль, какой бы стране он ни принадлежал, попросту пустит пиратский шлюп на дно. Или это другой корсар что-то не поделил с Каузаком?

Пушечная пальба смолкла, но Арабелла, ожидая абордажа, продолжала напряженно прислушиваться.

Крышка трюма распахнулась, внутрь заглянул Лоран.

— Мадемуазель, выходите, — на ломаном английском буркнул он

Арабелла не стала допытываться, что с ней собираются сделать. Любой исход представлялся ей в этот миг предпочтительнее пребывания в похожем на склеп трюме. Она шагнула по вздыбленному полу и упала на колени. Вполголоса выругавшись, Лоран спустился по трапу и помог ей встать, а затем потащил наверх.

Яркое солнце взорвалось в голове нестерпимой болью. Из глаз неудержимо хлынули слезы, и девушка закрыла лицо руками. Лоран провел ее сквозь гомонящую толпу, пираты расступились, и Арабелла, смаргивая слезы, взглянула на стоящего перед ней высокого мужчину.

— Питер? — с безмерным удивлением прошептала она, оседая на палубу.

Блад успел ее подхватить. С искаженным гневом лицом он повернулся к Жеонтену и бросил:

— Кто?!

Бретонец отшатнулся, увидев в светлых глазах лютую ярость, и поспешил уверить:

— Девушку не трогали, капитан Блад, но Каузак велел держать ее в трюме... Лоран! — вдруг гаркнул он.

— Так и есть, — с ленцой в голосе подтвердил пират. — Каузак только постращал ее. Но потом ему стало недосуг, и он больше туда не спускался. Еду носил я.

Питер ощущал жар, исходящий от ставшего невесомым тела Арабеллы, и чуть ли не впервые в жизни сожалел о данном мерзавцам обещании. Но сейчас было необходимо как можно скорее позаботиться о девушке. К тому же никаких следов насилия он не замечал, а Каузак был мертв. Поэтому Блад отступил к штормтрапу, на который уже взобрался один из матросов Волверстона, готовый принять у него Арабеллу.

Пираты, поняв, что ситуация разрешилась, бросились к шлюпкам: пока оставалась возможность, они надеялись стронуть с места «Непобедимый».

— Пусть я связал себя словом, капитан Жеонтен, но держитесь от меня подальше, — дернув щекой, сказал Блад на прощание.

Жеонтен, которому еще предстояло как-то выбираться из западни, проводил его мрачным взглядом и ничего не ответил.


***


Блад устало потер глаза. Индейская отрава оказалась слишком сильной для мисс Бишоп, или девушка, возможно, не вынесла выпавших на ее долю потрясений. Уже вторые сутки она металась в жару, не приходя в себя.

Глубокую царапину на ее шее — такую же, как у Джереми, — он обнаружил, когда они еще плыли к «Атропос». Но штурман уже забыл о колючке Каузака, а у Арабеллы вокруг ранки расползалась зловещая краснота. Блад обработал царапину и приложил компресс, чтобы вытянуть остатки яда. Он тонкой струйкой вливал ей в рот воду, смешанную с соком лианы, которую индейцы применяли для лечения лихорадки, и надеялся, что у мисс Бишоп хватит сил побороть болезнь...

Питер услышал тихий стон и подошел к кровати. Он взял Арабеллу за руку, считая пульс, и озабоченно нахмурился: несмотря на все его усилия, жар не спадал. Вздохнув, Блад осторожно стянул с нее влажную от пота рубашку. Он выбросил из головы все мысли о каких-либо условностях и уже не раз обтирал девушку губкой, пропитанной раствором уксуса. Утром «Атропос» бросит якорь на рейде Кайоны, и он найдет сиделку, а пока...

— Капитан Блад, постойте... — вдруг отчетливо проговорила Арабелла, словно почувствовав его прикосновения.

Питер вздрогнул. Неужели она очнулась? Но нет, ее глаза были закрыты. Однако когда он провел губкой по ее плечу, Арабелла беспокойно пошевелилась.

— Я должна объяснить вам...

— Что же, мисс Бишоп? — вырвалось у Блада, хотя он и знал, что Арабелла его не слышит.

— У меня не было... другого выхода... — она замотала головой, на сомкнутых ресницах блеснули слезы. — Никто... только ты, Питер... Ты...

Сердце стукнуло невпопад. Блад надеялся услышать еще что-нибудь, но Арабелла молчала. Подождав немного, он тщательно обтер пышущее жаром тело девушки, затем надел на нее сухую рубаху.

Утомление давало себя знать все сильнее, и он решил выйти на палубу, чтобы свежий бриз прогнал сонную одурь.


***

Облокотившись на планшир, Блад раздумывал над словами Арабеллы. Он не был уверен в том, что правильно их расслышал — так тихо она говорила. Но могло ли это означать, что он ошибся и она не отвергает его? Криво усмехнувшись, он велел себе думать прежде всего о том, как ее спасти.

Палуба скрипнула под чьими-то шагами. Блад обернулся и увидел Волверстона.

— Как она?

— Все так же, — неохотно ответил Питер.

Нед с досадой пробормотал:

— Надо было влепить залп им в борт.

— Я дал слово.

Волверстон хмыкнул, подумав, что он-то слова не давал и посему при случае припомнит ублюдкам Каузака их проделку, но вслух сказал:

— Я рад, что ты вернулся, Питер.

Блад проницательно взглянул на него, догадываясь, что старый волк имеет в виду вовсе не благополучно завершившиеся переговоры.

— Нед, — негромко проговорил он, — я принял решение и не изменю его.

— Так это же было еще до того...

— Как ты выкрал мисс Бишоп? — голос Блада посуровел. — Она полагает, что ты хотел как лучше, и я склонен с ней согласиться. Но неужто ты считал, что, заполучив Арабеллу, я вернусь к пиратству?

Лицо старого волка вытянулось. Он как-то совсем не задумывался о таком повороте дел.

— Я хотел вытащить тебя...

— Признаю, ты добился своего. Только цена оказалась непомерно высока.

Нед упрямо набычился:

— Она выздоровеет.

— Я надеюсь.

— Что ты будешь делать дальше? — помолчав, угрюмо спросил Волверстон.

— Сначала мне надо справиться с последствиями твой дружеской услуги.

Блад постоял еще немного, глядя на заходящее солнце, затем, хлопнув Волверстона по плечу, ушел в каюту.


***


Смочив кусок полотна в миске с водой, Блад положил его на лоб Арабеллы. Наступающая ночь должна принести прохладу, и, возможно, ей станет легче. Он присел на край постели и провел рукой по волосам девушки, шепча:

— Прости меня. Прости.

Она глубоко вздохнула, ее ресницы затрепетали, и на него упал затуманенный после беспамятства взгляд. Блад на мгновение замер, потом наклонился ниже, вглядываясь в родное лицо. Губы Арабеллы дрогнули. Слабой рукой она коснулась его заросшей щетиной щеки:

— Колючий...

Питер был совершенно не готов к этому и, некстати подумав, что не брился с того дня, как «Атропос» вышла в погоню за Каузаком, неловко пошутил:

— Я опять предстал перед вами в неподобающем виде, мисс Бишоп... — и осекся, увидев, что ее глаза потемнели и взгляд стал тревожным.

Она отдернула пальцы. Тогда, мысленно называя себя болваном, Блад сжал руку девушки в своей и поднес к губам, как в ту далекую ночь, в реальности которой он уже сомневался.

— Арабелла, — хрипло проговорил он, — я боялся, что потерял тебя...

— Что со мной? — Арабелла коснулась повязки на шее и поморщилась.

— Ранка воспалилась, и тебя лихорадит. — Блад дотянулся до стоящего рядом с кроватью кувшина воды с разведенным в ней лекарством и налил питье в кружку. — Выпей, — сказал он, бережно приподнимая ее голову. — Ты обязательно поправишься.

Арабелла выпила горьковатое снадобье, обвела взглядом каюту, недоуменно взглянула на Блада.

— Это «Атропос», — подтвердил он и погладил ее по запавшей щеке. — Кстати, капитан Волверстон очень переживает о твоем самочувствии.

— Я искала тебя...

— Знаю. Арабелла, не говори ничего, береги силы. Хорошо бы тебе немного поспать.

— А ты?

— Я буду рядом.

— Рядом... — Арабелла зажмурилась от внезапно нахлынувшего на нее стыда, подумав, что ее болезнь вынудила Питера взять на себя полный уход за ней.

Догадавшись о причине ее смущения, Блад сказал дрогнувшим голосом:

— Ты бесконечно дорога мне, Арабелла. И не надо стыдиться — ведь, помимо всего прочего, я еще и врач.

Глава 11. Выбор

На рассвете «Атропос» вошла в Кайонскую бухту. Блад поднялся на ют и подошел к Волверстону, наблюдавшему, как Джереми Питт аккуратно подводит фрегат вплотную к «Арабелле».

— Эй, на «Атропос»!

На палубе «Арабеллы» стоял Хагторп.

— Здорово, Нат, — ухмыльнулся Волверстон.

— Не спится, Хагторп? — спросил Блад. — Что-то случилось?

— Вроде того. Я расскажу тебе.

— Мне тоже нужно с тобой поговорить, — ответил Питер. — Будь добр, найди Бена, пусть готовит завтрак. А после все и обсудим. Да, и пусть... наведет порядок в моей каюте.

Хагторп если и был удивлен подобными распоряжениями, то не показал виду. Кивнув, он отошел от борта.

Блад дождался, когда «Атропос» закончит швартовку, и затем спустился в каюту. Арабелла еще спала. Он не собирался ее будить, но девушка неожиданно содрогнулась всем телом и приподнялась на локте, в ужасе всхлипывая.

— Дурной сон?

Услышав его голос, Арабелла едва не разрыдалась от радости. Значит, Питер и залитая вечерним солнцем каюта не привиделись ей в бреду!

— Это был только сон... — проговорила она, досадуя на себя за несдержанность, и опустилась обратно на постель.

Блад подошел к кровати. В его взгляде была нежность, на которую Арабелла уже не надеялась.

— Как сегодня себя чувствует моя самая драгоценная пациентка? — его пальцы обхватили запястье девушки, нащупывая пульс.

— Я... очень устала, — призналась она.

— Жар еще держится, но несколько дней в покое — и тебе станет лучше. Мы уже на рейде Кайоны, и я хотел бы перенести тебя на мой корабль.

Арабелла смутилась и беспомощно взглянула на Блада, и тогда он сказал прерывающимся голосом, пристально глядя ей в лицо:

— Недопустимо и непростительно с моей стороны и дальше откладывать это. Арабелла... ты станешь моей женой? Я долго выбирал подходящий момент, а потом... все полетело к чертям...

— Питер...

— Могу я надеяться, что ты окажешь мне эту честь? С пиратством покончено. Мы уедем в Голландские колонии... во Францию...

— Питер, тебя так интересует мой ответ? — Арабелла вздохнула. — Я думала, ты отказался от меня... После всего...

— Вот этого я как раз не сумел сделать, хотя и пытался, — усмехнулся Блад, продолжая напряженно смотреть ей в глаза.

— Да, Питер, да, — тихо рассмеялась она.

Блад привлек девушку к себе, целуя в уголок губ, затем в висок, где билась синяя жилка.

— Но тут есть еще одно препятствие... — пробормотала она.

— Какое, любовь моя?

— Кто согласится венчать католика и англиканку?

Он сдавленно застонал:

— Я найду священника и... попрошу его совершить церемонию.

— Может быть, мистер Волверстон окажет нам такую любезность? Капитан Волверстон?

Блад изумленно воззрился на нее:

— Арабелла, ты и в самом деле готова прибегнуть к этому обычаю?

— Раз уж не остается другого выхода, — ответила она и уткнулась Питеру в шею.


***


Хагторп вернулся в Кайону днем ранее. Когда он собирался сойти на берег, к нему в каюту ворвался Дайк.

— Его превосходительству д'Ожерону срочно понадобился Питер, — выпалил он с порога.

Успевший заметить, что «Арабелла» по-прежнему стоит на рейде, Хагторп пожал плечами:

— Кто из нас его лейтенант?

— Тут такое дело, Нат... — пробормотал Дайк. — Волверстон привез капитану девушку. Ну... — он замялся, — ту самую, из Порт-Ройяла, племянницу полковника Бишопа...

— Да он рехнулся?! — перебил его опешивший Хагторп.

— Не иначе, но это еще не все. Ее похитил Каузак, и Питер за ним погнался. На «Атропос»,— на всякий случай уточнил Ник. — А мсье д'Ожерон весьма расстроен и намекает на какие-то заманчивые предложения... — Он с надеждой взглянул на Хагторпа. — Может, ты отправишься к губернатору?

— Сомневаюсь, что его превосходительство поделится со мной своей бедой, — скептически заметил Нат.

Тем не менее, Хагторп побывал у д'Ожерона, который сообщил ему о начавшейся в Европе войне. Губернатор и вправду огорчился, узнав, что Хагторп не знает, когда же вернется капитан Блад. Поколебавшись, он все же изложил суть дела: пиратам предлагалось оказать содействие барону де Риваролю, который возглавлял в Вест-Индии боевые действия против Испании. Нат задумался: речь шла о службе королю Франции, и лично ему предложение губернатора представлялось достойным внимания. Он заверил д'Ожерона, что непременно известит Блада, как только его увидит. Осталось только выяснить, как ко всему этому отнесется Питер. Впрочем, Хагторпа терзали плохие предчувствия, — учитывая, в каком скверном настроении пребывал капитан после своего возвращения с Ямайки. Да еще эта дикая история с похищенной девицей!

Из губернаторской резиденции он отправился прямиком на «Арабеллу» и застал там Кристиана и Ибервиля: оказывается, неугомонный лейтенант Блада уже их позвал. Оба капитана восприняли новости с воодушевлением и были готовы отправиться в Пти-Гоав на воссоединение с эскадрой де Ривароля хоть завтра. Хагторп остудил их пыл, напомнив, что переговоры будут вестись прежде всего с Питером Бладом.

Французы не скрывали своего неудовольствия, а Кристиан раздраженно проворчал:

— О да, если капитан Блад захочет вести их!

— Ты как будто сомневаешься в этом? — Нат мрачно посмотрел на него .

— А ты нет? — огрызнулся тот. — Ни для кого не секрет, чем он предпочитает заниматься в последнее время!

Хагторп недобро прищурился:

— Тебя что-то не устраивает, Кристиан?

— Кристиан всего лишь высказал опасения, — попытался разрядить обстановку Ибервиль. — Разумеется, мы дождемся возвращения «Атропос». Пойдем, Шарль, — позвал он насупленного капитана «Клото».

После их ухода Нат проговорил с Дайком до глубокой ночи и устроился спать в кают-компании, а на рассвете его разбудил громкий голос вахтенного, кричавшего, что в бухту вошла «Атропос»...


***


Очевидно, погоня за Каузаком увенчалась успехом, поскольку Нед довольно ухмылялся. Лицо Блада было спокойным, даже умиротворенным. Более того, у Хагторпа сложилось впечатление, что капитан был трезв, и он позволил себе надеяться, что все утрясется. Он передал сонному Бену поручения Блада и вновь поднялся на палубу, которую заполнили корсары из команды «Арабеллы». Хагторп огляделся, отыскивая взглядом капитана, и в изумлении вытаращил глаза.

Питер и в самом деле был трезв. Он шел по перекинутым между двумя кораблями сходням, бережно держа на руках завернутую в покрывало хрупкую девушку. Мисс Бишоп Хагторп узнал сразу, хотя видел ее всего пару раз. Солнечный день, когда он вместе с другими несчастными стал собственностью ее дяди, навеки врезался в его память. Глаза мисс Бишоп были закрыты, и судя по тому, как бессильно ее голова клонилась на плечо Питера, девушка была либо ранена, либо тяжело больна. Блад что-то негромко сказал ей, вероятно, подбадривая, и она слабо улыбнулась. Корсары расступились перед своим вожаком, а тот, заметив Хагторпа, кивнул ему и ушел в свою каюту.

Нат покачал головой: как Блад смотрел на мисс Бишоп... Ну и ну, кто бы мог подумать!

— Рад тебя видеть, Нед. А не поведаешь ли ты мне, что тут у вас творится? — окликнул он Волверстона.

---

@темы: Фанфики