18. «ВИНЬЕТКА ЛОЖНОЙ СУТИ»
С успокоенной душой и ощущением легкости на сердце, словно сбросив в море тяжелый и ненужный груз, возвратился Джеймс Рейнард на Невис. Встреча и разговор со знаменитым капитаном Бладом, внезапно воскресшим из мертвых, оставила у него несколько противоречивое впечатление. Однако Рейнард вынужден был признать, что этот странный ирландец, одевающийся с мрачной пышностью и обладающий чуть ли не придворными манерами, сумел внушить к себе уважение и благодарность. В ответ на заявление лейтенанта, что он не может принять в дар такую большую сумму, Блад спросил:
- А как бы вы сами поступили, мистер Рейнард, если бы вам вдруг незаслуженно повезло с деньгами, и рядом оказался бы кто-то, кто нуждается в вашей помощи? Разве вы не сочли бы своим долгом отдать даром то, что даром получили?
Возразить на это было трудно, и Рейнард, скрепя сердце, должен был признать, что в поединке между обстоятельствами и его чувством собственного достоинства безоговорочную победу одержали обстоятельства.
На самом деле неизвестно, насколько дармовой считал Питер Блад добычу своей эскадры, однако он достаточно удачно предположил, что человека, подобного Рейнарду, так будет убедить проще всего.
Семья лейтенанта пребывала в полном неведении, как о действительной цели его непродолжительной поездки, так и о настоящем месте ее назначения, отнеся недавнее путешествие главы семейства к бесконечной веренице служебных обязанностей. Единственным человеком, не считая, разумеется, Хейза, посвященным в тайну этой поездки, был полковник Хоупстон. Старый служака, скрывая беспокойство, ожидал возвращения родственника, будучи вполне готовым к тому, что этого может и не произойти. Полковник имел весьма точное и отчетливое представление о суровых нравах, царящих среди «берегового братства», и всерьез волновался, как бы его племянница преждевременно не оказалась вдовой.
С радостью и огромным облегчением встретил Хоупстон вернувшегося домой целого и невредимого Рейнарда. Желая поскорее узнать подробности поездки, полковник, тем не менее, постарался обуздать свой вполне естественный интерес, поскольку Рейнард сразу после прибытия на Невис вернулся к своим непосредственным обязанностям по службе. Лишь через несколько дней Рейнард получил возможность насладиться досугом в кругу любимой семьи, и полковник, выкроив свободную минуту среди своих собственных служебных забот, пригласил Рейнарда в свой раскаленный от летнего зноя кабинет. Одной из особенностей своеобразного характера полковника было то, что он отрицал на своих окнах всевозможные занавеси и жалюзи, и предпочитал держать рамы распахнутыми настежь, когда только возможно. Пригласив Рейнарда располагаться и плотно закрыв дверь, Хоупстон приступил, наконец, к расспросам. Лейтенант отвечал неторопливо и с подробностями, ничего не утаивая, как человек, считающий свою миссию полностью выполненной.
Собеседники были настолько поглощены своим разговором, что не замечали ни громыхания посуды, доносившегося из кухни, ни громких криков и веселого смеха, раздававшихся с дорожки перед домом.
Было погожее позднее утро, и Шарлотта с Джорджем играли во дворе в мяч. Шарлотта учила своего братишку премудростям игры, но либо девушка была не особенно талантливым педагогом, либо мальчик был не слишком прилежным учеником, поскольку мяч то и дело приходилось вытаскивать из труднодоступных и весьма отдаленных от игровой площадки мест.
читать дальше- Теперь ты иди за мячом, мне уже надоело! – хныкал Джордж, надеясь разжалобить сестру.
- А тебе не кажется, что в прошлый раз именно я просила сменившегося с караула солдата перекинуть нам мяч через крепостную стену?
- Ну, еще разочек сходи за мячом! У тебя же ноги длиннее, ты быстрее дойдешь!
- Ну, ладно, - сдалась старшая сестра, - но потом до конца игры приносить мяч будешь ты! – и Шарлотта неохотно пошла доставать мяч из густых зарослей розовых кустов под окнами полковничьего дома. Она уже держала мяч в руках и собиралась возвращаться, чтоб продолжить игру, когда услышанное внезапно имя бывшего возлюбленного заставило ее прислушаться.
- И, представьте себе, Хоупстон, как я был взбешен, услышав от совершенно случайного трактирщика столь компрометирующие подробности об отношениях моей дочери с каким-то штурманом Питтом!
- Так что вы сразу поняли, что ваша поездка на Тортугу оказалась не напрасной, - усмехнулся полковник.
Сердце у Шарлотты на мгновение замерло, а потом застучало в удвоенном темпе. Так вот куда ездил ее отец! И ему стало известно про Джереми! О, Боже, интересно, насколько осведомлен отец о ее жизни на Тортуге? Ответ не заставил себя долго ждать.
- Мы с Хейзом сразу же отправились искать этого типа, и, найдя его, пригласили на приватную беседу. И, поверьте, он нисколько не отрицал своего знакомства с моей дочерью, и даже заявил, будто был помолвлен с ней.
- Как видно, чувствовал свою полную безнаказанность!
- Если так, то он быстро убедился, что ошибся. Я потребовал у него ответа за посягательство на честь моей дочери и вызвал на поединок.
- И что же, принял этот – Питт, кажется? – ваш вызов?
- А как же вы думали? Назавтра он явился в таверну, где должна была состояться наша дуэль, однако позволил себе опоздать, и, к тому же пришел без секунданта.
- Какое неуважение! Пожалуй, это даже для пирата чересчур.
- Вот именно, Хоупстон. Тем более, что на его ладони мы с Хейзом заметил шрам от шпаги.
- Даже так? Да-а, Рейнард, противник вам достался на редкость беспринципный, … Такое бесчестье! Однако, что же было дальше?
Шарлотта не меньше Хоупстона жаждала услышать о продолжении этого рассказа, но, к ее безмерной досаде, ей не удалось этого сделать. Джордж, которому наскучило ожидать, пока сестра принесет мяч, пробрался к зарослям роз, и, найдя там сразу и мяч, и сестру, потребовал немедленного возобновления игры.
- Ну, пойдем же, я хочу играть! – настойчиво звал мальчик, одной рукой прижимая к груди мяч, а другой дергая сестру за подол платья.
- Подожди, Джордж, подожди минутку! – отчаянным шепотом взмолилась Шарлотта, стараясь при этом краем уха уловить слова отца.
- А что это ты такое здесь делаешь? Подслушиваешь?
- Нет, конечно, Джордж! Просто…. У меня разорвалось платье от розовых колючек, и мне надо немедленно вернуться в дом, - на ходу сочинила девушка подходящий предлог, пытаясь побыстрее избавиться от навязчивого маленького шпиона.
- А мы будем еще играть?
- Конечно, Джордж, - и Шарлотта, придерживая рукой несуществующую дыру в подоле платья, поспешила в дом. Очутившись в прохладном холле, девушка бросилась к кабинету полковника, надеясь не пропустить хотя бы окончание рассказа.
- Надо отдать должное этому Питту, - услышала она, прижавшись ухом к массивной двери, - он, не особенно хорошо владея шпагой, бесстрашно атаковал, хотя нападать и защищаться одновременно ему было, видимо, не под силу.
- Так бывает, дорогой Рейнард, когда дуэлянт стремится убить своего противника, не считаясь с ценой, и забывает из-за этого обо всем остальном.
- Полностью согласен с вами, Хоупстон, именно такая цель была у Питта. Он дрался, не замечая, что весь в крови.
- Мисс Шарлотта, где вы? – донеслось вдруг из противоположного крыла дома.
- Я здесь, - и девушка торопливо прошла в холл, встретившись там с зовущей ее кухаркой.
- Мисс Шарлота, ваша маменька, миссис Рейнард, отправилась на прогулку с леди Корт, а я не знаю, что мне и делать!
- А что случилось, Дженни? – Шарлотта, бледная и напряженная, обернулась к служанке, едва в состоянии слушать, что та говорит ей.
- Мисс Шарлотта, кажется, сливки прокисли, что же мне подавать на десерт?
- Боже мой, и по такому пустяку ты меня беспокоишь! – раздраженно ответила девушка. – Подай на десерт свежие фрукты, и дело с концом.
- Вот спасибо, мисс Шарлотта! – и кухарка торопливо засеменила на кухню.
Шарлотта вернулась на свой наблюдательный пункт, отчаянно надеясь, что разговор еще не завершен.
- И что же, штурман умер от ран?
- Ну, что вы, Хоупстон! От чего там было умирать? Все этот так, царапины, можно сказать. К тому же, говорят, капитан Блад – неплохой доктор.
- Вы хотите сказать, капитан Блад практикует как врач?
- А вы разве не знали об этом? Питер Блад обладает ученой степенью бакалавра медицинских наук.
- Подумать только! И, тем не менее, я искренне рад, что вам не пришлось испытать на себе его искусство, - рассмеялся Хоупстон.
- Да уж, никогда не поверил бы, что смогу выйти из дуэли без единой царапины, - не менее весело присоединился к нему Рейнард.
Когда смех двоих мужчин умолк, Шарлотта услышала их шаги в направлении двери, и стремглав бросилась прочь.
Она отдышалась уже на пороге своей спальни. Закрыв дверь, девушка нервно зашагала взад вперед по комнате, стараясь осмыслить только что услышанное. Это оказалось непросто. Целый вихрь самых противоречивых чувств пронесся у нее в душе. Первоначальное возмущение, что отец тайком поехал на Тортугу с единственной, как ей казалось, целью: разделаться с Питтом, и облегчение, наступившее после того, как ей стало известно, что штурман жив, сменились тягучей болью. В ее потрясенное сознание стала все глубже проникать мысль, что, не сложись обстоятельства данным образом, Джереми мог бы стать убийцей ее отца. От этой мысли внутри у нее все похолодело. Ее отец, к которому она питает такую нежную привязанность, и мнимую смерть которого она уже однажды оплакала, мог в мгновение ока стать жертвой человека, которого, как ей казалось, она любила больше всех. И ведь именно благодаря милому ее сердцу штурману она могла по-настоящему стать сиротой. При мысли о том, что она могла так легко потерять отца, на ее глазах появились слезы. Как же она могла любить это чудовище, так легко принявшее приглашение стать убийцей ее отца? Нет, это слишком дико, слишком нелепо, слишком жестоко! Она попыталась представить себе Джереми, исступленно орудующего шпагой в нескольких дюймах от груди Рейнарда, и невольно замотала головой, спеша отогнать прочь страшное видение. Порой даже более зрелым и опытным людям не хватает сообразительности, чтоб догадаться, насколько даже самое крохотное звено, выпавший кусочек, может исказить смысл событий. А Шарлотта была еще слишком молода.
Совершенно неожиданно пришла в голову мысль: а будь на месте Джереми Том Хагторп, как бы он поступил? Ей почему-то подумалось, что Том попытался бы всеми силами избежать поединка. Вспомнились его слова: «я готов отдать за вас жизнь, мисс Рейнард». А Джереми оказался готовым отнять жизнь самого дорогого ей человека – и неужели только для того, чтобы спасти свою собственную? Неужели тогда, давно, она оказалась не в состоянии оценить все благородство Тома, тогда как поспешила приписать несуществующее благородство Питту? Боже, как она могла так ошибаться? Неужели, правда, что любовь слепа? Лишь одно немного утешало ее: судьба оказалась настолько благосклонна к ней, что избавила от безысходной необходимости стать женой этого ужасного человека. Но как же трудно будет приучить себя к мысли, что Питт именно таков! И как же в это трудно поверить, несмотря ни на что…
В тот вечер Джеймс Рейнард был несколько удивлен, что вместо обычного простого пожелания доброй ночи, дочь припала к его руке, а когда он бережно обнял ее за плечи, то Шарлотта посмотрела на него долгим проникновенным взглядом, так, словно нашла после продолжительных поисков бесценную и ничем не заменимую пропажу.
Но нам придется пока оставить Шарлотту с ее печалью и душевным разладом, которые принесут ей еще не одну бессонную ночь в попытке разрешить свои внутренние противоречия, и перенесемся на несколько месяцев вперед, в самый конец 1688-го года. В это время на Тортуге произошло событие, которое, если присмотреться внимательно, имело примерно ту же причину и те же последствия, что инцидент, послуживший поводом для горьких переживаний мисс Рейнард.
Палуба «Арабеллы» в те дни представляла собой одну большую лужу – чистую и прозрачную, в частых буравчиках дождевых капель. Над грустными голыми мачтами низко клубились тучи. Сизые, причудливой формы и непрестанно меняющиеся, они были подобны армии таинственных морских чудовищ. Вдали, за пеленой ливня, мокла Кайона.
В общем-то, делать на верхней палубе Джереми было нечего. Проверить вахту, в том числе на склянках, без него есть кому. Но и сидеть на одном месте уже невмоготу. Впрочем, сколько оно продолжается, это «уже невмоготу»? С осени прошлого года. Как все-таки странно: казалось бы, совсем недавно, когда ушли из гавани Порт-Рояла, прикрывшись прихваченным в заложники Бишопом, капитан был почти такой же, как обычно: сдержанный, собранный, подтянутый. Ну, может, более жесткий и мрачный, минутами – наоборот рассеянный. Но предположить, что он так резко, в один момент, сломается, вернувшись на Тортугу, никто не мог. А он… он был пьян, уже вечером того дня, когда отдали якоря на рейде, пьян до такого состояния, в каком его еще никто не видел, даже они – Волверстон, Огл, Хагторпы и сам Питт, ссыльные повстанцы и беглые рабы, бывшие с капитаном Бладом с самого начала.
Все это было очень неприятно и непонятно, и, конечно же, вызвало закономерное беспокойство за Питера. Возможно, надо было с самого начала сказать ему: прекрати, что ты с собой делаешь?!
Не сказал. Потому что считал: на человека столько всего свалилось, это выше любых сил. И не надо трогать его, когда ему так невыносимо плохо; скоро все это пройдет, Питер станет прежним. Он же капитан Блад!
Но шли дни, одна бутылка на столе в капитанской каюте сменяла другую, и к переживаниям за друга прибавилось чувство растерянности, давящей беспомощности. Ну не мог он так, как старина Волверстон, ломиться в каюту Питера и без обиняков устраивать разборки его морального облика, глубоко не соответствующего, по мнению старого волка, статусу величайшего флибустьера всех времен и народов.
После одной такой неудачной попытки Волверстон, вылетев из каюты какой-то взмокший и растрепанный, набросился на Джереми:
- Хоть ты бы с ним поговорил, что ли. Меня он не слушает!..
- Нэд, ну как я с ним поговорю? Что толку лезть к человеку, когда он в таком состоянии? У него горе, настоящее горе, как ты не понимаешь? Потерять всякую надежду у любимой женщины – тут есть, от чего запить.
- Ты ж не пил, когда тебе твоя лисичка от ворот поворот дала…
- Просто сразу возможности не было – хорош бы я был, если бы запил в походе! А потом приспособился жить так… Может, я вообще не любил, так, как он, - вздохнул Джереми. Он привык во всем уступать пальму первенства своему капитану. Только почему же так тяжело ему без Шарлотты каждый день его жизни?..
-И к тому же, - добавил Питт, стряхнув грустные раздумья, - у меня ведь не такой сильный характер, как у Питера.
- И чего? Не смог заставить себя напиться?
- При чем тут это? Я тебе совсем про другое говорю: у сильного человека и все чувства, все переживания сильней, чем у обычного. К тому же постоянно жить в напряжении воли, как Питер, удерживая в узде целую эскадру буйных головорезов, из которых даже самые испытанные друзья способны, оказывается, поднять против тебя бунт – немудрено и сорваться.
Но Волверстону вся эта философия была совершенно непонятна и неинтересна. Поэтому, в сердцах плюнув, очень далеко и метко, через фальшборт, он ушел, ворча, что тут все с ума посходили.
Записи в судовом журнале за тот период были до предела лаконичны и формальны, похожи одна на другую: «…Капитан весь день в своей каюте, никого не хочет видеть» и это однообразие нарушалось очень редко какой-нибудь случайной эмоцией, непроизвольно сорвавшейся со штурманского пера, но тем не менее, позволившей потомкам составить достаточно точное понятие о том, что происходило в те дни с капитаном Бладом.
Странно, но Джереми было сейчас куда тяжелее, чем полгода назад, когда все считали, что Блад погиб в бухте Кариако. Со смертью, когда она уже стала свершившимся фактом, не поспоришь, метаться бессмысленно, остается только смириться. Теперь же Питер гибнет на глазах, медленно и неуклонно, а в довершение еще страдает – и пытается утопить свой ад в кружке с ромом. И смириться с этим невозможно, и не сделаешь ничего… Во всяком случае, если бы речь шла о постороннем человеке, Питт сказал бы это с полной уверенностью: ничего не поделаешь, никто не может помочь человеку в такой ситуации, только он сам. Но что стоят все глубоко разумные и правильные слова, когда дело касается ближайшего друга? И Джереми, понимая всю бесполезность своих терзаний, продолжал ломать голову в поисках выхода. Как ненавидел он в те дни Арабеллу Бишоп! Ревновал, проклинал, обвиняя ее одну во всем случившимся, как это часто бывает, если не можешь ничего исправить или изменить. Поневоле начнешь искать виноватого, на кого обрушить свою боль и бессильную ярость, на кого все можно списать, как на козла отпущения. Вопреки своему прежнему, вполне доброжелательному отношению к этой даме, Питт теперь видел в ней некий злой рок, проклятье, тянущееся за ними с ненавистных плантаций Барбадоса, и настигшее Блада теперь, два года спустя. Джереми словно позабыл начисто, с каким сочувствием, почти с симпатией смотрел на мисс Бишоп, когда ее и лорда Джулиана сняли с побитой «Милагросы». С симпатией – потому что чувствовал в ней что-то чистое и светлое, почти родственную душу, что было совсем недалеко от истины, учитывая их с мисс Бишоп весьма сходную категоричность в суждениях. Конечно, если бы он слышал тогда, как эта дамочка обозвала Питера вором и пиратом, то, наверное бы, не проявил по отношению к ней такого благодушия. Но в тот исторический момент Джереми был с матросами, расцеплявшими перепутанные снасти «Милагросы» и «Арабеллы», и узнал обо всем много позже, от самого Блада. Узнал тогда, когда уже и рассказывать-то ничего не требовалось, когда все объяснила сама череда событий, протянувшаяся от встречи с английской эскадрой у берегов Ямайки, где Блад рассчитывал высадить мисс Бишоп и лорда Уэйда, до ежедневных поездок капитана на берег, в губернаторскую резиденцию. Визиты эти, с какой стороны ни глянь, теряли всякий смысл, если не имели целью увидеть мисс Бишоп. Но и тогда Питт относился к девушке совсем неплохо, хотя бы потому, что был уверен: не мог Питер сделать какой попало выбор. То, что Арабелла была племянницей Бишопа, его не очень смущало; он же сам видел ее, общался с ней, хоть и недолго: сразу видно, что у нее с дядюшкой мало общего. Пожалуй, Джереми даже сочувствовал, что девушке достался такой незавидный родственник – особенно после впечатляющей дискуссии на полуюте о том, сколько племянниц и других родичей нужно нагрузить на корабль, чтоб унять кровожадность проклятого плантатора. Ну, и кроме всего прочего, Питт ни на минуту не сомневался, что даже самая великая и всепоглощающая любовь никогда не сможет повлиять на верность Блада по отношению к старым друзьям. С чего бы? Ведь сам-то он не изменил дружеской привязанности из-за чувств к Шарлотте. Даже когда заявлял Питеру, что готов бросить все и отправиться на Невис, то говорил это только из чувства протеста против несправедливого желания Блада любой ценой заставить его отказаться от этой поездки и даже выйти в море раньше срока, чтоб только настоять на своем. Но очередного, в положенное время, сбора в поход Питт никогда бы не пропустил. Однако стоит ли удивляться, что оказавшись так неожиданно на королевской службе, Джереми невольно обратился к почти уже угасшим мыслям и мечтам о мисс Рейнард. Как бы было хорошо, если б удалось все-таки побывать в Чарльзтауне, показать ей, что с пиратством, с жизнью вне закона покончено. Хотя ее, кажется, данный факт и раньше не смущал. Или все-таки стал смущать, когда узнала, что родители живы? Ну, тогда тем более стоило бы съездить и лично сообщить – и ей, и родителям. И может быть,тогда… Но сердце горько сжималось: не будет никакого «тогда». Совсем не похоже, чтоб служба при Бишопе могла наладиться, капитану, как и им всем, оставшимся с ним в Порт-Ройале, угрожает опасность со стороны этого изверга. И он гнал прочь мысли о Шарлотте, стараясь постоянно держать себя в готовности, если будет нужно, до последнего стоять за друга, как тот стоял за них, согласившись даже пойти на службу к ненавистному Якову. И разве Питер мог поступить иначе, оставив на произвол судьбы тех, кто пошел за ним? Разве всеми своими действиями он не подтверждал это?
Пока не вернулись на Тортугу.
Но и теперь, мысленно обвиняя Арабеллу во всех свалившихся на них несчастьях, Питт никому не позволил бы сделать это при нем вслух – ради Питера; даже в записи судового журнала ничего такого не просочилось. Однако же боль, смятение, неудовлетворенность не могут копиться вечно без выхода наружу. И в итоге Джереми выплеснул свои эмоции в самый неподходящий момент и в самой неподходящей аудитории.
Началось с того, что под тяжестью вынужденного бездействия и давления совести он в очередной раз пришел к выводу, что не имеет права сидеть, сложа руки, ничего не предпринимая, когда дорогой ему человек пропадает на глазах. В конце концов, может все-таки случится чудо, ему удастся убедить капитана оставить пьянство и постараться взять себя в руки? Убедить, что все не так страшно и не так не поправимо, как кажется Питеру. С этой мыслью Джереми отправился с утра пораньше в каюту Блада, в надежде, что капитан еще не успел напиться до привычной степени полного ко всему безразличия. Но уже с порога понял: никого Питер услышать не в состоянии, кроме волчьего воя своей смертельной тоски, которую не мог заглушить, сколько бы ни пил. И все-таки отступать Джереми не давали совесть и мысль, что если развернется сейчас и уйдет – то только обратно к монотонному ливню, гулко поливающему почти безлюдный фрегат, к все той же гавани вокруг, к тупому бездеятельному существованию и неотступно преследующей тоскливой мысли, что это – начало конца. А может, уже и не начало…
Поэтому он просто уселся напротив капитана, и стал ждать удобного момента, когда либо Питер заметит его, либо он сам соберется с духом, чтобы начать этот заведомо безнадежный разговор. Однако Блад все сидел и сидел неподвижно, уткнув лицо в ладони, а монотонный стук дождя в оконный переплет отмерял тягучие минуты. Джереми не знал, сколько их прошло, когда капитан сменил наконец позу, убрал руки от лица, но по-прежнему продолжал глядеть не то в стол, не то сквозь него.
- Ну что ты хочешь от меня? Сколько уже можно сидеть тут и смотреть взглядом побитой собаки! - хрипло проронил он неожиданно, и Питт даже не сразу понял, что капитан Блад обращается именно к нему, ведь за все время он ни разу не взглянул на Джереми. – Уходи, ради всего святого, я никому ничего не должен!..
Он наконец поднял на штурмана глаза – мутные, воспаленные, горящие; они выражали больше, чем его сорвавшиеся на крик слова. Пришлось уйти. Однако Джереми не догадывался, что его друг действительно еще почти не был пьян. И присутствие штурмана так вывело из себя Блада потому, что в этот момент совесть капитана разрывалась на две половинки: одна из них имела образ незабвенной мисс Бишоп, другая смотрела на него ясными серыми глазами Питта. Долг дружбы, долг капитана, который отвечает за людей, доверившихся ему… Пропади оно все пропадом! Ведь он вовсе не рвался в капитаны, он лишь уступил настояниям тех, кто бежал с ним с Барабадоса, да толкнула не в добрый час под руку глубоко сидящая внутри авантюрная жилка. Ну еще, может быть, видел, что в обозримом пространстве, в кругу бежавших с ним ссыльных повстанцев, он – самая подходящая кандидатура на роль вожака. Нет, Блад не считал себя идеальным предводителем, но тем не менее, взял на себя эту роль – также в своем роде долг перед самим собой: когда видишь, что никто не справится лучше тебя, не так-то просто остаться в стороне. Сам, почти добровольно, взвалил на себя ответственность за них. И все же Питер Блад оставлял за собой право упрекнуть товарищей в эгоизме. По большому счету, пиратствовать они могли и без него, другое дело, что с ним им было удобнее, потому и требовали с пеной у рта, чтоб остался их капитаном. И, разумеется, наибольший эгоизм проявил при этом дорогой Джереми. Уж ему-то, отличному навигатору, долго ли было найти себе подходящее место, коль так рвался в пираты? Да и сейчас – кто их держит: Волверстона, Хагторпа, Огла, Питта? Три корабля в их распоряжении, плыви хоть в Индию! Но нет, они хотят, чтоб их гарантированно вели к успеху и богатой добыче; привыкли за два года. Однако это, в конце концов, их личные проблемы, а он, Питер Блад, никому ничего не должен!.. И все же, несмотря на всю правоту подобных суждений, что-то не давало капитану Бладу покоя при мысли о людях его команды, как будто мало ему без этого ударов от судьбы. Не желал он думать ни о чем таком. Потому и погнал Питта с глаз долой.
Когда Джереми снова вышел на палубу, оказалось, что дождь кончился, небо сразу стало выше, а во влажном воздухе над гаванью повисла духота. Питт побродил по палубе, сбивая от нечего делать собиравшиеся на такелаже капли. Сидеть на корабле уже сил не было, идти – некуда. Но все-таки он приказал спустить шлюпку и отправился на берег. Хоть в таверне посидеть, новости послушать.
Не дойдя до приснопамятного заведения «У французского короля» два или три квартала, Джереми сам не заметил, как нагнал Тома Хагторпа, идущего в том же направлении. Видно, Том, так же, как он, воспользовался окончанием ливня и решил прогуляться. Молодые люди не слишком обрадовались друг другу, однако вслед за приветствием завязался разговор.
- Ты слышал новость? Ибервиль в самостоятельный рейд собрался – по стопам Кристиана, - почти без выражения, словно только для того, чтоб что-то сказать, сообщил Том. Он имел в виду недавний прецедент, когда Кристиан, капитан «Клото», не выдержав неопределенности и явного нежелания Блада браться за подготовку нового похода, собрал своих людей, снялся с якоря и ушел в неизвестном направлении.
- Честно говоря, с удовольствием отправился бы с Ибервилем, - продолжал Том после того, как Питт ответил на его сообщение равнодушным кивком.
- Ну и просись с ним, кто тебя держит, - без особого воодушевления откликнулся Джереми.
- Ну да, только мне и осталось бросить Натаниэля и умотать! Он-то, весь в тебя, сидит упорно, ждет, когда капитан Блад скажет свое веское слово, и я его одного бросать не собираюсь.
Ирония, проскользнувшая в его словах, касавшихся Блада, задела Джереми. Штурману и без того приходилось слышать высказывания в подобном духе то там, то тут, от рядовых корсаров эскадры, так что брала обида за капитана. И то, что теперь к ним присоединился Том, прошедший вместе с Бладом таунтонскую тюрьму и рабство на плантациях, не могло не вызвать у Питта внутреннего протеста.
- Значит, ты не можешь бросить брата и уйти, потому что это было бы предательством, а мы с Натом должны предать Питера?
- Да твой Питер сам всех предал! Плевать он хотел и на тебя, и на Ната, и на то, что старый волк места себе не находит из-за него.
- Да ты думаешь, что говоришь? Или уже забыл, кто тебя с Невиса вытащил?
- Все я прекрасно помню. Но называть вещи своими именами мне это не помешает.
- Ты так легко раздаешь обвинения в предательстве, потому что сам не чужд подлости.
Том даже глаза вытаращил:
-Это ты о чем?
- А увести чужую невесту – не подлость?
- По-моему, был уже разговор, - сердито фыркнул Том. – Сколько же можно?
- Да сколько ни говори, все равно подлость остается подлостью.
- Ну, тогда и говорить больше не о чем! - и совершенно выведенный из равновесия Хагторп поспешно зашагал в одну сторону, а Джереми, словно его зеркальное отражение – в другую. При этом Том продолжал, все еще переживая неприятный разговор, распаляться все больше и больше, пока не остановился наконец и не крикнул в спину Питту:
- Ну так я тебе наврал, что она моя невеста. Никакого согласия она мне не давала! Теперь ты доволен?.. – и отправился дальше, в свою любимую таверну «Капитан Сильвер».
Штурман же, как летел в другую сторону, так и не менял направления; даже достигнув пирса и оказавшись перед необходимостью либо найти лодку, которая доставит его на «Арабеллу», потому что свою шлюпку уже отпустил, либо свернуть, предпочел первое. Он еще ступить на палубу не успел, а его уже встретил необычно возбужденный Дайк:
- Где тебя носит? Давай скорее, там явились д`Ожерон с губернатором Гаити, предлагают капитану идти на службу к французскому королю. Уже все наши собрались, только ваше величество ожидаем.
Что вышло из визита д`Ожерона и де Кюсси, читатель знает. Когда решение было принято, Питтом, как и остальными офицерами эскадры Блада, овладело радостное возбуждение от сознания, что можно вернуться от тяжкого безделья к привычным заботам подготовки к походу.
И все же, когда дневные хлопоты были закончены, и осталось только внести события дня в судовой журнал, Джереми, неожиданно для него самого, затосковал, ощущая какую-то странную бессмысленность всего происходящего. Он сидел за столом в своей каюте, над раскрытым судовым журналом слабо покачивался фонарь; гусиное перо безостановочно двигалось в пальцах Питта, однако на странице, над которой склонился штурман, не прибавлялось ни слова; лишь пушистый кончик пера выписывал беспокойные линии по губам и щекам молодого человека. Наконец он обмакнул перо в чернила и написал на полях очень мелко:
Южный день померкнет вскоре,
Вплелся в снасти луч заката.
Я корсар в Испанском море,
Штурман красного фрегата.
Я обломок, я изгнанник,
Я судьбы своей невольник;
Дни уходят вслед за днями,
Кровь окрашивает волны…
Затем все-таки сделал очередную запись в судовом журнале, перечитал ее еще раз и задумался. Собственно, делать больше было нечего. Огарок свечи в фонаре догорал и уже почти не давал света, а Питт даже не заметил этого. Он опять поводил пушистым кончиком пера по губам верх и вниз, и написал еще две строфы:
Где-то землю май осыпет
Белым яблоневым цветом.
За другого замуж выйдет
Девушка из Сомерсета.
Простою на квартердеке
С капитаном до рассвета...
Есть друзья, свобода, деньги,
Лишь домой дороги нету.
Вполне вероятно, что сообщение Тома насчет Шарлотты и ее несуществующего обещания могли бы утешить молодого человека и хоть немного разбавили бы его грусть. Но он был слишком далеко, когда младший Хагторп прокричал ему вслед это признание, и слишком занят своими полными возмущения мыслями, а потому не услышал брошенных сгоряча слов Тома.
С успокоенной душой и ощущением легкости на сердце, словно сбросив в море тяжелый и ненужный груз, возвратился Джеймс Рейнард на Невис. Встреча и разговор со знаменитым капитаном Бладом, внезапно воскресшим из мертвых, оставила у него несколько противоречивое впечатление. Однако Рейнард вынужден был признать, что этот странный ирландец, одевающийся с мрачной пышностью и обладающий чуть ли не придворными манерами, сумел внушить к себе уважение и благодарность. В ответ на заявление лейтенанта, что он не может принять в дар такую большую сумму, Блад спросил:
- А как бы вы сами поступили, мистер Рейнард, если бы вам вдруг незаслуженно повезло с деньгами, и рядом оказался бы кто-то, кто нуждается в вашей помощи? Разве вы не сочли бы своим долгом отдать даром то, что даром получили?
Возразить на это было трудно, и Рейнард, скрепя сердце, должен был признать, что в поединке между обстоятельствами и его чувством собственного достоинства безоговорочную победу одержали обстоятельства.
На самом деле неизвестно, насколько дармовой считал Питер Блад добычу своей эскадры, однако он достаточно удачно предположил, что человека, подобного Рейнарду, так будет убедить проще всего.
Семья лейтенанта пребывала в полном неведении, как о действительной цели его непродолжительной поездки, так и о настоящем месте ее назначения, отнеся недавнее путешествие главы семейства к бесконечной веренице служебных обязанностей. Единственным человеком, не считая, разумеется, Хейза, посвященным в тайну этой поездки, был полковник Хоупстон. Старый служака, скрывая беспокойство, ожидал возвращения родственника, будучи вполне готовым к тому, что этого может и не произойти. Полковник имел весьма точное и отчетливое представление о суровых нравах, царящих среди «берегового братства», и всерьез волновался, как бы его племянница преждевременно не оказалась вдовой.
С радостью и огромным облегчением встретил Хоупстон вернувшегося домой целого и невредимого Рейнарда. Желая поскорее узнать подробности поездки, полковник, тем не менее, постарался обуздать свой вполне естественный интерес, поскольку Рейнард сразу после прибытия на Невис вернулся к своим непосредственным обязанностям по службе. Лишь через несколько дней Рейнард получил возможность насладиться досугом в кругу любимой семьи, и полковник, выкроив свободную минуту среди своих собственных служебных забот, пригласил Рейнарда в свой раскаленный от летнего зноя кабинет. Одной из особенностей своеобразного характера полковника было то, что он отрицал на своих окнах всевозможные занавеси и жалюзи, и предпочитал держать рамы распахнутыми настежь, когда только возможно. Пригласив Рейнарда располагаться и плотно закрыв дверь, Хоупстон приступил, наконец, к расспросам. Лейтенант отвечал неторопливо и с подробностями, ничего не утаивая, как человек, считающий свою миссию полностью выполненной.
Собеседники были настолько поглощены своим разговором, что не замечали ни громыхания посуды, доносившегося из кухни, ни громких криков и веселого смеха, раздававшихся с дорожки перед домом.
Было погожее позднее утро, и Шарлотта с Джорджем играли во дворе в мяч. Шарлотта учила своего братишку премудростям игры, но либо девушка была не особенно талантливым педагогом, либо мальчик был не слишком прилежным учеником, поскольку мяч то и дело приходилось вытаскивать из труднодоступных и весьма отдаленных от игровой площадки мест.
читать дальше- Теперь ты иди за мячом, мне уже надоело! – хныкал Джордж, надеясь разжалобить сестру.
- А тебе не кажется, что в прошлый раз именно я просила сменившегося с караула солдата перекинуть нам мяч через крепостную стену?
- Ну, еще разочек сходи за мячом! У тебя же ноги длиннее, ты быстрее дойдешь!
- Ну, ладно, - сдалась старшая сестра, - но потом до конца игры приносить мяч будешь ты! – и Шарлотта неохотно пошла доставать мяч из густых зарослей розовых кустов под окнами полковничьего дома. Она уже держала мяч в руках и собиралась возвращаться, чтоб продолжить игру, когда услышанное внезапно имя бывшего возлюбленного заставило ее прислушаться.
- И, представьте себе, Хоупстон, как я был взбешен, услышав от совершенно случайного трактирщика столь компрометирующие подробности об отношениях моей дочери с каким-то штурманом Питтом!
- Так что вы сразу поняли, что ваша поездка на Тортугу оказалась не напрасной, - усмехнулся полковник.
Сердце у Шарлотты на мгновение замерло, а потом застучало в удвоенном темпе. Так вот куда ездил ее отец! И ему стало известно про Джереми! О, Боже, интересно, насколько осведомлен отец о ее жизни на Тортуге? Ответ не заставил себя долго ждать.
- Мы с Хейзом сразу же отправились искать этого типа, и, найдя его, пригласили на приватную беседу. И, поверьте, он нисколько не отрицал своего знакомства с моей дочерью, и даже заявил, будто был помолвлен с ней.
- Как видно, чувствовал свою полную безнаказанность!
- Если так, то он быстро убедился, что ошибся. Я потребовал у него ответа за посягательство на честь моей дочери и вызвал на поединок.
- И что же, принял этот – Питт, кажется? – ваш вызов?
- А как же вы думали? Назавтра он явился в таверну, где должна была состояться наша дуэль, однако позволил себе опоздать, и, к тому же пришел без секунданта.
- Какое неуважение! Пожалуй, это даже для пирата чересчур.
- Вот именно, Хоупстон. Тем более, что на его ладони мы с Хейзом заметил шрам от шпаги.
- Даже так? Да-а, Рейнард, противник вам достался на редкость беспринципный, … Такое бесчестье! Однако, что же было дальше?
Шарлотта не меньше Хоупстона жаждала услышать о продолжении этого рассказа, но, к ее безмерной досаде, ей не удалось этого сделать. Джордж, которому наскучило ожидать, пока сестра принесет мяч, пробрался к зарослям роз, и, найдя там сразу и мяч, и сестру, потребовал немедленного возобновления игры.
- Ну, пойдем же, я хочу играть! – настойчиво звал мальчик, одной рукой прижимая к груди мяч, а другой дергая сестру за подол платья.
- Подожди, Джордж, подожди минутку! – отчаянным шепотом взмолилась Шарлотта, стараясь при этом краем уха уловить слова отца.
- А что это ты такое здесь делаешь? Подслушиваешь?
- Нет, конечно, Джордж! Просто…. У меня разорвалось платье от розовых колючек, и мне надо немедленно вернуться в дом, - на ходу сочинила девушка подходящий предлог, пытаясь побыстрее избавиться от навязчивого маленького шпиона.
- А мы будем еще играть?
- Конечно, Джордж, - и Шарлотта, придерживая рукой несуществующую дыру в подоле платья, поспешила в дом. Очутившись в прохладном холле, девушка бросилась к кабинету полковника, надеясь не пропустить хотя бы окончание рассказа.
- Надо отдать должное этому Питту, - услышала она, прижавшись ухом к массивной двери, - он, не особенно хорошо владея шпагой, бесстрашно атаковал, хотя нападать и защищаться одновременно ему было, видимо, не под силу.
- Так бывает, дорогой Рейнард, когда дуэлянт стремится убить своего противника, не считаясь с ценой, и забывает из-за этого обо всем остальном.
- Полностью согласен с вами, Хоупстон, именно такая цель была у Питта. Он дрался, не замечая, что весь в крови.
- Мисс Шарлотта, где вы? – донеслось вдруг из противоположного крыла дома.
- Я здесь, - и девушка торопливо прошла в холл, встретившись там с зовущей ее кухаркой.
- Мисс Шарлота, ваша маменька, миссис Рейнард, отправилась на прогулку с леди Корт, а я не знаю, что мне и делать!
- А что случилось, Дженни? – Шарлотта, бледная и напряженная, обернулась к служанке, едва в состоянии слушать, что та говорит ей.
- Мисс Шарлотта, кажется, сливки прокисли, что же мне подавать на десерт?
- Боже мой, и по такому пустяку ты меня беспокоишь! – раздраженно ответила девушка. – Подай на десерт свежие фрукты, и дело с концом.
- Вот спасибо, мисс Шарлотта! – и кухарка торопливо засеменила на кухню.
Шарлотта вернулась на свой наблюдательный пункт, отчаянно надеясь, что разговор еще не завершен.
- И что же, штурман умер от ран?
- Ну, что вы, Хоупстон! От чего там было умирать? Все этот так, царапины, можно сказать. К тому же, говорят, капитан Блад – неплохой доктор.
- Вы хотите сказать, капитан Блад практикует как врач?
- А вы разве не знали об этом? Питер Блад обладает ученой степенью бакалавра медицинских наук.
- Подумать только! И, тем не менее, я искренне рад, что вам не пришлось испытать на себе его искусство, - рассмеялся Хоупстон.
- Да уж, никогда не поверил бы, что смогу выйти из дуэли без единой царапины, - не менее весело присоединился к нему Рейнард.
Когда смех двоих мужчин умолк, Шарлотта услышала их шаги в направлении двери, и стремглав бросилась прочь.
Она отдышалась уже на пороге своей спальни. Закрыв дверь, девушка нервно зашагала взад вперед по комнате, стараясь осмыслить только что услышанное. Это оказалось непросто. Целый вихрь самых противоречивых чувств пронесся у нее в душе. Первоначальное возмущение, что отец тайком поехал на Тортугу с единственной, как ей казалось, целью: разделаться с Питтом, и облегчение, наступившее после того, как ей стало известно, что штурман жив, сменились тягучей болью. В ее потрясенное сознание стала все глубже проникать мысль, что, не сложись обстоятельства данным образом, Джереми мог бы стать убийцей ее отца. От этой мысли внутри у нее все похолодело. Ее отец, к которому она питает такую нежную привязанность, и мнимую смерть которого она уже однажды оплакала, мог в мгновение ока стать жертвой человека, которого, как ей казалось, она любила больше всех. И ведь именно благодаря милому ее сердцу штурману она могла по-настоящему стать сиротой. При мысли о том, что она могла так легко потерять отца, на ее глазах появились слезы. Как же она могла любить это чудовище, так легко принявшее приглашение стать убийцей ее отца? Нет, это слишком дико, слишком нелепо, слишком жестоко! Она попыталась представить себе Джереми, исступленно орудующего шпагой в нескольких дюймах от груди Рейнарда, и невольно замотала головой, спеша отогнать прочь страшное видение. Порой даже более зрелым и опытным людям не хватает сообразительности, чтоб догадаться, насколько даже самое крохотное звено, выпавший кусочек, может исказить смысл событий. А Шарлотта была еще слишком молода.
Совершенно неожиданно пришла в голову мысль: а будь на месте Джереми Том Хагторп, как бы он поступил? Ей почему-то подумалось, что Том попытался бы всеми силами избежать поединка. Вспомнились его слова: «я готов отдать за вас жизнь, мисс Рейнард». А Джереми оказался готовым отнять жизнь самого дорогого ей человека – и неужели только для того, чтобы спасти свою собственную? Неужели тогда, давно, она оказалась не в состоянии оценить все благородство Тома, тогда как поспешила приписать несуществующее благородство Питту? Боже, как она могла так ошибаться? Неужели, правда, что любовь слепа? Лишь одно немного утешало ее: судьба оказалась настолько благосклонна к ней, что избавила от безысходной необходимости стать женой этого ужасного человека. Но как же трудно будет приучить себя к мысли, что Питт именно таков! И как же в это трудно поверить, несмотря ни на что…
В тот вечер Джеймс Рейнард был несколько удивлен, что вместо обычного простого пожелания доброй ночи, дочь припала к его руке, а когда он бережно обнял ее за плечи, то Шарлотта посмотрела на него долгим проникновенным взглядом, так, словно нашла после продолжительных поисков бесценную и ничем не заменимую пропажу.
Но нам придется пока оставить Шарлотту с ее печалью и душевным разладом, которые принесут ей еще не одну бессонную ночь в попытке разрешить свои внутренние противоречия, и перенесемся на несколько месяцев вперед, в самый конец 1688-го года. В это время на Тортуге произошло событие, которое, если присмотреться внимательно, имело примерно ту же причину и те же последствия, что инцидент, послуживший поводом для горьких переживаний мисс Рейнард.
Палуба «Арабеллы» в те дни представляла собой одну большую лужу – чистую и прозрачную, в частых буравчиках дождевых капель. Над грустными голыми мачтами низко клубились тучи. Сизые, причудливой формы и непрестанно меняющиеся, они были подобны армии таинственных морских чудовищ. Вдали, за пеленой ливня, мокла Кайона.
В общем-то, делать на верхней палубе Джереми было нечего. Проверить вахту, в том числе на склянках, без него есть кому. Но и сидеть на одном месте уже невмоготу. Впрочем, сколько оно продолжается, это «уже невмоготу»? С осени прошлого года. Как все-таки странно: казалось бы, совсем недавно, когда ушли из гавани Порт-Рояла, прикрывшись прихваченным в заложники Бишопом, капитан был почти такой же, как обычно: сдержанный, собранный, подтянутый. Ну, может, более жесткий и мрачный, минутами – наоборот рассеянный. Но предположить, что он так резко, в один момент, сломается, вернувшись на Тортугу, никто не мог. А он… он был пьян, уже вечером того дня, когда отдали якоря на рейде, пьян до такого состояния, в каком его еще никто не видел, даже они – Волверстон, Огл, Хагторпы и сам Питт, ссыльные повстанцы и беглые рабы, бывшие с капитаном Бладом с самого начала.
Все это было очень неприятно и непонятно, и, конечно же, вызвало закономерное беспокойство за Питера. Возможно, надо было с самого начала сказать ему: прекрати, что ты с собой делаешь?!
Не сказал. Потому что считал: на человека столько всего свалилось, это выше любых сил. И не надо трогать его, когда ему так невыносимо плохо; скоро все это пройдет, Питер станет прежним. Он же капитан Блад!
Но шли дни, одна бутылка на столе в капитанской каюте сменяла другую, и к переживаниям за друга прибавилось чувство растерянности, давящей беспомощности. Ну не мог он так, как старина Волверстон, ломиться в каюту Питера и без обиняков устраивать разборки его морального облика, глубоко не соответствующего, по мнению старого волка, статусу величайшего флибустьера всех времен и народов.
После одной такой неудачной попытки Волверстон, вылетев из каюты какой-то взмокший и растрепанный, набросился на Джереми:
- Хоть ты бы с ним поговорил, что ли. Меня он не слушает!..
- Нэд, ну как я с ним поговорю? Что толку лезть к человеку, когда он в таком состоянии? У него горе, настоящее горе, как ты не понимаешь? Потерять всякую надежду у любимой женщины – тут есть, от чего запить.
- Ты ж не пил, когда тебе твоя лисичка от ворот поворот дала…
- Просто сразу возможности не было – хорош бы я был, если бы запил в походе! А потом приспособился жить так… Может, я вообще не любил, так, как он, - вздохнул Джереми. Он привык во всем уступать пальму первенства своему капитану. Только почему же так тяжело ему без Шарлотты каждый день его жизни?..
-И к тому же, - добавил Питт, стряхнув грустные раздумья, - у меня ведь не такой сильный характер, как у Питера.
- И чего? Не смог заставить себя напиться?
- При чем тут это? Я тебе совсем про другое говорю: у сильного человека и все чувства, все переживания сильней, чем у обычного. К тому же постоянно жить в напряжении воли, как Питер, удерживая в узде целую эскадру буйных головорезов, из которых даже самые испытанные друзья способны, оказывается, поднять против тебя бунт – немудрено и сорваться.
Но Волверстону вся эта философия была совершенно непонятна и неинтересна. Поэтому, в сердцах плюнув, очень далеко и метко, через фальшборт, он ушел, ворча, что тут все с ума посходили.
Записи в судовом журнале за тот период были до предела лаконичны и формальны, похожи одна на другую: «…Капитан весь день в своей каюте, никого не хочет видеть» и это однообразие нарушалось очень редко какой-нибудь случайной эмоцией, непроизвольно сорвавшейся со штурманского пера, но тем не менее, позволившей потомкам составить достаточно точное понятие о том, что происходило в те дни с капитаном Бладом.
Странно, но Джереми было сейчас куда тяжелее, чем полгода назад, когда все считали, что Блад погиб в бухте Кариако. Со смертью, когда она уже стала свершившимся фактом, не поспоришь, метаться бессмысленно, остается только смириться. Теперь же Питер гибнет на глазах, медленно и неуклонно, а в довершение еще страдает – и пытается утопить свой ад в кружке с ромом. И смириться с этим невозможно, и не сделаешь ничего… Во всяком случае, если бы речь шла о постороннем человеке, Питт сказал бы это с полной уверенностью: ничего не поделаешь, никто не может помочь человеку в такой ситуации, только он сам. Но что стоят все глубоко разумные и правильные слова, когда дело касается ближайшего друга? И Джереми, понимая всю бесполезность своих терзаний, продолжал ломать голову в поисках выхода. Как ненавидел он в те дни Арабеллу Бишоп! Ревновал, проклинал, обвиняя ее одну во всем случившимся, как это часто бывает, если не можешь ничего исправить или изменить. Поневоле начнешь искать виноватого, на кого обрушить свою боль и бессильную ярость, на кого все можно списать, как на козла отпущения. Вопреки своему прежнему, вполне доброжелательному отношению к этой даме, Питт теперь видел в ней некий злой рок, проклятье, тянущееся за ними с ненавистных плантаций Барбадоса, и настигшее Блада теперь, два года спустя. Джереми словно позабыл начисто, с каким сочувствием, почти с симпатией смотрел на мисс Бишоп, когда ее и лорда Джулиана сняли с побитой «Милагросы». С симпатией – потому что чувствовал в ней что-то чистое и светлое, почти родственную душу, что было совсем недалеко от истины, учитывая их с мисс Бишоп весьма сходную категоричность в суждениях. Конечно, если бы он слышал тогда, как эта дамочка обозвала Питера вором и пиратом, то, наверное бы, не проявил по отношению к ней такого благодушия. Но в тот исторический момент Джереми был с матросами, расцеплявшими перепутанные снасти «Милагросы» и «Арабеллы», и узнал обо всем много позже, от самого Блада. Узнал тогда, когда уже и рассказывать-то ничего не требовалось, когда все объяснила сама череда событий, протянувшаяся от встречи с английской эскадрой у берегов Ямайки, где Блад рассчитывал высадить мисс Бишоп и лорда Уэйда, до ежедневных поездок капитана на берег, в губернаторскую резиденцию. Визиты эти, с какой стороны ни глянь, теряли всякий смысл, если не имели целью увидеть мисс Бишоп. Но и тогда Питт относился к девушке совсем неплохо, хотя бы потому, что был уверен: не мог Питер сделать какой попало выбор. То, что Арабелла была племянницей Бишопа, его не очень смущало; он же сам видел ее, общался с ней, хоть и недолго: сразу видно, что у нее с дядюшкой мало общего. Пожалуй, Джереми даже сочувствовал, что девушке достался такой незавидный родственник – особенно после впечатляющей дискуссии на полуюте о том, сколько племянниц и других родичей нужно нагрузить на корабль, чтоб унять кровожадность проклятого плантатора. Ну, и кроме всего прочего, Питт ни на минуту не сомневался, что даже самая великая и всепоглощающая любовь никогда не сможет повлиять на верность Блада по отношению к старым друзьям. С чего бы? Ведь сам-то он не изменил дружеской привязанности из-за чувств к Шарлотте. Даже когда заявлял Питеру, что готов бросить все и отправиться на Невис, то говорил это только из чувства протеста против несправедливого желания Блада любой ценой заставить его отказаться от этой поездки и даже выйти в море раньше срока, чтоб только настоять на своем. Но очередного, в положенное время, сбора в поход Питт никогда бы не пропустил. Однако стоит ли удивляться, что оказавшись так неожиданно на королевской службе, Джереми невольно обратился к почти уже угасшим мыслям и мечтам о мисс Рейнард. Как бы было хорошо, если б удалось все-таки побывать в Чарльзтауне, показать ей, что с пиратством, с жизнью вне закона покончено. Хотя ее, кажется, данный факт и раньше не смущал. Или все-таки стал смущать, когда узнала, что родители живы? Ну, тогда тем более стоило бы съездить и лично сообщить – и ей, и родителям. И может быть,тогда… Но сердце горько сжималось: не будет никакого «тогда». Совсем не похоже, чтоб служба при Бишопе могла наладиться, капитану, как и им всем, оставшимся с ним в Порт-Ройале, угрожает опасность со стороны этого изверга. И он гнал прочь мысли о Шарлотте, стараясь постоянно держать себя в готовности, если будет нужно, до последнего стоять за друга, как тот стоял за них, согласившись даже пойти на службу к ненавистному Якову. И разве Питер мог поступить иначе, оставив на произвол судьбы тех, кто пошел за ним? Разве всеми своими действиями он не подтверждал это?
Пока не вернулись на Тортугу.
Но и теперь, мысленно обвиняя Арабеллу во всех свалившихся на них несчастьях, Питт никому не позволил бы сделать это при нем вслух – ради Питера; даже в записи судового журнала ничего такого не просочилось. Однако же боль, смятение, неудовлетворенность не могут копиться вечно без выхода наружу. И в итоге Джереми выплеснул свои эмоции в самый неподходящий момент и в самой неподходящей аудитории.
Началось с того, что под тяжестью вынужденного бездействия и давления совести он в очередной раз пришел к выводу, что не имеет права сидеть, сложа руки, ничего не предпринимая, когда дорогой ему человек пропадает на глазах. В конце концов, может все-таки случится чудо, ему удастся убедить капитана оставить пьянство и постараться взять себя в руки? Убедить, что все не так страшно и не так не поправимо, как кажется Питеру. С этой мыслью Джереми отправился с утра пораньше в каюту Блада, в надежде, что капитан еще не успел напиться до привычной степени полного ко всему безразличия. Но уже с порога понял: никого Питер услышать не в состоянии, кроме волчьего воя своей смертельной тоски, которую не мог заглушить, сколько бы ни пил. И все-таки отступать Джереми не давали совесть и мысль, что если развернется сейчас и уйдет – то только обратно к монотонному ливню, гулко поливающему почти безлюдный фрегат, к все той же гавани вокруг, к тупому бездеятельному существованию и неотступно преследующей тоскливой мысли, что это – начало конца. А может, уже и не начало…
Поэтому он просто уселся напротив капитана, и стал ждать удобного момента, когда либо Питер заметит его, либо он сам соберется с духом, чтобы начать этот заведомо безнадежный разговор. Однако Блад все сидел и сидел неподвижно, уткнув лицо в ладони, а монотонный стук дождя в оконный переплет отмерял тягучие минуты. Джереми не знал, сколько их прошло, когда капитан сменил наконец позу, убрал руки от лица, но по-прежнему продолжал глядеть не то в стол, не то сквозь него.
- Ну что ты хочешь от меня? Сколько уже можно сидеть тут и смотреть взглядом побитой собаки! - хрипло проронил он неожиданно, и Питт даже не сразу понял, что капитан Блад обращается именно к нему, ведь за все время он ни разу не взглянул на Джереми. – Уходи, ради всего святого, я никому ничего не должен!..
Он наконец поднял на штурмана глаза – мутные, воспаленные, горящие; они выражали больше, чем его сорвавшиеся на крик слова. Пришлось уйти. Однако Джереми не догадывался, что его друг действительно еще почти не был пьян. И присутствие штурмана так вывело из себя Блада потому, что в этот момент совесть капитана разрывалась на две половинки: одна из них имела образ незабвенной мисс Бишоп, другая смотрела на него ясными серыми глазами Питта. Долг дружбы, долг капитана, который отвечает за людей, доверившихся ему… Пропади оно все пропадом! Ведь он вовсе не рвался в капитаны, он лишь уступил настояниям тех, кто бежал с ним с Барабадоса, да толкнула не в добрый час под руку глубоко сидящая внутри авантюрная жилка. Ну еще, может быть, видел, что в обозримом пространстве, в кругу бежавших с ним ссыльных повстанцев, он – самая подходящая кандидатура на роль вожака. Нет, Блад не считал себя идеальным предводителем, но тем не менее, взял на себя эту роль – также в своем роде долг перед самим собой: когда видишь, что никто не справится лучше тебя, не так-то просто остаться в стороне. Сам, почти добровольно, взвалил на себя ответственность за них. И все же Питер Блад оставлял за собой право упрекнуть товарищей в эгоизме. По большому счету, пиратствовать они могли и без него, другое дело, что с ним им было удобнее, потому и требовали с пеной у рта, чтоб остался их капитаном. И, разумеется, наибольший эгоизм проявил при этом дорогой Джереми. Уж ему-то, отличному навигатору, долго ли было найти себе подходящее место, коль так рвался в пираты? Да и сейчас – кто их держит: Волверстона, Хагторпа, Огла, Питта? Три корабля в их распоряжении, плыви хоть в Индию! Но нет, они хотят, чтоб их гарантированно вели к успеху и богатой добыче; привыкли за два года. Однако это, в конце концов, их личные проблемы, а он, Питер Блад, никому ничего не должен!.. И все же, несмотря на всю правоту подобных суждений, что-то не давало капитану Бладу покоя при мысли о людях его команды, как будто мало ему без этого ударов от судьбы. Не желал он думать ни о чем таком. Потому и погнал Питта с глаз долой.
Когда Джереми снова вышел на палубу, оказалось, что дождь кончился, небо сразу стало выше, а во влажном воздухе над гаванью повисла духота. Питт побродил по палубе, сбивая от нечего делать собиравшиеся на такелаже капли. Сидеть на корабле уже сил не было, идти – некуда. Но все-таки он приказал спустить шлюпку и отправился на берег. Хоть в таверне посидеть, новости послушать.
Не дойдя до приснопамятного заведения «У французского короля» два или три квартала, Джереми сам не заметил, как нагнал Тома Хагторпа, идущего в том же направлении. Видно, Том, так же, как он, воспользовался окончанием ливня и решил прогуляться. Молодые люди не слишком обрадовались друг другу, однако вслед за приветствием завязался разговор.
- Ты слышал новость? Ибервиль в самостоятельный рейд собрался – по стопам Кристиана, - почти без выражения, словно только для того, чтоб что-то сказать, сообщил Том. Он имел в виду недавний прецедент, когда Кристиан, капитан «Клото», не выдержав неопределенности и явного нежелания Блада браться за подготовку нового похода, собрал своих людей, снялся с якоря и ушел в неизвестном направлении.
- Честно говоря, с удовольствием отправился бы с Ибервилем, - продолжал Том после того, как Питт ответил на его сообщение равнодушным кивком.
- Ну и просись с ним, кто тебя держит, - без особого воодушевления откликнулся Джереми.
- Ну да, только мне и осталось бросить Натаниэля и умотать! Он-то, весь в тебя, сидит упорно, ждет, когда капитан Блад скажет свое веское слово, и я его одного бросать не собираюсь.
Ирония, проскользнувшая в его словах, касавшихся Блада, задела Джереми. Штурману и без того приходилось слышать высказывания в подобном духе то там, то тут, от рядовых корсаров эскадры, так что брала обида за капитана. И то, что теперь к ним присоединился Том, прошедший вместе с Бладом таунтонскую тюрьму и рабство на плантациях, не могло не вызвать у Питта внутреннего протеста.
- Значит, ты не можешь бросить брата и уйти, потому что это было бы предательством, а мы с Натом должны предать Питера?
- Да твой Питер сам всех предал! Плевать он хотел и на тебя, и на Ната, и на то, что старый волк места себе не находит из-за него.
- Да ты думаешь, что говоришь? Или уже забыл, кто тебя с Невиса вытащил?
- Все я прекрасно помню. Но называть вещи своими именами мне это не помешает.
- Ты так легко раздаешь обвинения в предательстве, потому что сам не чужд подлости.
Том даже глаза вытаращил:
-Это ты о чем?
- А увести чужую невесту – не подлость?
- По-моему, был уже разговор, - сердито фыркнул Том. – Сколько же можно?
- Да сколько ни говори, все равно подлость остается подлостью.
- Ну, тогда и говорить больше не о чем! - и совершенно выведенный из равновесия Хагторп поспешно зашагал в одну сторону, а Джереми, словно его зеркальное отражение – в другую. При этом Том продолжал, все еще переживая неприятный разговор, распаляться все больше и больше, пока не остановился наконец и не крикнул в спину Питту:
- Ну так я тебе наврал, что она моя невеста. Никакого согласия она мне не давала! Теперь ты доволен?.. – и отправился дальше, в свою любимую таверну «Капитан Сильвер».
Штурман же, как летел в другую сторону, так и не менял направления; даже достигнув пирса и оказавшись перед необходимостью либо найти лодку, которая доставит его на «Арабеллу», потому что свою шлюпку уже отпустил, либо свернуть, предпочел первое. Он еще ступить на палубу не успел, а его уже встретил необычно возбужденный Дайк:
- Где тебя носит? Давай скорее, там явились д`Ожерон с губернатором Гаити, предлагают капитану идти на службу к французскому королю. Уже все наши собрались, только ваше величество ожидаем.
Что вышло из визита д`Ожерона и де Кюсси, читатель знает. Когда решение было принято, Питтом, как и остальными офицерами эскадры Блада, овладело радостное возбуждение от сознания, что можно вернуться от тяжкого безделья к привычным заботам подготовки к походу.
И все же, когда дневные хлопоты были закончены, и осталось только внести события дня в судовой журнал, Джереми, неожиданно для него самого, затосковал, ощущая какую-то странную бессмысленность всего происходящего. Он сидел за столом в своей каюте, над раскрытым судовым журналом слабо покачивался фонарь; гусиное перо безостановочно двигалось в пальцах Питта, однако на странице, над которой склонился штурман, не прибавлялось ни слова; лишь пушистый кончик пера выписывал беспокойные линии по губам и щекам молодого человека. Наконец он обмакнул перо в чернила и написал на полях очень мелко:
Южный день померкнет вскоре,
Вплелся в снасти луч заката.
Я корсар в Испанском море,
Штурман красного фрегата.
Я обломок, я изгнанник,
Я судьбы своей невольник;
Дни уходят вслед за днями,
Кровь окрашивает волны…
Затем все-таки сделал очередную запись в судовом журнале, перечитал ее еще раз и задумался. Собственно, делать больше было нечего. Огарок свечи в фонаре догорал и уже почти не давал света, а Питт даже не заметил этого. Он опять поводил пушистым кончиком пера по губам верх и вниз, и написал еще две строфы:
Где-то землю май осыпет
Белым яблоневым цветом.
За другого замуж выйдет
Девушка из Сомерсета.
Простою на квартердеке
С капитаном до рассвета...
Есть друзья, свобода, деньги,
Лишь домой дороги нету.
Вполне вероятно, что сообщение Тома насчет Шарлотты и ее несуществующего обещания могли бы утешить молодого человека и хоть немного разбавили бы его грусть. Но он был слишком далеко, когда младший Хагторп прокричал ему вслед это признание, и слишком занят своими полными возмущения мыслями, а потому не услышал брошенных сгоряча слов Тома.
@темы: Штурман с "Арабеллы", Фанфики
-
-
05.10.2008 в 20:18Шарлотту жалко, вот бедняга. А все ее папаша, который считает ниже своего достоинства с дочерью как с человеком разговаривать. Мог бы хотя бы уточнить, связывало ли ее что-то с Питтом, или тот просто нагло врал.
Кстати, не могу в связи с этим не поделиться информацией об английских помолвках
-
-
05.10.2008 в 20:42-
-
05.10.2008 в 20:43kate-kapella, огошеньки!
А откуда такая информация?
-
-
05.10.2008 в 21:05Ну не совсем так, хотя их репутация действительно страдала (особенно после очень долгой помолвки). Однако я удивилась, узнав, что относились к этому не так трепетно, как нам кажется. Особенно в 17-18 веках, в сравнении с которыми 19 стал более чопорным. Как-то смотрели на это... как на дело житейское, что ли
Дело в том, что в Англии мужчина когда женился, он полностью менял образ жизни, жилье, прислугу, расходы. И пока он не наберет денег для такого образа жизни, он не мог жениться и привести в дом жену. Но после помолвки жениху и невесте предоставлялась очень большая свобода, они могли ездить вместе куда-нибудь, оставаться наедине надолго, даже гостить друг у друга. Ну и никого уже не удивляло, если они вдруг назначали свадьбу через шесть недель (положенный срок), или получали разрешение на немедленное венчание
Алиция
Частично - из бибисишных передач, частично с английских сайтов (викторианских, но там говорилось, что традиции идут с более ранних времен). А еще есть любопытное исследование церковных книг, из которых видно, что между записью о свадьбе и записью о рождении ребенка в половине случаев проходило гораздо меньше 9 месяцев
-
-
05.10.2008 в 21:14-
-
05.10.2008 в 21:25*выжимает платочек*
-
-
05.10.2008 в 21:28Тем более, какая компания!
-
-
05.10.2008 в 21:39Пуритане - это несколько другое дело... Но ведь в "приличных" слоях английского общества пуритан было очень мало. Там в основном прихожане англиканской церкви и некоторое количество католиков. Ну и кроме того, это же все неофициально было, открытое сожительство было скандальным и подвергалось остракизму... хотя тоже не всегда
-
-
05.10.2008 в 21:47Волверстон, к сожалению, не тот собеседник, с которым Блад хотел бы в тот момент за жизнь поговорить...
-
-
05.10.2008 в 21:53И очень бесит то, Шарлотта теперь верит во всякие гадости про Джереми, зато боготворит своего придурка-отца, не зная какие гадости тот о ней думает.
-
-
05.10.2008 в 21:56-
-
05.10.2008 в 21:58почему-то это очень напоминает реакцию Арабеллы Бишоп...
ну и дамы достались нашим пиратам. Такие... недоверчивые!!! Точнее, мнительные. Особенно к тем, кого любят...
-
-
05.10.2008 в 22:12ну и дамы достались нашим пиратам. Такие... недоверчивые!!! Точнее, мнительные. Особенно к тем, кого любят
Так ведь именно к тому, кого больше всего любишь, и предъявляешь наибольшие требования! Ну, нельзя же, чтобы предмет любви хоть в чем то не был идеалом!
мне теперь почему-то кажется, что если бы Джереми тогда с Бладом поговорил, тот бы его выслушал.
Мне тоже так кажется, или хочется верить...
-
-
05.10.2008 в 22:14а как же все-таки относились к "бывшим в употреблении" невестам? Если помолвка рассторглась, то каковы были их шансы выйти замуж? Или все решалось величиной приданного?
Конечно, шансы уменьшались, но не до нуля. В Англии действительно все решала величина приданного. Богатой невесте прощалось и низкое происхождение, и пятна в прошлом. Помните "Гордость и предубеждение"? Как там мисс Бингли выпендривалась перед сестрами Беннет. А ведь они были дочери джентльмена-помещика, а мисс Бингли - всего-навсего дочь разбогатевшего торговца. Но деньги прежде всего. Нация лавочников, что вы хотите
А вообще, в Англии помолвки рвали редко, это считалось недостойным и низким поступком.
natoth
Арабелла все-таки никого не боготворила, она даже честно пыталась выяснить обстоятельства (но балбес Джереми умудрился ответить так, что только все испортил), а потом даже (!) обдумала слова Блада и хотела с ним поговорить. Ну и плюс, у нее-то с Бладом ничего не было, даже намеков
-
-
05.10.2008 в 22:21+100
у нее-то с Бладом ничего не было, даже намеков
это наверное самое ужасное, потому что чувствуешь совершенную неопределенность и вообще в идиотском положении, именно потому что другая сторона ничего не обещала и вообще не обязана.
и любой шаг навстречу может выглядеть смешно...
К тому же Блад не просил ее руки, не объяснялся в любви...
А Шарлотта все знала... да, суровая барышня. Ладно, возраст действительно имеет значение.
Правда Арабелла мне всегда казалась слишком самостоятельной для дам того времени (по суждениям)
-
-
05.10.2008 в 22:23Вот-вот, меня всегда раздражал его ответ "Пока нет" на вопрос Арабеллы не женился ли Блад на Мадлен. Вроде, и правдивый и честный ответ, но ведь совсем не ту информацию передает!
-
-
05.10.2008 в 22:53А под конец обязательно взбунтуются, решительно и безоговорочно
Обещаете?!
natoth
Ну... я тут писала статью про одну писательницу того времени как раз, даже пораньше немного - времен Карла II. Знаешь какая самостоятельная была дамочка, причем никому это не казалось странным. В Англии такое бывало, там вообще свободы было побольше, чем на континенте. А английскую драматургию почитать. Джае шекспировские героини вели себя свободнее, чем некоторые современные женщины, так ведь там вообще 16 век. Все-таки с тех пор, как на троне сидела Елизавета, женщины стали а) независимее смотреть на мир, б) не так торопиться замуж. Для Франции, например, в 20 лет уже чуть ли не старая дева, а в Англии о девице 28 лет говорят "молодая девушка".
-
-
05.10.2008 в 22:54Вот-вот, меня всегда раздражал его ответ "Пока нет" на вопрос Арабеллы не женился ли Блад на Мадлен. Вроде, и правдивый и честный ответ, но ведь совсем не ту информацию передает!
Ага. Меня он просто из себя выводил
-
-
05.10.2008 в 22:58вот я все удивлялась, что Сабатини так и писал об Арабелле. А оказывается - неплохо знал эпоху
-
-
05.10.2008 в 23:01Волверстон тоже жжот!!!
А Питту надо было все-таки с Бладом поговорить по душам. Или просто послушать, что тот скажет.
К сожалению, сильных людей на такие откровения трудно раскачать.
-
-
05.10.2008 в 23:05В общем-то, насколько я помню, с 16 века это так и сохранилось до нынешних дней. Вспомни невесту доктора Ватсона, героинь Агаты Кристи, да и у той же Остин в старые девы записывает себя только 28-летняя Шарлотта, да и то она еще в брачном возрасте. Одна Джен Эйр выбивается из общего возраста английских героинь.
-
-
05.10.2008 в 23:05Ага, очень четкая информация (и как передали лингвические ньюансы
-
-
05.10.2008 в 23:11брр... все равно Питта из нашего фильма не могу воспринять... особенно его манеру речи...
*подергивается*
ах, какие стихи... *облизывается и тянет лапы к гитаре*
-
-
05.10.2008 в 23:15Да, очень, особенно когда дело касается ситауций, в которых они не на привычной высоте...
-
-
05.10.2008 в 23:19А че, нормально! Совсем в духе неотесанных матросов.... И Вы представьте себе, что используя этот же словарный запас он и накатал 20 томов судового журнала!
-
-
05.10.2008 в 23:26да еще и половину - в стихах...
боюсь, большая часть цензуру не пройдет...в голове всплывает Моуэтт из книг про Обри с его своеобразными стишками...
-
-
05.10.2008 в 23:30(в сторону, голосом Шарика из Простоквашина) А что это такое, Моуэтт?
-
-
05.10.2008 в 23:35-
-
05.10.2008 в 23:40Не, мне больше по душе канонический Джерька - тактичный, достаточно образованный, простодушный и добрый... (Ах, мечты, мечты...)
-
-
05.10.2008 в 23:55присоединяется в фангирлинге и пускает длинные слюни...