Автор:Nunziata
Беты (редакторы): fitomorfolog_t
Фэндом: Сабатини Рафаэль «Одиссея капитана Блада»
Персонажи: Дон Мигель де Эспиноса/ОЖП, Эстебан, Питер Блад, Арабелла, омп и ожп
Рейтинг: R
Жанры: Гет, Ангст, местами Экшн
Размер: Макси
Посвящение: Giansar - с благодарностью за поддержку и терпение, Natoth и fitomorfolog_t - за советы, касающиеся матчасти.
Примечания автора:читать дальше
продолжение "Пути домой", что было дальше с доном Мигелем, постканон, 1689-1696 гг
Мелодрама, романс,
В истории присутствуют Питер и Арабелла - в воспоминаниях и в последних главах, но они являются пусть значимыми, но не самыми главными героями.
матчасть условна, посему - местами некоторая историческая AU + умышленное допущение автора
Присутствуют цитаты из романа Сервантеса "Дон Кихот"
читать дальше
Душа дона Мигеля де Эспиносы блуждала по странным мирам.
Он не представлял, сколько прошло времени. Проваливаясь во тьму, он был уверен, что умирает, более того — что его душа отправляется прямиком в преисподнюю, и поэтому очень удивился, когда вместо ожидаемых котлов с кипящей смолой и красноглазого дьявола увидел свои апартаменты на «Санто-Доминго». А в его объятиях была Она — донья Арабелла, женщина, пагубная страсть к которой заставила его забыть о долге и чести. Он не довершил возмездие и обрек себя на муки ада. Ему следовало бы ненавидеть ее, а вместо этого его охватила смертная тоска. Сейчас она вырвется...
Однако Арабелла, напротив, приникла к нему и закрыла глаза. Дон Мигель чувствовал ее нежное тело под своими ладонями, и безграничная радость затапливала его, не оставляя места упрекам и сомнениям.
Но на этом странствия его души не закончились. Все переменилось, и теперь он будто бы парил в воздухе. Внизу он видел распростертого на кровати мужчину, грудь которого стягивала окровавленная повязка. Дон Мигель узнал себя и вновь удивился. А затем неведомая сила подхватила его и повлекла прочь.
Взгляду де Эспиносы открылся «Санто-Доминго», с убранными парусами и закопченными, почерневшими мачтами. В фальшборте слева зияла огромная дыра, а палуба местами прогорела насквозь. Несмотря на ночь, матросы при свете ламп меняли доски палубного настила.
Вид искалеченного галеона, как ни странно, не вызвал у дона Мигеля ни недоумения, ни гнева. Его душа летела дальше, на запад, вдоль серебряной дорожки, проложенной луной по волнам.
Бескрайний морской простор бороздил небольшой шлюп. Душа де Эспиносы споткнулась, прервав свой полет, и рухнула вниз. В кормовой каюте он увидел двоих — мужчину и женщину. Своего смертельного врага и Ее.
И тогда дон Мигель понял, что все-таки попал в ад...
Октябрь 1689
Беатрис, старшая дочь Хуана Сантаны, алькальда Ла Романы, вышла в патио их белостенного дома. Солнечное утро обещало очередной ясный день, и стоило насладиться относительной прохладой, прежде чем зной станет нестерпимым. Этот сезон дождей был удивительно щедр на погожие деньки, да и шторма, обрушивающиеся на Эспаньолу, не выказывали своего обычного свирепого нрава.
Во внутреннем дворике, окруженном крытыми сводчатыми галереями, росло несколько пальм и апельсиновых деревьев, под ними стояли деревянные скамьи с резными спинками. В центре дворика мелодично журчал фонтан, окруженный вазами с тропическими цветами.
Беатрис присела на скамью и с наслаждением вдохнула пряный аромат плюмерий, к которому примешивались запахи близкого моря и тропических лесов, окружающих городок.
Такие мгновения почти примиряли ее со скукой Ла Романы.
Девушке, которая выросла в суетливой и шумной Севилье, было непросто привыкнуть к маленькому сонному городишке, где за целый год не увидишь ни одного нового лица. Но обстоятельства вынудили ее отца, благородного, но крайне бедного идальго, искать счастья в Новом Свете. Сеньору Хуану не слишком везло поначалу, однако затем ему оказал покровительство Ксавьер Сантана, с которым они были в дальнем родстве. Сеньор Ксавьер был алькальдом Ла Романы, и два года назад, когда он внезапно умер, отцу Беатрис удалось получить его место. Впрочем, одуряющая монотонность жизни городка была совсем недавно нарушена прибытием двух грандов... Беатрис слегка нахмурилась: ни к чему воспоминать об этом.
«Скука – сестра уныния, а уныние есть грех».
Сеньорита Сантана услышала скрипучий голос отца Игнасио и, вздрогнув, оглянулась – уж не стоит ли тот за спиной, готовый ревностно оберегать ее от неподобающих мыслей. Разумеется, рядом никого не было, и Беатрис тихо рассмеялась: этак она начнет шарахаться от собственной тени. А ее духовник желает ей только блага. По-своему, конечно.
Уже через час колокол церкви Сантьяго-де-Ла-Романа созовет всех на мессу, а после можно будет почитать. Отцу недавно доставили из Севильи новые книги. Или закончить вышивать покров для обители, тем более, что книги наверняка светского содержания, а не духовного. Да, занятие вышивкой более подходит благочестивой незамужней девице, строго напомнила себе Беатрис и тут же иронично заметила: «Старой деве, так будет точнее».
...Несмотря на то, что в Новом Свете девушки хорошего происхождения, даже не могущие похвастаться большим приданным, не оставались долго под сенью отеческого дома, Беатрис Сантана, достигнув двадцативосьмилетнего возраста, так и не вышла замуж. В соискателях руки миловидной дочери сеньора Сантаны поначалу не было недостатка. Но независимый склад ума и твердость характера, проявляющиеся даже в те краткие моменты общения с Беатрис, которые дозволяла строгая испанская мораль, настораживали потенциальных мужей. Гораздо больше их привлекала Инесс, младшая дочь Сантаны.
Беатрис это не слишком огорчало, ведь ни разу она не ощутила не только любовного волнения, но и достаточно сильного интереса ко всем этим сеньорам, многие из которых смотрели на нее как... на цесарку, поданную к их столу...
«Так уж ни разу?» – насмешливо спросил внутренний голос.
«Это не считается!» – возразила ему Беатрис.
«А если...»
«Нет» – отрезала она.
О любви дело и не шло, прежде всего от нее требовалось почитать своего мужа, но сеньорите Сантана виделась в этом какая-то неправильность. Возможно, виной тому было образование, которое вопреки традициям дал ей отец. Хотя с недавних пор ей казалось, что он сожалеет об этом, по-видимому, всерьез опасаясь за ее будущее. Большое влияние на сеньора Хуана оказывал и отец Игнасио, который убеждал Беатрис принять постриг и даже обсуждал это с ее отцом как дело решенное. Именно поэтому Хуан Сантана, скрепя сердце, дал согласие на брак своей младшей дочери Инесс в прошлом году. Что касается самой Беатрис, то она понимала, что рано или поздно, но сделать выбор придется, и отцовский дом, где она обладала определенной свободой, сменит дом мужа или обитель.
Священник благословил Беатрис помогать страждущим в больнице при женском бенедиктинском монастыре, находившемся в десятке лиг от Ла Романы, рассчитывая таким образом склонить ее к монашеской жизни. Настоятельница, мать Агата, была справедлива и по-доброму относилась к ней, называя ее своей духовной дочерью. Время шло, монастырь становился неизбежностью. Но хотя Беатрис не произнесла ни одного слова против, решение она пока не приняла. Отец не принуждал ее сделать это немедленно, и девушка была благодарна ему.
– Сеньорита!
Размышления Беатрис нарушил звонкий голос Лусии, ее служанки, которая вихрем ворвалась в патио и, подобрав юбки, бросилась к своей госпоже.
– Ой, что я вам скажу! Два галеона, что недавно стояли на рейде, вернулись!
Внутри Беатрис что-то дрогнуло, но ее голос прозвучал спокойно:
– Лусия, ты уже была на рынке и наслушалась там досужих сплетен, не так ли?
– Да нет же, нет! — затараторила служанка, блестя темными как маслины глазами. – Я и сама добежала до порта и видела их! Так что ваш почтенный отец наверняка будет вновь принимать тех знатных сеньоров!
Сеньорита Сантана попыталась подавить волнение. Провидение или Господь услышали ее мысли — те, которые она скрывала от самой себя, и посылают ей это испытание?
– Только знаете, еще что? – вдруг понизив голос, зашептала Лусия, не замечающая ее переживаний. – Корабли побывали в бою! Ох, неужели с тем молодым красивым сеньором приключилась беда? – служанка жалостно свела брови.
Как ни старалась Беатрис справиться с собой, ее сердце забилось, будто она взбежала на один из высоких холмов, окружающих Ла Роману. Но предметом беспокойства госпожи был вовсе не «молодой красивый сеньор», о котором сожалела служанка.
– Хватит болтать, Лусия! И не выдумывай того, чего не знаешь!
Ударил колокол церкви Сантьяго.
– Поспешим, отец Игнасио непременно заметит, если мы опоздаем на мессу. Все выяснится, если знатные сеньоры соблаговолят почтить нас своим присутствием, а пока и говорить не о чем.
– Вы окажете мне честь, если остановитесь в моем доме, – сеньор Сантана церемонно поклонился посетителям, которых, сказать по правде, не ожидал увидеть еще когда-либо.
Дон Эстебан с правой рукой на перевязи и доктор Рамиро, решившийся ненадолго оставить раненого, ответили ему не менее учтивым поклоном.
– Насколько тяжело ранен дон Мигель? – обратился сеньор Хуан уже к доктору.
– Клинок прошел совсем рядом с сердцем. Рана чрезвычайно опасна сама по себе, но к ней добавилась еще лихорадка, – Рамиро сокрушенно покачал головой. – За четыре дня, прошедших после ранения, дон Мигель пришел в себя только один раз — именно тогда он и высказал свое желание направиться в Ла Роману.
– Дон Мигель найдет здесь самый радушный прием, и я распоряжусь, чтобы вам предоставили все необходимое, сеньор Рамиро, – на лице Хуана Сантаны было написано искреннее огорчение.
Он был крайне польщен, что может оказать услугу гранду Испании, но вместе с тем его снедало любопытство.
...Когда три недели назад на рейде бросил якорь красавец «Санто-Доминго», весь городок был взбудоражен небывалым событием. А Хуан Сантана пришел в изумление, когда выяснилось, что его родич был дружен с представителем рода де Эспиноса. Узнав о смерти Ксавьера Сантаны, дон Мигель опечалился, чего нельзя было сказать о сеньоре Хуане, который, напротив, был рад возможности свести полезное знакомство. Однако де Эспиноса был не очень-то настроен внимать сетованиям на тяготы жизни небогатого – да что там говорить, если бы не преждевременный переход кузена Ксавьера в лучший из миров, так и оставшегося бы нищим, идальго. И вдруг он решил вернуться именно в Ла Роману!
Видимо, удивление все-таки проступило на лице сеньора Сантаны, потому что дон Эстебан счел нужным пояснить:
– Ла Романа – ближайшее поселение, которое можно назвать... городом. Понимаете, сеньор Сантана, дон Мигель хотел бы избежать огласки... Дело деликатное... И я... мы благодарны вам...
– Понимаю, – кивнул тот, – у меня есть крытые носилки, подходящие чтобы разместить раненого, так мы избежим лишних глаз. Но возможно ли переносить дона Мигеля?
Рамиро наклонил голову:
– При достаточной осторожности, не думаю, чтобы ему стало хуже.
– Я должен отдать распоряжения. Прошу вас, сеньоры.
Они вышли из кабинета и в конце коридора столкнулись с Беатрис. От слуг она успела узнать, что ее отец беседует с молодым де Эспиносой и доктором. Полный тревоги взгляд девушки упал на руку дона Эстебана. С какими же новостями пожаловали внезапные гости?
– Беатрис, я должен тебе кое-что сказать, – Сантана приглашающим жестом указал на двери гостиной, – пройдемте.
Войдя в гостиную, он негромко проговорил, обращаясь к дочери:
– Мы окажем гостеприимство дону Мигелю де Эспиносе. Он нездоров.
Беатрис с тревогой взглянула на осунувшегося, постаревшего доктора Рамиро с воспаленными от недосыпания глазами.
– Что случилось? Дон Мигель... ранен?
– Да, сеньорита Сантана, это так, – ответил он.
– Дон Мигель не желает огласки, нужно настрого предупредить слуг, – добавил отец.
Окружающие Беатрис предметы потеряли четкость. Опустив голову, она закусила губы, чтобы удержаться от подступивших слез. Что это с ней такое? Ни в коем случае нельзя, чтобы отец и гости заметили неожиданное проявление ее чувств. Она отвернулась к окнам.
– Мы вернемся на «Санто-Доминго», чтобы все подготовить, — сказал Рамиро.
Дон Эстебан согласно кивнул. Оба направились уже к дверям, когда девушка сказала:
– Отец, позвольте мне помочь в уходе за раненым. Сеньор Рамиро, ведь вам нужна сиделка? Вы на ногах едва стоите.
Сантана удивленно нахмурился, а врач в замешательстве пробормотал:
– Но... как же можно, невинной девице...
– Монахини из ордена святого Бенедикта ухаживают за немощными в больнице монастыря. Большинство из них никогда не были замужем. А я уже много раз помогала им в этом богоугодном деле.
– Это правда, – признал Сантана.
Однако он продолжал колебаться.
– Меня вполне можно считать послушницей, — улыбнулась Беатрис, – но если у вас остались сомнения, я испрошу благословения у отца Игнасио.
– Что же, хорошо — но только если отец Игнасио благословит тебя, Беатрис.
Беатрис Сантана никак не могла разобраться в обуревающих ее чувствах. В груди щемило, и причиной тому на этот раз была не только ее сострадательность к людским мучениям — будь то убогий нищий или служанка, обварившая руку на кухне, или даже муки бессловесных созданий Творца, которые также никогда не оставляли ее равнодушной. Возможно, отец Игнасио тоже почувствовал это, потому что долго и пытливо смотрел в лицо Беатрис, словно пытаясь узнать мысли девушки или заглянуть ей в душу.
Ничего так и не прочитав в ясном взгляде сеньориты Сантана, он весьма неохотно дал ей свое благословение, заметив, что намерен регулярно навещать больного и разумеется, молится за его душу — если Создателю будет угодно призвать ее к себе. Он также счел своим долгом упомянуть о грядущем празднике Непорочного зачатия, намекая девушке, что этот день как нельзя лучше подошел бы для совершения обряда пострига. Беатрис потупилась, не желая, чтобы священник увидел непокорность в ее глазах. По счастью, он принял это за смирение и отпустил ее с миром.
Сеньорита Сантана вышла из церкви, раздумывая уж не солгала ли она, вольно или невольно, своему духовнику, когда отвечала на его вопрос о причинах, побудивших ее на этот шаг? Но почему-то это не сильно ее смущало.
После того, как стихла суета, сопровождающая появление носилок с доном Мигелем, девушка зашла в отведенную для него комнату. Ставни были закрыты, чтобы солнечный свет не беспокоил раненого.
«Нужно будет открыть окна ночью, станет хоть немного прохладнее», – подумала Беатрис, с беспокойством глядя на дона Мигеля.
Недвижный, с заострившимися чертами лица, он был бы похож на мертвеца, если бы лихорадка не зажгла на его скулах багровые пятна. Льняная простыня укрывала его до пояса. Затрудненное, неровное дыхание едва вздымало перевязанную грудь. У изголовья постели поставили небольшой столик, на котором доктор Рамиро уже разложил медицинские принадлежности, там же неярко мерцала лампа. Сам доктор, опустив голову, сидел в глубоком кресле. По-видимому, он задремал и встрепенулся только когда Беатрис подошла вплотную.
– Сеньорита Сантана? Я не слышал, как вы вошли. Вас допустили?
– Да, сеньор Рамиро, – Беатрис посмотрела на де Эспиносу, – дон Мигель все время... так?
Рамиро со вздохом кивнул и сказал:
– Иногда жар усиливается, тогда дон Мигель начинает метаться и может сорвать повязку. Это очень опасно. – Затем он спросил: – Итак, что вы умеете?
– Покормить, умыть больного. Дать воды или лекарство. Еще сестра Маргарита учила меня накладывать повязки...
– В этом вряд ли возникнет необходимость. А вот все остальное... хорошо, что у вас есть опыт, – сказал врач, массируя глаза. – Извините.
– Вам нужен отдых.
– Не могу это отрицать, сеньорита Сантана.
Беатрис указала на вторую кровать, стоящую у противоположной стены:
– Тогда что вас останавливает? Я буду здесь.
Он с благодарностью посмотрел на нее:
– Вы должны обязательно разбудить меня, если в состоянии раненого произойдет перемена.
– Конечно, сеньор Рамиро.
Доктор уснул кажется прежде, чем его голова опустилась на подушку, а Беатрис села в кресло, которое он занимал прежде. Она не могла отвести глаза от лица раненого. Как разительно он отличался от того блестящего гранда, который появился в их доме, верно, только для того, чтобы смутить душу сеньориты Сантана!
...Впервые Беатрис увидела дона Мигеля за обедом. Отец представил его как прославленного адмирала и друга их преждевременно усопшего родственника. Дона Мигеля привели в Ла Роману дела, кроме того, он наделся повидаться со своим другом, не ведая об его смерти.
Хуан Сантана гостеприимно предложил де Эспиносе оставаться в их доме, пока дела не будут улажены. Тот вежливо поблагодарил, сказав, что привык находиться на борту своего галеона, и возможно, лишь иногда составит компанию радушному алькальду за обедом или ужином. Весьма довольный сеньор Хуан заверил, что всегда рад принимать выдающегося флотоводца и друга его дорогого кузена. Любезность следовала за любезностью, пока дон Мигель не расхохотался, клятвенно пообещав злоупотребить добротой хозяина.
Нечасто у них бывали подобные гости – прямо сказать, ни разу. Остроумный собеседник, де Эспиноса стал центром притяжения для всех присутствующих за столом.
Лишь также приглашенный к обеду отец Игнасио хмурился и что-то бормотал себе под нос.
Дон Мигель де Эспиноса был намного старше Беатрис, с резким лицом человека, привыкшего повелевать, его волнистые черные волосы обильно пронизывали серебряные нити, а виски были совсем седыми. Взгляд девушки все время возвращался к нему, и она с большим удивлением чувствовала, что ей хочется видеть его, говорить с ним, нарушая все нормы и правила – обо всем, о каких-то пустяках, о море, о видах на урожай, о прочитанных книгах...
Ей пришлось одернуть себя и напомнить о недопустимости такого поведения.
И было совершенно закономерно, что возможности для подобных излияний Беатрис не представилось и представиться не могло, хотя дон Мигель действительно появлялся в доме алькальда почти каждый день. До невозможности учтивый, он не давал ни малейшего повода заподозрить, что сам испытывает хоть какой-то интерес к Беатрис. Его темные глаза скользили по девушке с вежливым равнодушием, и ей отчего-то становилось грустно. А ведь сеньорита Сантана всегда была здравомыслящей и уравновешенной девушкой. Впрочем, она и сейчас прекрасно осознавала всю беспочвенность своих тайных грез.
В те моменты, когда Беатрис могла общаться со знатным гостем, она внимательно изучала
его. Однако она была вынуждена признать, что Дон Мигель совершенно непостижим для нее. Любезность не могла скрыть его бешенной гордости и высокомерия. Казалось, им владела какая-то идея, заслонившая ему весь окружающий мир...
Когда наконец «Санто-Доминго» поднял якорь и скрылся за гористым мысом, она вздохнула с облегчением и посоветовала себе выбросить все глупости из головы — и чем скорее, тем лучше. Для окружающих ее терзания остались тайной. Но как знать, не тревожил ли сон Беатрис образ сеньора адмирала и его глубокий взгляд, и не орошала ли она в ночном мраке подушку слезами...
…Из задумчивости ее вывел глухой стон. Голова дона Мигеля мотнулась, он пробормотал что-то неразборчивое. Обильная испарина покрывала его лицо. Беатрис робко коснулась горячего влажного лба. Несмотря на то, что она сама предложила свои услуги, ею владела неуверенность. Она оглянулась на столик, где уже были приготовлены губки и глубокая чаша с водой.
«Пора вспомнить, зачем я здесь. Дон Мигель сейчас болен, и в этом он ничуть не отличается от тех несчастных, за которыми я ухаживала в монастырском госпитале», – эта мысль вернула ей решимость, она протянула руку к бутылочке с уксусом и плеснула в воду.
Осторожными движениями Беатрис обтерла лицо и шею раненого, после чего провела губкой по его широким, мускулистым плечам прирожденного воина, затем по груди над повязкой. Теперь ее движения были сосредоточенными и уверенными, но все же она остановилась, дойдя до края простыни, укрывающей де Эспиносу. За тяжелыми больными ухаживали исключительно монахини, и Беатрис попросту не знала, как ей действовать. Пока она колебалась, дон Мигель тихо, но отчетливо произнес:
– Арабелла, не исчезай, прошу тебя...
Беатрис вздрогнула. Глаза раненого открылись, но он смотрел куда-то сквозь девушку и она поняла, что дон Мигель не осознает ее присутствия.
– Арабелла! – он попытался приподняться, и Беатрис положила руки ему на плечи, удерживая его.
– Т-с-с, тише, тише, — прошептала она.
Раненый закашлялся, в пробитой груди сипело и клокотало. Беатрис испугалась, что сейчас у него пойдет горлом кровь.
– Да ложитесь же! – в отчаянии воскликнула она. – Вам нельзя разговаривать!
– Где ты? – он обессиленно опустился обратно на постель.
– Я здесь... все хорошо... – Беатрис положила ладонь ему на лоб.
Кажется, это прикосновение успокоило его, потому что он закрыл глаза и повторил за ней:
– Все хорошо, да... теперь все хорошо...
Женское имя, услышанное Беатрис из уст де Эспиносы, подвело черту под всеми ее неясными мечтами. Она глубоко вздохнула:
«А чего я ожидала? Наверняка он встречал в своей жизни женщин, которые были способны вызвать у него любовь и восхищение...»
Отец говорил, что у де Эспиносы нет семьи, а только племянник, дон Эстебан, сын подло убитого брата. Тот появился незадолго до отплытия дона Мигеля – красивый юноша, на лице которого застыло высокомерие, и это о нем беспокоилась утром Лусия.
Но кто мог утверждать, что сердце дона Мигеля оставалось свободным? Что оно свободно сейчас? Беатрис почувствовала горечь и жгучую досаду. Господи, неужели она ревнует?!
«Арабелла... но ведь это не испанское имя. Французское? Английское?», – словно в ответ на ее мысли, раненый произнес несколько слов по-английски.
Беатрис недостаточно знала язык, чтобы точно понять смысл сказанного, но это весьма напоминало проклятия.
«Ну а мне-то что за дело до того, кого гранд Испании зовет в бреду и кого он проклинает на чужом языке?»
Она даже рассердилась, и странным образом это помогло ей справиться с собой.
«Сама жизнь его под угрозой, и его сердечные привязанности — последнее, о чем я должна думать. Я сделаю все, что в моих силах, и исполню долг христианского милосердия. Если угодно Господу, он выживет, а дальше наши пути разойдутся. Так о чем я страдаю?»
Беатрис деловито принялась перебирать бутылочки с тинктурами, расставленные доктором Рамиро на столике.
Скрипнула дверь, в комнату заглянула Лусия. Беатрис приложила палец в губам и, бесшумно ступая, подошла к дверям. Служанка пришла узнать, куда подавать ужин для госпожи и сеньора Рамиро. Беатрис распорядилась принести поднос с фруктами, сыром и хлебом прямо в комнату. Что касается сеньора Рамиро, она не хотела будить его и сказала оставить для него холодной телятины на кухне. Немного подумав, она велела сварить некрепкого бульона для раненого, надеясь, что ей удастся заставить того проглотить хоть немного.
Де Эспиноса беспокойно зашевелился, его рука поползла к повязке, и Беатрис поспешила вернуться к нему. Жар не спадал, и она снова взяла губку. Работа, многократно проделываемая и прежде, окончательно вернула ей присутствие духа. Кроме того, она видела, что раненому это приносит облегчение, он затихал, особенно когда Беатрис опускала свою руку на его лоб. Постепенно его дыхание стало ровнее.
«Вот так то лучше, – подумала девушка. – И толку больше».
Франциско Рамиро проснулся поздним вечером, ощущая себя необыкновенно отдохнувшим.
Доктор услышал тихое пение и узнал полузабытую колыбельную своего детства. Он поднял голову и изумленно воззрился на Беатрис, которая сидела в кресле, придвинутом к самой кровати де Эспиносы.
Окна были распахнуты, в комнате стало прохладнее. Колеблемый ветерком свет лампы придавал теплый золотистый оттенок смуглой коже девушки, темно-карие глаза лучились добротой, и Рамиро невольно залюбовался ею.
Беатрис смущенно улыбнулась:
– Я разбудила вас, сеньор Рамиро? Но мне кажется, это нравится дону Мигелю.
– Напротив, я удивлен, что вы не разбудили меня раньше, сеньорита Сантана, – Рамиро встал и, подойдя к раненому, сказал:
– О, дон Мигель и в самом деле выглядит немного иначе. Спокойнее... Как вам это удалось?
Она пожала плечами:
– Я не делала ничего особенного. Правда, решилась дать ему немного бульона, не спросив вас. И он даже выпил половину чашки.
– Вы, видимо, посланы самим Небом, сеньорита Сантана, – улыбнулся пожилой врач, – ведь я уснул, не сказав вам ни слова о том, что вы должны делать. Но вижу, что вы превосходно справились и без моих наставлений. А теперь идите отдыхать, вы еще понадобитесь мне...
События последних лет сменяли друг друга, перемежались яркими, сохранившимся в памяти до мельчайших подробностей сценами из далекого прошлого. Дон Мигель де Эпиноса видел великое множество людей, давно ушедших из его жизни, своего брата и себя — со стороны, словно незримо присутствуя при их встречах.
Адское пламя сжигало его изнутри, из обугленной груди рвался безумный крик. И в то же время он не мог издать ни звука...
Но вот его душе прискучило скитаться, и дона Мигеля все чаще начала захлестывать темнота. Он желал благодатного небытия, однако в этом ему опять было отказано.
Он почувствовал бережные прикосновения и сперва возмутился: почему его никак не оставят в покое? Но прикосновения дарили утешение, гасили бушующий в нем огонь. Из невообразимой дали долетел нежный голос, и де Эпиносе показалось, что когда-то — давно, очень давно, его мать пела эту песню. Или похожую? Голос звал за собой, и душа встрепенулась в нем, стряхнула оцепенение. Он обязательно последует за этим голосом, только немного соберется с силами...
На другой день Беатрис пришла в комнату де Эспиносы вместе с Лусией. Доктор Рамиро заканчивал перевязку, и Беатрис сглотнула, бросив взгляд на покрасневшую от крови воду в небольшом тазу. Однако, доктор казался довольным.
– Доброе утро, сеньорита Сантана.
– Доброе утро, сеньор Рамиро. И думаю, вы может обращаться ко мне по имени, ведь я теперь ваша помощница. Как прошла ночь?
– Лучше, гораздо лучше. Вот, посмотрите, сеньорита Беатрис, – доктор указал ей на ворох скомканных, в бурых пятнах, бинтов: – Вы не боитесь вида крови? – он внимательно посмотрел на девушку. Та сжала губы и покачала головой, что вызвало у него добродушную усмешку: – Кровотечение почти прекратилось и воспаление проходит, это хороший признак.
– Я рада. Лусия, убери здесь и принеси воды.
Дождавшись, когда служанка уйдет, Беатрис неожиданно для самой себя задала вопрос:
– Сеньор Рамиро, вам, быть может, известно это имя — Арабелла?
– Кто... Откуда оно известно вам?! – опешил врач.
Беатрис смутила такая реакция, и она не знала, что ответить, но Рамиро уже догадался:
– Я понял. Дон Мигель иногда зовет ее в забытьи. Увы, с этим именем у него связаны тяжелые воспоминания...
– Простите... – Беатрис корила себя за любопытство и бестактность.
– Вам не за что просить прощения, сеньорита Беатрис. Вы не могли знать.
Появление Лусии, которая несла большой кувшин с водой, заставило обоих прервать разговор. Водрузив свою ношу на столик, она выжидающе уставилась на свою госпожу.
– Сеньор Рамиро, для вас приготовлен завтрак, Лусия проводит вас.
Оставшись одна, Беатрис привычным уже движением дотронулась до лба де Эспиносы: лихорадка не отпускала его, но даже сравнительно небольшого опыта девушке хватало, что бы понять, что ему и в самом деле немного лучше. Она решила вновь обтереть его, и на этот раз, запретив себе «неуместный душевный трепет» – как ей услужливо подсказал неугомонный внутренний голос, спокойно закатала простынь чуть выше колен раненого.
Беатрис негромко напевала старинную андалусскую песенку — вчера она сама удивилась благотворному воздействию колыбельной, ну раз так, то ей не составит труда петь еще.
Она уже почти закончила, когда вдруг ощутила какое-то изменение — вернее, напряжение, разлившееся в воздухе. Подняв голову, она встретилась глазами с пристальным, совершенно осмысленным взглядом дона Мигеля. Он, не мигая, смотрел на нее и Беатрис стало не по себе. У нее возникло впечатление, что вовсе не ее он ожидал увидеть. А кого? Своего врача? Ту женщину, чье имя срывалось вчера с его губ? И вместе с тем, она почувствовала облегчение и радость.
Подумав, что, возможно, дон Мигель еще не до конца пришел в себя, она решилась наконец заговорить.
– Вы помните, что были ранены, дон Мигель? А потом вы пожелали вернуться в Ла Роману?
Он опустил веки в знак согласия. Беатрис увидела, как он провел языком по сухим, потрескавшимся губам.
– Вы хотите пить?
Едва заметный кивок. Тогда она взяла стоявшую на столике чашку с водой и, осторожно приподняв голову раненого, поднесла к его губам. Напившись, дон Мигель спросил, с трудом выговаривая слова и без особой любезности в хриплом голосе:
– Что вы... здесь делаете... сеньорита Сантана?
Девушка растерялась:
– Ухаживаю за вами...
– Вы? – в одном слове было море скептицизма, и Беатрис стало обидно:
– А что в этом такого? Я часто помогаю монахиням в больнице. Так что пусть это вас не смущает.
Уголок рта де Эспиносы дернулся в подобии усмешки:
– Как по мне... так это вы... смущены, сеньорита Сантана...
Тут уж Беатрис рассердилась и выпалила:
– Вовсе нет! На одре болезни между высокородным сеньором и убогим нищим... – она осеклась: да что же это на нее нашло! Уже во второй раз с ее языка, прежде чем она успевает прикусить его, слетает бестактность… или дерзость!
– Нет никакой разницы? – усмешка на его губах стала явственней.
Некоторое время де Эспиноса молчал, опустив веки, и Беатрис уже подумала, что он вновь потерял сознание, но вот взгляд раненого упал на нее:
– И в этом вы... абсолютно правы, сеньорита.
Дон Мигель попробовал осторожно вздохнуть и раскаленный гвоздь, засевший в его груди, немедленно напомнил о себе. А ее пальцы такие прохладные... От слабости у него закрывались глаза, однако он пробормотал, прежде чем целительный сон завладел им:
– Что же, продолжайте... то, что вы так хорошо начали... сеньорита Сантана...
«Глупо отрицать очевидное... Я люблю его...» – Беатрис нервно дернула затянувшийся на шелковой нитке узелок.
«Ах, тихоня-Беатрис, – вредным голосом маленькой девочки пропела та ее ипостась, которая вечно спорила или насмешничала, оставаясь при этом в стороне. – Когда же ты успела? Попалась птичка в силки».
«И большего безрассудства трудно представить» – в кои-то веки согласилась девушка.
– Вы чем-то огорчены, сеньорита Беатрис?
– С чего ты взяла, Лусия?
– Да просто вы уже в третий раз рвете нитку...
– В самом деле, – Беатрис через силу улыбнулась и отложила вышивку.
– Сеньор Франциско сказал, что дон Мигель вне опасности, – служанка проницательно смотрела на нее.
– Я не переживаю из-за дона Мигеля, ну то есть переживаю – как и за всех недужных... Я просто немного устала.
Беатрис вскочила и быстро подошла к окну.
– Сеньорита Беатрис, – лукаво протянула Лусия.
«Нет, я совершенно потеряла голову! Еще немного, и о любовных страданиях Беатрис Сантана будут говорить на рыночной площади! Или слагать серенады. Тем более, что предмет моих воздыханий смеется надо мной, даже стоя на краю могилы. Хотя нет, я и сама думаю, что он выживет. И слава Всевышнему... Нужно немедленно все это прекратить. Ну почему же его насмешки так задевают меня?!»
– Сеньорита Беатрис, на меня-то вы можете положиться! – обиженно сказала служанка.
– Положиться — в чем, Лусия? Отправить с тобой записку с просьбой о свидании, как делают некоторые девушки и даже замужние женщины? – невесело улыбнулась Беатрис. – Будь дон Мигель в добром здравии, едва ли он вспомнил бы о моем существовании и тем более – откликнулся на эту просьбу. Даже если я была достаточно безумна, чтобы пойти на такое.
– Все дело в женщине, – вдруг заявила Лусия.
– Что ты несешь! – в голосе сеньориты Сантана прорезался гнев.
– Я расскажу вам... только не сердитесь, пожалуйста! Вы помните его слугу, Хосе? Так вот, он славный парень и очень обходительный... – служанка мечтательно улыбнулась, но сразу же спохватилась: – Ну да речь не о нем, – она заговорила совсем тихо и Беатрис наклонилась к ней: – В прошлый раз на галеоне дона Мигеля была женщина... То ли гостья, то ли... ну, я не знаю. Дон Мигель спас ее с разбившегося корабля. Хосе не то, чтобы болтун, но однажды я шла в скобяную лавку и встретила его на улице, он был такой растерянный... Оказывается, сеньор де Эспиноса велел купить женское платье, а бедолага не знал, куда пойти и что выбрать. Я помогла ему, ну и вытянула из него про эту гостью... Странно, сейчас-то он и носа не кажет... – расстроенно закончила Лусия.
– Да, все дело в женщине, Лусия, – не скрывая грусти, отозвалась сеньорита Сантана, представив, что всего пару недель назад дон Мигель, возможно, сжимал свою возлюбленную в объятиях. – И ничего не изменить...
– Сеньорита Беатрис, я, конечно, девушка темная и не прочитала ни одного из тех романов, что лежат вон там, на столе, и не знаю, как это бывает у благородных господ, – заговорщически прошептала служанка, – но сейчас-то той доньи нет. Бог весть, где она. А вы здесь, рядом с ним...
– Лусия, как раз у благородных господ и бывает, что чем дальше их идеал, тем сильнее они поклоняются ему.
– Э, идеал... разве с ним тепло, с идеалом-то?
– Будет, Лусия, придержи-ка язык, – строго ответила Беатрис.
– Да ладно, ладно, я уже молчу. Простите, что суюсь не в свое дело, да только я сколько вас знаю, сеньорита Беатрис, вы всегда такая веселая были, ласковая ко всем. Вот такой и оставайтесь.
«И в самом деле... Я полюбила безответно, но разве само чувство не стоит того, чтобы изведать его? Ну что же, дон Мигель де Эспиноса, как бы вы не насмехались и не язвили, в ближайшие дни вам не избежать моего общества... А я? Я буду просто радоваться жизни».
Следующим утром Беатрис появилась в комнате раненого, окутанная облаком свежести и цветочными ароматам утреннего сада. В руках у нее была толстая книга. Дон Мигель был в сознании, и девушка дружелюбно поприветствовала его и доктора Рамиро. Ей показалось, что в угрюмых темных глазах де Эспиносы мелькнуло удивление.
– Прекрасное утро, сеньорита Беатрис, – улыбнулся своей помощнице Рамиро.
– О, да, сеньор Рамиро. Что нового?
– Все идет хорошо. Вы же знаете что делать? Я оставлю вас ненадолго, на галеонах есть и другие раненые, я должен проведать их.
– Разумеется.
Врач ушел, а Беатрис, все время ловящей на себе непроницаемый взгляд дона Мигеля, пришлось-таки преодолеть миг нерешительности. Она глубоко вздохнула и сказала как ни в чем не бывало:
– Я рада, что вы поправляетесь, дон Мигель. И вам наверняка не терпится вернуться к вашей обычной жизни.
– Не могу... не согласиться с вами, сеньорита Сантана... – медленно произнес он, – Я и так доставил порядочно... хлопот. В том числе вам.
– О, мне это совсем не тяжело! – вырвалось у Беатрис.
Де Эспиноса с сомнением посмотрел на нее:
– А вам что за радость возиться с полумертвым сеньором вдвое старше вас?
– Ну во-первых, вы вовсе не полумертвый и не старый... – начала Беатрис и замолкла, увидев, как брови раненого поползли вверх.
Кровь прилила к ее щекам, и теперь-то девушка смутилась окончательно: ну вот, она опять болтает невесть что!
– Хорошо, если вы так считаете, – дон Мигель поперхнулся хриплым смехом, перешедшим в кашель, и схватился за грудь.
Беатрис бросилась к его постели и, взяв бокал с водой со столика, протянула ему, помогая напиться.
– Вам вредно много разговаривать, – обеспокоенно сказала она, – Мне пришло в голову почитать вам, чтобы скрасить скуку. Вам знаком роман сеньора Сервантеса?
– Признаться, чтение романов... никогда не являлось... для меня достойным времяпрепровождением, – задыхаясь, выговорил де Эспиноса.
– Вам придется приобщиться к этому... недостойному занятию, – теперь пришел черед Беатрис насмешливо улыбнуться: – Потому что я намерена прочитать вам этот роман. Времени у нас предостаточно.
Де Эспиноса мученически возвел взгляд вверх.
– Выбора нет, – предупредила Беатрис, утраиваясь поудобнее в кресле, – Но я разрешаю вам спать.
«...В некоем селе Ламанческом , которого название у меня нет охоты припоминать, не так давно жил-был один из тех идальго, чье имущество заключается в фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке...»
« Нищих идальго полно и в Мадриде... »
«...Возраст нашего идальго приближался к пятидесяти годам; был он крепкого сложения, телом сухопар, лицом худощав, любитель вставать спозаранку и заядлый охотник...»
«И о таком вздоре написана толстенная книга? Раз уж ад отверг меня, буду считать это наказанием за грехи... А голос у нее глубокий... как море... Море...»
Тем же вечером, когда Беатрис заглянула, чтобы узнать, не нужно ли чего Рамиро, тот позвал ее:
– Сеньорита Беатрис, если желаете, помогите мне при перевязке. Вы упомянули, что у вас есть уже навык, но возможно, вам будет полезно еще немного попрактиковаться.
На столике стояла глубокая миска с теплой водой, резко, пряно пахло травами. Запах показался смутно знакомым Беатрис, но она не могла точно определить, какие именно травы использует пожилой врач. Девушка колебалась, внезапно поняв, что все ее навыки куда-то разом исчезли. Но заметив насмешку во взгляде дона Мигеля, она вздернула подбородок:
– Если вы считаете, что от меня будет толк, сеньор Рамиро.
– Вы проявили себя прекрасной сиделкой, — заметил тот, начиная снимать бинты.
– Ну хорошо... С вашего позволения, дон Мигель.
– Мне трудно отказать вам, сеньорита Сантана, – отозвался де Эспиноса.
Его голос звучал устало и безразлично, и Беатрис подавила печальный вздох.
Обхватив дона Мигеля за плечи, девушка приподняла его. Сумрачные глаза раненого были совсем близко. Беатрис изо всех сил старалась не выдать своего волнения, твердя себе, что перед ней всего лишь один из тех страдальцев, в коих никогда не было недостатка в больнице обители. Впрочем, дон Мигель смотрел куда-то поверх ее головы.
– Чем монахини обрабатывают раны? – поинтересовался доктор.
– О, – оживилась Беатрис, – сестра Маргарита получает вытяжку сока Пега Пало, одной из лиан, которая в изобилии растет здесь.
– Отрадно слышать, что востребованы не только Achilléa millefólium, но щедрые дары этой земли, – сказал Рамиро. – Я тоже использую сок этой лианы, она не дает ранам гнить. Полезными качествами обладают и другие местные растения, например гваяковое дерево...
Остался лишь последний слой бинтов. Ткань присохла к ране, и Рамиро обильно смочил ее приготовленным настоем. Однако когда он осторожно потянул бинт, Беатрис почувствовала, как напрягся де Эспиноса под ее руками, и непроизвольно сжала его плечи.
Врач придирчиво осмотрел раненого и удовлетворенно хмыкнул:
– Могу вас обрадовать, дон Мигель, воспаления почти нет, и недели через две — или даже раньше – вы подниметесь на ноги.
Де Эспиноса кивнул, но Беатрис показалось, что он не испытывает ожидаемой радости по поводу своего скорого выздоровления. Она тоже глянула на начавшую кровоточить глубокую рану и содрогнулась, отведя глаза. И рассердилась на себя: нельзя быть такой чувствительной, не хватало еще упасть в обморок, вот будет сцена!
Рамиро взял одну и своих склянок и показал ее Беатрис:
– Этот экстракт получен из соков красного сандала, иначе – красного бразильского дерева.
Он обладает превосходными заживляющими качествами. Мы, европейцы, ценим прежде всего древесину красного сандала, но, оказывается, индейские знахари с незапамятных времен используют его для лечения. Я могу написать для вас рецептуру, сеньорита Беатрис.
– Сестра Маргарита будет очень вам признательна, сеньор Рамиро!
– Я всегда рад помочь, – пожилой врач открыл бутылочку и плеснул на кусок корпии ароматной густой субстанции темно-красного цвета, затем приступил к обработке раны.
Дыхание де Эпиносы стало прерывистым, однако больше ничем другим он не выдал своих страданий. У Беатрис создалось впечатление, что сеньор адмирал мысленно находится очень далеко от этой комнаты и от их возни с его бренным телом.
«И близко к той донье», – напомнила о себе другая Беатрис.
«Замолчи, не до тебя».
Впрочем, впечатление было обманчивым, потом что дон Мигель шевельнул плечами и спокойно сказал:
– Сеньорита Сантана, можете отпустить меня, я не вырвусь.
Беатрис вспыхнула: оказывается, она все еще стискивает его плечи.
– Прошу меня извинить...
Она убрала руки и замерла в нерешительности, не зная, что делать дальше.
В этот момент сеньор Рамиро предложил девушке:
– Наложите повязку, сеньорита Беатрис.
– Сама? – неуверенно пролепетала она.
– Не робейте. При необходимости я подскажу вам, что и как, – добродушно ответил он.
А отрешенно взирающий на их хлопоты де Эпиноса вдруг криво усмехнулся:
– Вы наделены немалой силой... и смелостью... и уймой добродетелей.
«Он издевается надо мной?!»
Если раненый рассчитывал еще больше смутить девушку, то добился обратного результата.
– Вы мне льстите, дон Мигель, – с досадой пробормотала Беатрис, беря широкие полотняные бинты.
– Поверьте моему многолетнему опыту, – не остался он в долгу, прикрывая глаза.
Рамиро несколько удивленно слушал их диалог, и Беатрис, которая быстро и ловко перевязывала дона Мигеля, обратилась к нему, оставив последнее высказывание раненого без ответа:
– Вам еще что-нибудь нужно, сеньор Рамиро? Вы присоединитесь к моему отцу за ужином?
Если хотите, я распоряжусь, чтобы ужин подали сюда.
– Вижу, что дон Мигель прав относительно вас, признаться, я не ожидал... такой сноровки. Насчет ужина не беспокойтесь, я с удовольствием поужинаю с сеньором Сантаной. А как же вы?
– Я побуду немного здесь. Надо же дать возможность проявиться... моим добродетелям, главная из которых – терпение, – Беатрис уже не сдерживала иронию.
Рамиро хмыкнул, но больше ничего не сказал, а на губах де Эспиносы мелькнула слабая улыбка.
После ухода врача Беатрис подошла к окнам. Солнце уже село, и можно было открыть ставни. Она задержалась у распахнутого окна, с наслаждением вдыхая прохладный воздух.
– Разве вы больше не собираетесь читать мне сочинение сеньора Сервантеса?
Вопрос де Эспиносы прозвучал неожиданно. Однако Беатрис, постаравшись скрыть свое удивление, позволила себе колкость:
– А разве это не приносит вам дополнительных мучений?
– Я уже свыкся с ними, сеньорита Сантана, и начал находить в этом удовольствие. И даже обещаю не засыпать после пары фраз.
Беатрис посмотрела на него недоверчиво, но взяла лежащую на комоде книгу и присела в кресло.
Де Эспиноса, чувствуя, как стихает боль от потревоженной раны, слушал и не слушал историю о злоключениях дона Кихота. Слова врача действительно не вызвали у него радости. Днем ранее придя в себя, он окончательно убедился, что все еще пребывает в земной юдоли, более того — чутье и опыт подсказывали ему, что он выкарабкается.
Кто-то касался его, и он слышал мелодичный женский голос, тихо напевающий незатейливую песенку. В первый момент уставшее сердце дона Мигеля стукнуло невпопад: она, неужели?! Но голос был совсем непохож, да и пелось на испанском языке.
Он открыл глаза и чуть ли не с досадой обнаружил возле себя дочь алькальда Ла Романы. Сеньорита Беатрис Сантана, кажется. Что ей тут понадобилось? Впрочем, разочарование не оставило места удивлению, он разве что отметил неожиданную уверенность и опыт непрошеной сиделки. Он не пытался быть хоть немного учтивым, и пожалуй, удивился, увидев ее во второй раз, с книгой. Ну, охота пуще неволи.
Обретя возможность мыслить связно, дон Мигель не переставал размышлять о событиях последних месяцев. Поначалу он был готов сделать все, чтобы отомстить Питеру Бладу, в том числе, исполнить свою угрозу в отношении его жены. Но Арабелла Блад спутала все карты, перевернула вверх дном привычный мир де Эспиносы, в котором его врагу давалось только одно право — умереть. Почему он согласился на поединок? Ведь и любовь к донье Арабелле не помешала бы ему – не дрогнув, он предал бы убийцу своего брата самой мучительной казни. Или все-таки помешала бы? Сейчас дон Мигель не был так в этом уверен. И вот он потерпел поражение...
Сладкий яд по капле продолжал вливаться ему в жилы, и несмотря ни на что, он думал об Арабелле лишь с нежностью. Вероятно, он повредился в уме, подобно этому несчастному идальго из Ла Манчи, хотя и без чтения рыцарских романов, и вообразил себя неистовым Роландом. Недаром в бреду его преследовал осуждающий взгляд Диего. По спине дона Мигеля пробежал озноб, словно пушечное жерло коснулось ее...
Кто бы мог подумать, что Педро Сангре столь плохо владеет клинком, что не смог прикончить его одним ударом. И что теперь? Самому бросится на острие шпаги? Последовать совету проклятого пирата и вернуться в Испанию разводить коз?
Окаянная гордость рода де Эспиноса подняла вдруг голову. Он, Мигель де Эспиноса, не сделает ни того, ни другого. К дьяволу!
Примерно половина книги была прочитана. Беатрис казалось, что де Эспиноса начал проникаться приключениями славного дона Кихота Ламанчского. Он, разумеется, слышал имя сеньора Сервантеса и название романа, но, отдавая предпочтение философским трактатам и военным мемуарам, никогда не проявлял интереса к его знаменитому произведению. Как-то он спросил у девушки об авторе, и та пересказала предисловие. Дон Мигель нашел жизнь Сервантеса весьма печальной и заметил:
«Неудивительно, что его сочинение полно горечи».
Беатрис так не думала, но возражать не стала. Между ними установились странные отношения: де Эспиноса терпел ее присутствие с легким налетом снисходительности, а она вела жестокую борьбу со своими чувствами и, боясь выдать их, была предупредительна, но и только.
«Да, конечно, и только...»
Она даже зажмурилась при воспоминании о пережитом стыде.
...Это произошло несколько дней назад. Она встала, чтобы подать дону Мигелю кружку с водой, отодвинув кресло и не заметив, что оно прижимает край простыни, укрывающей раненого. Дон Мигель полулежал в подушках и в этот миг подвинулся еще выше, устраиваясь поудобнее. От этого движения натянувшаяся простыня сползла с него, и Беатрис увидела его плоский живот, по которому сбегала расширяющаяся от пупка к паху полоска черных волос, переходящих внизу в густые завитки, и узкие бедра, охваченные небольшим куском полотна наподобие повязок, которые она видела на индейцах. Девушку бросило в жар, казалось, что не только лицо, но и шея, и плечи заполыхали. К своему ужасу, она не сразу смогла оторваться от созерцания того, что открылось ее взору, а когда все же ей это удалось, то встретилась глазами с ироничным и изучающим взглядом дона Мигеля.
Его, похоже, весьма забавлял конфуз Беатрис.
– Неужели в вашей богатой практике вы не сталкивались с мужской наготой, сеньорита Сантана?
Такого смущения, еще усугубившегося от слов де Эспиносы, ей никогда не доводилось испытывать. Готовая провалиться сквозь пол, она ляпнула первое, что пришло ей в голову:
– Не обольщайтесь, дон Мигель, вы далеко не первый раненый, кого я вижу без одежды.
Боже, что она несет!
Все-таки главной ее добродетелью было умение веселить сеньора адмирала.
– Вот как? – дон Мигель рассмеялся, и Беатрис отметила краешком сознания, что на этот раз он не захлебнулся мучительным кашлем. – Почему же тогда вы так покраснели, сеньорита Сантана? Или я являю собой особенно отталкивающее зрелище?
– Я не заметила принципиальных отличий, – спокойно ответила она.
Не торопясь, Беатрис накрыла дона Мигеля простыней и тщательно подоткнула ее.
– Разумеется. Вы уже сравнивали меня с безродным бродягой, – довольно-таки ядовито сказал он.
«Вот ведь! Откуда во мне такая дерзость?!» – Беатрис была просто в отчаянии.
– Вы все еще хотите пить? – скрывая смятение за сухим тоном, спросила она.
– Если вы окажете мне эту милость, – без тени улыбки ответил де Эспиноса.
...Беатрис покачала головой: ей было непросто вновь переступить порог его комнаты. Сейчас она хотела, чтобы дон Мигель как можно скорее покинул их дом, а еще лучше — никогда не появлялся здесь. Что же, этого не придется слишком долго ждать. За последние дни в состоянии раненого произошли значительные перемены и постоянное присутствие сиделки уже не требовалось, однако де Эспиноса попросил девушку продолжить чтение романа, и она не смогла отказать ему.
Наступил ноябрь. Как-то утром Беатрис сидела на своей излюбленной скамье в тени апельсинового дерева, слушая негромкое журчание фонтана. До праздника Непорочного зачатия оставался месяц, и девушка должна была дать ответ отцу Игнасио.
При мысли о том, что скоро стены обители сомкнутся вокруг нее, Беатрис осознала, что ей будет невыносимо трудно расстаться с отцом и уютным домом, с этим небольшим садиком, где все цветы были посажены ею. И... с резким нелюбезным сеньором адмиралом?
«А он нем-то что толку горевать? Не пройдет и пары недель, как он уедет».
Скоро, очень скоро она распрощается с доном Мигелем, и все вернется на круги своя.
«Вернется? Ой ли!»
«Вернется, я знаю это».
Возможно, отец даст ей время, и она сможет еще немного оставаться с ним, да и рвение священника поуменьшится...
Отец Игнасио посетил дом алькальда, едва узнав, что раненый пришел в себя, и долго беседовал с доном Мигелем наедине. Когда священник вышел из комнаты, на лице его было выражение, будто он по ошибке хлебнул не благородного Темпранильо, а уксуса. С тех пор он еще более рьяно взялся убеждать Беатрис, а также требовал чуть ли не ежедневной исповеди. Но девушка впервые не могла до конца облегчить душу, не решаясь рассказать духовнику о своих чувствах. По счастью, отец Игнасио не задал прямого вопроса, и она не впала в грех лжи.
Де Эспиноса после визита святого отца выглядел таким изнуренным, что Беатрис испугалась возвращения лихорадки, однако раненый не растерял ни капли своей язвительности.
«Значит, и беспокоится не о чем», – в очередной раз одернула себя девушка.
В результате неустанно прилагаемых усилий Беатрис наконец научилась не прятать глаза, когда раненый останавливал на ней тяжелый взгляд, и не вспыхивать, если ей приходилось касаться его – этого, по правде говоря, почти и не случалось.
Выздоровление шло своим чередом, и де Эспиноса уже выходил в патио, благо что сезон дождей близился к концу и воздух стал более сухим и прохладным, особенно по вечерам.
А в памяти Беатрис с удивительной четкостью запечатлелись часы, проведенные у постели дона Мигеля, и вместе с горечью несбыточного она чувствовала радость – оттого что он выжил и что она могла пробыть все это время рядом с ним, даже если их общение нельзя было назвать особо приятным. Впрочем, отдавая ему должное, после того происшествия он стал как будто меньше насмехаться над ней.
Ее охватила тоска.
«Ну что же ты, ведь ты и раньше знала, что так будет? Так что тянуть? Суровая праведная жизнь быстро заставит тебя забыть сиятельного сеньора де Эспиносу и весь этот вздор».
« А если я не хочу? Не хочу забывать его?»
«Тем хуже для тебя...»
Она услышала шаги и обернулась. Отец Игнасио стремительно шел по галерее, направляясь в ту часть дома, где был кабинет Хуана Сантаны. Девушка встала, собираясь подойти к нему, но священник не заметил ее и уже скрылся в арочном проеме.
Беатрис вернулась к скамье. Пора погружаться в повседневные хлопоты: в заботах о раненом она совсем забросила сад, кроме того, на ней лежали обязанности по ведению небольшого, но требующего сил и времени дома отца. Она оборвала сухие листья у цветов и пошла уже на кухню, чтобы отдать распоряжения насчет обеда, но входя в дом, столкнулась с слугой ее отца, Джакобо.
– Сеньорита Беатрис, сеньор Хуан ожидает вас в своем кабинете.
Беатрис удивилась, однако никакие смутные предчувствия не коснулись ее. Пока она не вошла в кабинет.
Сеньор Сантана, немного опечаленный, но преисполненный торжественности, и священник, сохраняющий постное выражения лица, сидели рядом в креслах, перед ними стоял стул.
«Как будто трибунал...»
– Благословите меня, святой отец, – сдержанно обратилась Беатрис к отцу Игнасию, наклоняя голову, – Доброе утро, папа.
– Мир тебе, дочь моя, – брюзгливо ответил священник.
– Беатрис, садись, – сеньор Сантана указал ей на стул.
Она села, напряженно глядя на мужчин.
– Ты не догадываешься, зачем я позвал тебя?
– Нет, отец.
– Беатрис, время пришло. Не скрою, мне жаль расставаться с тобой, но отец Игнасио убедил меня...
«Я не хочу, я не готова!»
Сердце девушки билось где-то в горле.
– Да, дочь моя, что проку откладывать? Вот и мать Агата несколько раз спрашивала о тебе. В последние недели ты не появлялась в обители, и она потеряла тебя.
– Вы знаете, отец Игнасио, по какой причине... – с трудом выговорила Беатрис.
– Знаю, и ты прекрасно справилась. Я навестил сеньора де Эспиносу и вижу, что он, с Божьей милостью, поднялся на ноги и не нуждается более в сиделке.
– Ты как будто не рада? – хмурясь, спросил сеньор Сантана, – Отец Игнасио сказал, что таково было его условие, когда он благословил тебя ухаживать за раненым. Я удивлен, что ты не сообщила мне об этом, и уж во всяком случае, я думал, что ты будешь готова.
Возможно, священник и говорил что-то подобное, но Беатрис не помнила этого. В горле пересохло. Она беспомощно посмотрела на отца:
– Я бы хотела остаться с тобой до Рождества...
Губы сеньора Сантаны сурово сжались:
– Я не понимаю, Беатрис, почему вдруг ты заупрямилась. Разве это не твое желание тоже? Я дал тебе достаточно времени на обдумывание.
– Дочь моя, – подал голос священник, – Служение Господу нашему – это величайшее благо. Откуда эти колебания?
– А праздник Непорочного Зачатия – вполне подходящий день для принятия пострига, – добавил сеньор Сантана.
– Мать Агата ждет тебя завтра. Этот месяц ты проведешь в обители как послушница, готовя свою душу к великому событию.
– Завтра?! – сердце Беатрис оборвалось в бездну.
– Остается совсем мало времени. Но ты уже знакома с жизнью обители, так что мы успеем.
И вот еще, дочь моя, твои наряды чересчур вызывающие. Давно пора сменить их на что-нибудь более подобающее.
– Да, отец Игнасио...
– Лусия поедет с тобой до монастыря, – растроганно сказал Хуан Сантана. – К сожалению, дела не позволяют мне проводить тебя, но на днях я приеду тоже, чтобы повидаться с тобой. А теперь ступай, нам еще нужно обсудить кое-что, а тебе — собраться.
Странное дело, мысли о Питере Бладе не вызывали больше жгучей ненависти у дона Мигеля де Эспиносы. Вернее, ненависть никуда не делась, но поблекла, перегорела и стала похожа на боль старой раны, которая, как он знал, может ощущаться еще многие годы, постепенно становясь частью тебя.
Он поймал себя на том, что думает о сеньорите Сантана. Оказывается, он привык к ней, к ее глубокому звучному голосу, к уверенным и сильным рукам и к легким, почти не причиняющим боли касаниям, когда она перевязывала его. Бедняжку так смущали его выпады. Зря он был груб с ней...
Он невольно сравнивал ее с Арабеллой, которая все еще владела его душой. Миссис Блад представлялась ему рвущимся ввысь огоньком свечи, непокорным и обжигающим. А дочь алькальда Сантаны вызывала в памяти образы языческих богинь, чьи изваяния он видел в Риме, воплотившихся в теле земной девушки. Статная, более плотного чем Арабелла сложения, с высокой грудью, Беатрис Сантана была словно... солнечный ветер. Де Эспиноса удивился себе, что за ерунда, как это ветер может быть солнечным?
Сегодня он еще не видел ее, а уже вечереет. Почему-то ее не было за обеденным столом, и Хуан Сантана ни словом не обмолвился о своей дочери. И она не пришла позже читать этот бесконечный роман, к которому де Эспиноса тоже привык.
С другой стороны, что ему до прелестной Беатрис, перед ним со всей очевидностью вставал вопрос: чем он сейчас займется. Он все еще был адмиралом Испании, хотя, конечно, длительное отсутствие не могло не отразиться на его дальнейшей карьере.
Когда cудьба привела галеон де Эспиносы к месту крушения «Пегаса», остальная эскадра стояла в Санто-Доминго, а где она сейчас — одному дьяволу известно. Хорош адмирал, который понятия не имеет, что происходит с вверенными ему кораблями!
В свое предыдущее пребывание в Ла Романе дон Мигель написал письмо королевскому наместнику, дону Барталомео де Ованде – потомку того самого Николаса де Ованды, одного из первых наместников его католического величества на Эспаньоле, в котором ссылался на важные семейные дела, требующие немедленного вмешательства. В тот момент его мало волновало, как отнесется наместник к его посланию.
Как только дон Мигель немного пришел в себя, он продиктовал Эстебану новые письма — де Ованде и своим капитанам, отлично понимая, что упомянутые причины его продолжающегося отсутствия — как то приступ тропической лихорадки и необходимость ремонта корабля – звучат туманно и неубедительно. Наверняка дон Бартоломео успел уже известить Королевский Совет об возмутительном поведении флотоводца, некогда пользовавшегося особыми милостями Карлоса II. Неудивительно, если его уже сместили.
В любом случае, ему следовало как можно скорее отправляться в Санто-Доминго.
Беатрис все-таки пришла, и де Эспиносе бросилась в глаза перемена, произошедшая в ней: прежде она одевалась скромно, но предпочитала светлые, живые тона, теперь же на девушке было темно-коричневое платье с глухим воротом, а лицо стало замкнутым и отрешенным.
Рамиро внимательно оглядел девушку и, после приветствия, вдруг заявил, что забыл купить нужных ингредиентов для своих тинктур, а посему должен срочно отправиться в лавку аптекаря.
После его ухода в комнате повисло неловкое молчание. Дон Мигель обратил вниманием, что девушка не принесла книгу и хотел было шутливо осведомиться, уж не надоел и ей сеньор Сервантес, но Беатрис заговорила первой:
– Прошу меня извинить, дон Мигель, но боюсь, что я не смогу больше читать вам. Я зашла, чтобы попрощаться.
– Вы уезжаете, сеньорита Сантана? Надолго?
– Да, надолго, – она грустно улыбнулась. – Рада, что у вас все благополучно. Я буду ... молиться за вас.
Де Эспиноса, забыв, что недавно призвал себя сосредоточиться на собственных неурядицах, ощутил беспокойство:
– Куда вы едете?
Беатрис заколебалась, говорить ли ему, но решив, что в этом нет никакой тайны, ответила:
– В аббатство бенедиктинок, это в нескольких лигах к северу от Ла Романы.
– Там же находится ваш госпиталь? Тогда почему вы сказали, что пришли попрощаться?
– Мы больше не увидимся, дон Мигель. Я еду туда, чтобы стать монахиней.
– Вы?! – воскликнул пораженный де Эспиноса, – Я не заметил в вас склонности к монашеской жизни.
– И тем не менее, это так.
– Послушайте, сеньорита Сантана, далеко не редкость, когда девушка принимает постриг не по велению свыше, а по другим причинам, будь то нужда или еще какая беда. Вы молоды и хороши собой, пусть не купаетесь в роскоши, но и не живете в нищете. Что толкает вас к этому?
– Почему вы отказываете мне в душевном стремлении? – начала сердится Беатрис.
– Вы не созданы для монастыря, сеньорита Беатрис. Вы там зачахнете.
– Что известно вам о том, кто создан, а кто нет? – раздосадовано фыркнула девушка.
– Известно, – де Эспиноса говорил быстро и проникновенно, сам не понимая, почему он пытается переубедить ее. – В нашем роду и среди моего окружения не раз случалось, что девушки становились монахинями. Среди них, безусловно, были те, кто услышал в своем сердце глас Божий, или кто надеялся за стенами обители укрыться от несправедливости мира, но еще чаще этого хотела семья. А иногда юным созданиям в монашестве виделся способ убежать от самих себя и даже, прости Господи, они уходили в монастырь из-за несчастной любви. Судьба этих последних достойна особого сожаления.
– Ваши слова отдают богохульством. А я не юное создание, — Беатрис была вне себя от гнева, потому что де Эспиноса оказался слишком близок к истине.
– Даже сейчас вы не можете скрыть своей грусти, – проницательно сказал он, не отрываясь глядя в лицо девушке.
– Я должна идти. Прощайте, – она почти выбежала из комнаты, оставив де Эспиносу в глубокой задумчивости.
Он медленно поднялся из кресла, в котором сидел, и прошелся по комнате. Для него отчего-то было невозможно представать сеньориту Сантану в монашеской косынке, и не потому, что обычно богатое воображение отказалось служить ему, но все его существо вдруг воспротивилось подобному исходу. В голове мелькали смутные догадки, неоформившиеся до конца мысли. Постепенно среди всего этого сумбура возникло и стало набирать силу одно решение.
«Мало я натворил безумств? – насмешливо спросил он себя. – Одним больше. Почему бы и нет».
продолжение следует
Беты (редакторы): fitomorfolog_t
Фэндом: Сабатини Рафаэль «Одиссея капитана Блада»
Персонажи: Дон Мигель де Эспиноса/ОЖП, Эстебан, Питер Блад, Арабелла, омп и ожп
Рейтинг: R
Жанры: Гет, Ангст, местами Экшн
Размер: Макси
Посвящение: Giansar - с благодарностью за поддержку и терпение, Natoth и fitomorfolog_t - за советы, касающиеся матчасти.
Примечания автора:читать дальше
продолжение "Пути домой", что было дальше с доном Мигелем, постканон, 1689-1696 гг
Мелодрама, романс,
В истории присутствуют Питер и Арабелла - в воспоминаниях и в последних главах, но они являются пусть значимыми, но не самыми главными героями.
матчасть условна, посему - местами некоторая историческая AU + умышленное допущение автора
Присутствуют цитаты из романа Сервантеса "Дон Кихот"
читать дальше
Пролог
Душа дона Мигеля де Эспиносы блуждала по странным мирам.
Он не представлял, сколько прошло времени. Проваливаясь во тьму, он был уверен, что умирает, более того — что его душа отправляется прямиком в преисподнюю, и поэтому очень удивился, когда вместо ожидаемых котлов с кипящей смолой и красноглазого дьявола увидел свои апартаменты на «Санто-Доминго». А в его объятиях была Она — донья Арабелла, женщина, пагубная страсть к которой заставила его забыть о долге и чести. Он не довершил возмездие и обрек себя на муки ада. Ему следовало бы ненавидеть ее, а вместо этого его охватила смертная тоска. Сейчас она вырвется...
Однако Арабелла, напротив, приникла к нему и закрыла глаза. Дон Мигель чувствовал ее нежное тело под своими ладонями, и безграничная радость затапливала его, не оставляя места упрекам и сомнениям.
Но на этом странствия его души не закончились. Все переменилось, и теперь он будто бы парил в воздухе. Внизу он видел распростертого на кровати мужчину, грудь которого стягивала окровавленная повязка. Дон Мигель узнал себя и вновь удивился. А затем неведомая сила подхватила его и повлекла прочь.
Взгляду де Эспиносы открылся «Санто-Доминго», с убранными парусами и закопченными, почерневшими мачтами. В фальшборте слева зияла огромная дыра, а палуба местами прогорела насквозь. Несмотря на ночь, матросы при свете ламп меняли доски палубного настила.
Вид искалеченного галеона, как ни странно, не вызвал у дона Мигеля ни недоумения, ни гнева. Его душа летела дальше, на запад, вдоль серебряной дорожки, проложенной луной по волнам.
Бескрайний морской простор бороздил небольшой шлюп. Душа де Эспиносы споткнулась, прервав свой полет, и рухнула вниз. В кормовой каюте он увидел двоих — мужчину и женщину. Своего смертельного врага и Ее.
И тогда дон Мигель понял, что все-таки попал в ад...
1 Дочь алькальда
Октябрь 1689
Беатрис, старшая дочь Хуана Сантаны, алькальда Ла Романы, вышла в патио их белостенного дома. Солнечное утро обещало очередной ясный день, и стоило насладиться относительной прохладой, прежде чем зной станет нестерпимым. Этот сезон дождей был удивительно щедр на погожие деньки, да и шторма, обрушивающиеся на Эспаньолу, не выказывали своего обычного свирепого нрава.
Во внутреннем дворике, окруженном крытыми сводчатыми галереями, росло несколько пальм и апельсиновых деревьев, под ними стояли деревянные скамьи с резными спинками. В центре дворика мелодично журчал фонтан, окруженный вазами с тропическими цветами.
Беатрис присела на скамью и с наслаждением вдохнула пряный аромат плюмерий, к которому примешивались запахи близкого моря и тропических лесов, окружающих городок.
Такие мгновения почти примиряли ее со скукой Ла Романы.
Девушке, которая выросла в суетливой и шумной Севилье, было непросто привыкнуть к маленькому сонному городишке, где за целый год не увидишь ни одного нового лица. Но обстоятельства вынудили ее отца, благородного, но крайне бедного идальго, искать счастья в Новом Свете. Сеньору Хуану не слишком везло поначалу, однако затем ему оказал покровительство Ксавьер Сантана, с которым они были в дальнем родстве. Сеньор Ксавьер был алькальдом Ла Романы, и два года назад, когда он внезапно умер, отцу Беатрис удалось получить его место. Впрочем, одуряющая монотонность жизни городка была совсем недавно нарушена прибытием двух грандов... Беатрис слегка нахмурилась: ни к чему воспоминать об этом.
«Скука – сестра уныния, а уныние есть грех».
Сеньорита Сантана услышала скрипучий голос отца Игнасио и, вздрогнув, оглянулась – уж не стоит ли тот за спиной, готовый ревностно оберегать ее от неподобающих мыслей. Разумеется, рядом никого не было, и Беатрис тихо рассмеялась: этак она начнет шарахаться от собственной тени. А ее духовник желает ей только блага. По-своему, конечно.
Уже через час колокол церкви Сантьяго-де-Ла-Романа созовет всех на мессу, а после можно будет почитать. Отцу недавно доставили из Севильи новые книги. Или закончить вышивать покров для обители, тем более, что книги наверняка светского содержания, а не духовного. Да, занятие вышивкой более подходит благочестивой незамужней девице, строго напомнила себе Беатрис и тут же иронично заметила: «Старой деве, так будет точнее».
...Несмотря на то, что в Новом Свете девушки хорошего происхождения, даже не могущие похвастаться большим приданным, не оставались долго под сенью отеческого дома, Беатрис Сантана, достигнув двадцативосьмилетнего возраста, так и не вышла замуж. В соискателях руки миловидной дочери сеньора Сантаны поначалу не было недостатка. Но независимый склад ума и твердость характера, проявляющиеся даже в те краткие моменты общения с Беатрис, которые дозволяла строгая испанская мораль, настораживали потенциальных мужей. Гораздо больше их привлекала Инесс, младшая дочь Сантаны.
Беатрис это не слишком огорчало, ведь ни разу она не ощутила не только любовного волнения, но и достаточно сильного интереса ко всем этим сеньорам, многие из которых смотрели на нее как... на цесарку, поданную к их столу...
«Так уж ни разу?» – насмешливо спросил внутренний голос.
«Это не считается!» – возразила ему Беатрис.
«А если...»
«Нет» – отрезала она.
О любви дело и не шло, прежде всего от нее требовалось почитать своего мужа, но сеньорите Сантана виделась в этом какая-то неправильность. Возможно, виной тому было образование, которое вопреки традициям дал ей отец. Хотя с недавних пор ей казалось, что он сожалеет об этом, по-видимому, всерьез опасаясь за ее будущее. Большое влияние на сеньора Хуана оказывал и отец Игнасио, который убеждал Беатрис принять постриг и даже обсуждал это с ее отцом как дело решенное. Именно поэтому Хуан Сантана, скрепя сердце, дал согласие на брак своей младшей дочери Инесс в прошлом году. Что касается самой Беатрис, то она понимала, что рано или поздно, но сделать выбор придется, и отцовский дом, где она обладала определенной свободой, сменит дом мужа или обитель.
Священник благословил Беатрис помогать страждущим в больнице при женском бенедиктинском монастыре, находившемся в десятке лиг от Ла Романы, рассчитывая таким образом склонить ее к монашеской жизни. Настоятельница, мать Агата, была справедлива и по-доброму относилась к ней, называя ее своей духовной дочерью. Время шло, монастырь становился неизбежностью. Но хотя Беатрис не произнесла ни одного слова против, решение она пока не приняла. Отец не принуждал ее сделать это немедленно, и девушка была благодарна ему.
– Сеньорита!
Размышления Беатрис нарушил звонкий голос Лусии, ее служанки, которая вихрем ворвалась в патио и, подобрав юбки, бросилась к своей госпоже.
– Ой, что я вам скажу! Два галеона, что недавно стояли на рейде, вернулись!
Внутри Беатрис что-то дрогнуло, но ее голос прозвучал спокойно:
– Лусия, ты уже была на рынке и наслушалась там досужих сплетен, не так ли?
– Да нет же, нет! — затараторила служанка, блестя темными как маслины глазами. – Я и сама добежала до порта и видела их! Так что ваш почтенный отец наверняка будет вновь принимать тех знатных сеньоров!
Сеньорита Сантана попыталась подавить волнение. Провидение или Господь услышали ее мысли — те, которые она скрывала от самой себя, и посылают ей это испытание?
– Только знаете, еще что? – вдруг понизив голос, зашептала Лусия, не замечающая ее переживаний. – Корабли побывали в бою! Ох, неужели с тем молодым красивым сеньором приключилась беда? – служанка жалостно свела брови.
Как ни старалась Беатрис справиться с собой, ее сердце забилось, будто она взбежала на один из высоких холмов, окружающих Ла Роману. Но предметом беспокойства госпожи был вовсе не «молодой красивый сеньор», о котором сожалела служанка.
– Хватит болтать, Лусия! И не выдумывай того, чего не знаешь!
Ударил колокол церкви Сантьяго.
– Поспешим, отец Игнасио непременно заметит, если мы опоздаем на мессу. Все выяснится, если знатные сеньоры соблаговолят почтить нас своим присутствием, а пока и говорить не о чем.
***
– Вы окажете мне честь, если остановитесь в моем доме, – сеньор Сантана церемонно поклонился посетителям, которых, сказать по правде, не ожидал увидеть еще когда-либо.
Дон Эстебан с правой рукой на перевязи и доктор Рамиро, решившийся ненадолго оставить раненого, ответили ему не менее учтивым поклоном.
– Насколько тяжело ранен дон Мигель? – обратился сеньор Хуан уже к доктору.
– Клинок прошел совсем рядом с сердцем. Рана чрезвычайно опасна сама по себе, но к ней добавилась еще лихорадка, – Рамиро сокрушенно покачал головой. – За четыре дня, прошедших после ранения, дон Мигель пришел в себя только один раз — именно тогда он и высказал свое желание направиться в Ла Роману.
– Дон Мигель найдет здесь самый радушный прием, и я распоряжусь, чтобы вам предоставили все необходимое, сеньор Рамиро, – на лице Хуана Сантаны было написано искреннее огорчение.
Он был крайне польщен, что может оказать услугу гранду Испании, но вместе с тем его снедало любопытство.
...Когда три недели назад на рейде бросил якорь красавец «Санто-Доминго», весь городок был взбудоражен небывалым событием. А Хуан Сантана пришел в изумление, когда выяснилось, что его родич был дружен с представителем рода де Эспиноса. Узнав о смерти Ксавьера Сантаны, дон Мигель опечалился, чего нельзя было сказать о сеньоре Хуане, который, напротив, был рад возможности свести полезное знакомство. Однако де Эспиноса был не очень-то настроен внимать сетованиям на тяготы жизни небогатого – да что там говорить, если бы не преждевременный переход кузена Ксавьера в лучший из миров, так и оставшегося бы нищим, идальго. И вдруг он решил вернуться именно в Ла Роману!
Видимо, удивление все-таки проступило на лице сеньора Сантаны, потому что дон Эстебан счел нужным пояснить:
– Ла Романа – ближайшее поселение, которое можно назвать... городом. Понимаете, сеньор Сантана, дон Мигель хотел бы избежать огласки... Дело деликатное... И я... мы благодарны вам...
– Понимаю, – кивнул тот, – у меня есть крытые носилки, подходящие чтобы разместить раненого, так мы избежим лишних глаз. Но возможно ли переносить дона Мигеля?
Рамиро наклонил голову:
– При достаточной осторожности, не думаю, чтобы ему стало хуже.
– Я должен отдать распоряжения. Прошу вас, сеньоры.
Они вышли из кабинета и в конце коридора столкнулись с Беатрис. От слуг она успела узнать, что ее отец беседует с молодым де Эспиносой и доктором. Полный тревоги взгляд девушки упал на руку дона Эстебана. С какими же новостями пожаловали внезапные гости?
– Беатрис, я должен тебе кое-что сказать, – Сантана приглашающим жестом указал на двери гостиной, – пройдемте.
Войдя в гостиную, он негромко проговорил, обращаясь к дочери:
– Мы окажем гостеприимство дону Мигелю де Эспиносе. Он нездоров.
Беатрис с тревогой взглянула на осунувшегося, постаревшего доктора Рамиро с воспаленными от недосыпания глазами.
– Что случилось? Дон Мигель... ранен?
– Да, сеньорита Сантана, это так, – ответил он.
– Дон Мигель не желает огласки, нужно настрого предупредить слуг, – добавил отец.
Окружающие Беатрис предметы потеряли четкость. Опустив голову, она закусила губы, чтобы удержаться от подступивших слез. Что это с ней такое? Ни в коем случае нельзя, чтобы отец и гости заметили неожиданное проявление ее чувств. Она отвернулась к окнам.
– Мы вернемся на «Санто-Доминго», чтобы все подготовить, — сказал Рамиро.
Дон Эстебан согласно кивнул. Оба направились уже к дверям, когда девушка сказала:
– Отец, позвольте мне помочь в уходе за раненым. Сеньор Рамиро, ведь вам нужна сиделка? Вы на ногах едва стоите.
Сантана удивленно нахмурился, а врач в замешательстве пробормотал:
– Но... как же можно, невинной девице...
– Монахини из ордена святого Бенедикта ухаживают за немощными в больнице монастыря. Большинство из них никогда не были замужем. А я уже много раз помогала им в этом богоугодном деле.
– Это правда, – признал Сантана.
Однако он продолжал колебаться.
– Меня вполне можно считать послушницей, — улыбнулась Беатрис, – но если у вас остались сомнения, я испрошу благословения у отца Игнасио.
– Что же, хорошо — но только если отец Игнасио благословит тебя, Беатрис.
2 Сеньор адмирал
Беатрис Сантана никак не могла разобраться в обуревающих ее чувствах. В груди щемило, и причиной тому на этот раз была не только ее сострадательность к людским мучениям — будь то убогий нищий или служанка, обварившая руку на кухне, или даже муки бессловесных созданий Творца, которые также никогда не оставляли ее равнодушной. Возможно, отец Игнасио тоже почувствовал это, потому что долго и пытливо смотрел в лицо Беатрис, словно пытаясь узнать мысли девушки или заглянуть ей в душу.
Ничего так и не прочитав в ясном взгляде сеньориты Сантана, он весьма неохотно дал ей свое благословение, заметив, что намерен регулярно навещать больного и разумеется, молится за его душу — если Создателю будет угодно призвать ее к себе. Он также счел своим долгом упомянуть о грядущем празднике Непорочного зачатия, намекая девушке, что этот день как нельзя лучше подошел бы для совершения обряда пострига. Беатрис потупилась, не желая, чтобы священник увидел непокорность в ее глазах. По счастью, он принял это за смирение и отпустил ее с миром.
Сеньорита Сантана вышла из церкви, раздумывая уж не солгала ли она, вольно или невольно, своему духовнику, когда отвечала на его вопрос о причинах, побудивших ее на этот шаг? Но почему-то это не сильно ее смущало.
После того, как стихла суета, сопровождающая появление носилок с доном Мигелем, девушка зашла в отведенную для него комнату. Ставни были закрыты, чтобы солнечный свет не беспокоил раненого.
«Нужно будет открыть окна ночью, станет хоть немного прохладнее», – подумала Беатрис, с беспокойством глядя на дона Мигеля.
Недвижный, с заострившимися чертами лица, он был бы похож на мертвеца, если бы лихорадка не зажгла на его скулах багровые пятна. Льняная простыня укрывала его до пояса. Затрудненное, неровное дыхание едва вздымало перевязанную грудь. У изголовья постели поставили небольшой столик, на котором доктор Рамиро уже разложил медицинские принадлежности, там же неярко мерцала лампа. Сам доктор, опустив голову, сидел в глубоком кресле. По-видимому, он задремал и встрепенулся только когда Беатрис подошла вплотную.
– Сеньорита Сантана? Я не слышал, как вы вошли. Вас допустили?
– Да, сеньор Рамиро, – Беатрис посмотрела на де Эспиносу, – дон Мигель все время... так?
Рамиро со вздохом кивнул и сказал:
– Иногда жар усиливается, тогда дон Мигель начинает метаться и может сорвать повязку. Это очень опасно. – Затем он спросил: – Итак, что вы умеете?
– Покормить, умыть больного. Дать воды или лекарство. Еще сестра Маргарита учила меня накладывать повязки...
– В этом вряд ли возникнет необходимость. А вот все остальное... хорошо, что у вас есть опыт, – сказал врач, массируя глаза. – Извините.
– Вам нужен отдых.
– Не могу это отрицать, сеньорита Сантана.
Беатрис указала на вторую кровать, стоящую у противоположной стены:
– Тогда что вас останавливает? Я буду здесь.
Он с благодарностью посмотрел на нее:
– Вы должны обязательно разбудить меня, если в состоянии раненого произойдет перемена.
– Конечно, сеньор Рамиро.
Доктор уснул кажется прежде, чем его голова опустилась на подушку, а Беатрис села в кресло, которое он занимал прежде. Она не могла отвести глаза от лица раненого. Как разительно он отличался от того блестящего гранда, который появился в их доме, верно, только для того, чтобы смутить душу сеньориты Сантана!
...Впервые Беатрис увидела дона Мигеля за обедом. Отец представил его как прославленного адмирала и друга их преждевременно усопшего родственника. Дона Мигеля привели в Ла Роману дела, кроме того, он наделся повидаться со своим другом, не ведая об его смерти.
Хуан Сантана гостеприимно предложил де Эспиносе оставаться в их доме, пока дела не будут улажены. Тот вежливо поблагодарил, сказав, что привык находиться на борту своего галеона, и возможно, лишь иногда составит компанию радушному алькальду за обедом или ужином. Весьма довольный сеньор Хуан заверил, что всегда рад принимать выдающегося флотоводца и друга его дорогого кузена. Любезность следовала за любезностью, пока дон Мигель не расхохотался, клятвенно пообещав злоупотребить добротой хозяина.
Нечасто у них бывали подобные гости – прямо сказать, ни разу. Остроумный собеседник, де Эспиноса стал центром притяжения для всех присутствующих за столом.
Лишь также приглашенный к обеду отец Игнасио хмурился и что-то бормотал себе под нос.
Дон Мигель де Эспиноса был намного старше Беатрис, с резким лицом человека, привыкшего повелевать, его волнистые черные волосы обильно пронизывали серебряные нити, а виски были совсем седыми. Взгляд девушки все время возвращался к нему, и она с большим удивлением чувствовала, что ей хочется видеть его, говорить с ним, нарушая все нормы и правила – обо всем, о каких-то пустяках, о море, о видах на урожай, о прочитанных книгах...
Ей пришлось одернуть себя и напомнить о недопустимости такого поведения.
И было совершенно закономерно, что возможности для подобных излияний Беатрис не представилось и представиться не могло, хотя дон Мигель действительно появлялся в доме алькальда почти каждый день. До невозможности учтивый, он не давал ни малейшего повода заподозрить, что сам испытывает хоть какой-то интерес к Беатрис. Его темные глаза скользили по девушке с вежливым равнодушием, и ей отчего-то становилось грустно. А ведь сеньорита Сантана всегда была здравомыслящей и уравновешенной девушкой. Впрочем, она и сейчас прекрасно осознавала всю беспочвенность своих тайных грез.
В те моменты, когда Беатрис могла общаться со знатным гостем, она внимательно изучала
его. Однако она была вынуждена признать, что Дон Мигель совершенно непостижим для нее. Любезность не могла скрыть его бешенной гордости и высокомерия. Казалось, им владела какая-то идея, заслонившая ему весь окружающий мир...
Когда наконец «Санто-Доминго» поднял якорь и скрылся за гористым мысом, она вздохнула с облегчением и посоветовала себе выбросить все глупости из головы — и чем скорее, тем лучше. Для окружающих ее терзания остались тайной. Но как знать, не тревожил ли сон Беатрис образ сеньора адмирала и его глубокий взгляд, и не орошала ли она в ночном мраке подушку слезами...
…Из задумчивости ее вывел глухой стон. Голова дона Мигеля мотнулась, он пробормотал что-то неразборчивое. Обильная испарина покрывала его лицо. Беатрис робко коснулась горячего влажного лба. Несмотря на то, что она сама предложила свои услуги, ею владела неуверенность. Она оглянулась на столик, где уже были приготовлены губки и глубокая чаша с водой.
«Пора вспомнить, зачем я здесь. Дон Мигель сейчас болен, и в этом он ничуть не отличается от тех несчастных, за которыми я ухаживала в монастырском госпитале», – эта мысль вернула ей решимость, она протянула руку к бутылочке с уксусом и плеснула в воду.
Осторожными движениями Беатрис обтерла лицо и шею раненого, после чего провела губкой по его широким, мускулистым плечам прирожденного воина, затем по груди над повязкой. Теперь ее движения были сосредоточенными и уверенными, но все же она остановилась, дойдя до края простыни, укрывающей де Эспиносу. За тяжелыми больными ухаживали исключительно монахини, и Беатрис попросту не знала, как ей действовать. Пока она колебалась, дон Мигель тихо, но отчетливо произнес:
– Арабелла, не исчезай, прошу тебя...
Беатрис вздрогнула. Глаза раненого открылись, но он смотрел куда-то сквозь девушку и она поняла, что дон Мигель не осознает ее присутствия.
– Арабелла! – он попытался приподняться, и Беатрис положила руки ему на плечи, удерживая его.
– Т-с-с, тише, тише, — прошептала она.
Раненый закашлялся, в пробитой груди сипело и клокотало. Беатрис испугалась, что сейчас у него пойдет горлом кровь.
– Да ложитесь же! – в отчаянии воскликнула она. – Вам нельзя разговаривать!
– Где ты? – он обессиленно опустился обратно на постель.
– Я здесь... все хорошо... – Беатрис положила ладонь ему на лоб.
Кажется, это прикосновение успокоило его, потому что он закрыл глаза и повторил за ней:
– Все хорошо, да... теперь все хорошо...
Женское имя, услышанное Беатрис из уст де Эспиносы, подвело черту под всеми ее неясными мечтами. Она глубоко вздохнула:
«А чего я ожидала? Наверняка он встречал в своей жизни женщин, которые были способны вызвать у него любовь и восхищение...»
Отец говорил, что у де Эспиносы нет семьи, а только племянник, дон Эстебан, сын подло убитого брата. Тот появился незадолго до отплытия дона Мигеля – красивый юноша, на лице которого застыло высокомерие, и это о нем беспокоилась утром Лусия.
Но кто мог утверждать, что сердце дона Мигеля оставалось свободным? Что оно свободно сейчас? Беатрис почувствовала горечь и жгучую досаду. Господи, неужели она ревнует?!
«Арабелла... но ведь это не испанское имя. Французское? Английское?», – словно в ответ на ее мысли, раненый произнес несколько слов по-английски.
Беатрис недостаточно знала язык, чтобы точно понять смысл сказанного, но это весьма напоминало проклятия.
«Ну а мне-то что за дело до того, кого гранд Испании зовет в бреду и кого он проклинает на чужом языке?»
Она даже рассердилась, и странным образом это помогло ей справиться с собой.
«Сама жизнь его под угрозой, и его сердечные привязанности — последнее, о чем я должна думать. Я сделаю все, что в моих силах, и исполню долг христианского милосердия. Если угодно Господу, он выживет, а дальше наши пути разойдутся. Так о чем я страдаю?»
Беатрис деловито принялась перебирать бутылочки с тинктурами, расставленные доктором Рамиро на столике.
Скрипнула дверь, в комнату заглянула Лусия. Беатрис приложила палец в губам и, бесшумно ступая, подошла к дверям. Служанка пришла узнать, куда подавать ужин для госпожи и сеньора Рамиро. Беатрис распорядилась принести поднос с фруктами, сыром и хлебом прямо в комнату. Что касается сеньора Рамиро, она не хотела будить его и сказала оставить для него холодной телятины на кухне. Немного подумав, она велела сварить некрепкого бульона для раненого, надеясь, что ей удастся заставить того проглотить хоть немного.
Де Эспиноса беспокойно зашевелился, его рука поползла к повязке, и Беатрис поспешила вернуться к нему. Жар не спадал, и она снова взяла губку. Работа, многократно проделываемая и прежде, окончательно вернула ей присутствие духа. Кроме того, она видела, что раненому это приносит облегчение, он затихал, особенно когда Беатрис опускала свою руку на его лоб. Постепенно его дыхание стало ровнее.
«Вот так то лучше, – подумала девушка. – И толку больше».
***
Франциско Рамиро проснулся поздним вечером, ощущая себя необыкновенно отдохнувшим.
Доктор услышал тихое пение и узнал полузабытую колыбельную своего детства. Он поднял голову и изумленно воззрился на Беатрис, которая сидела в кресле, придвинутом к самой кровати де Эспиносы.
Окна были распахнуты, в комнате стало прохладнее. Колеблемый ветерком свет лампы придавал теплый золотистый оттенок смуглой коже девушки, темно-карие глаза лучились добротой, и Рамиро невольно залюбовался ею.
Беатрис смущенно улыбнулась:
– Я разбудила вас, сеньор Рамиро? Но мне кажется, это нравится дону Мигелю.
– Напротив, я удивлен, что вы не разбудили меня раньше, сеньорита Сантана, – Рамиро встал и, подойдя к раненому, сказал:
– О, дон Мигель и в самом деле выглядит немного иначе. Спокойнее... Как вам это удалось?
Она пожала плечами:
– Я не делала ничего особенного. Правда, решилась дать ему немного бульона, не спросив вас. И он даже выпил половину чашки.
– Вы, видимо, посланы самим Небом, сеньорита Сантана, – улыбнулся пожилой врач, – ведь я уснул, не сказав вам ни слова о том, что вы должны делать. Но вижу, что вы превосходно справились и без моих наставлений. А теперь идите отдыхать, вы еще понадобитесь мне...
***
События последних лет сменяли друг друга, перемежались яркими, сохранившимся в памяти до мельчайших подробностей сценами из далекого прошлого. Дон Мигель де Эпиноса видел великое множество людей, давно ушедших из его жизни, своего брата и себя — со стороны, словно незримо присутствуя при их встречах.
Адское пламя сжигало его изнутри, из обугленной груди рвался безумный крик. И в то же время он не мог издать ни звука...
Но вот его душе прискучило скитаться, и дона Мигеля все чаще начала захлестывать темнота. Он желал благодатного небытия, однако в этом ему опять было отказано.
Он почувствовал бережные прикосновения и сперва возмутился: почему его никак не оставят в покое? Но прикосновения дарили утешение, гасили бушующий в нем огонь. Из невообразимой дали долетел нежный голос, и де Эпиносе показалось, что когда-то — давно, очень давно, его мать пела эту песню. Или похожую? Голос звал за собой, и душа встрепенулась в нем, стряхнула оцепенение. Он обязательно последует за этим голосом, только немного соберется с силами...
3 Любовь и страдания сеньориты Сантана
На другой день Беатрис пришла в комнату де Эспиносы вместе с Лусией. Доктор Рамиро заканчивал перевязку, и Беатрис сглотнула, бросив взгляд на покрасневшую от крови воду в небольшом тазу. Однако, доктор казался довольным.
– Доброе утро, сеньорита Сантана.
– Доброе утро, сеньор Рамиро. И думаю, вы может обращаться ко мне по имени, ведь я теперь ваша помощница. Как прошла ночь?
– Лучше, гораздо лучше. Вот, посмотрите, сеньорита Беатрис, – доктор указал ей на ворох скомканных, в бурых пятнах, бинтов: – Вы не боитесь вида крови? – он внимательно посмотрел на девушку. Та сжала губы и покачала головой, что вызвало у него добродушную усмешку: – Кровотечение почти прекратилось и воспаление проходит, это хороший признак.
– Я рада. Лусия, убери здесь и принеси воды.
Дождавшись, когда служанка уйдет, Беатрис неожиданно для самой себя задала вопрос:
– Сеньор Рамиро, вам, быть может, известно это имя — Арабелла?
– Кто... Откуда оно известно вам?! – опешил врач.
Беатрис смутила такая реакция, и она не знала, что ответить, но Рамиро уже догадался:
– Я понял. Дон Мигель иногда зовет ее в забытьи. Увы, с этим именем у него связаны тяжелые воспоминания...
– Простите... – Беатрис корила себя за любопытство и бестактность.
– Вам не за что просить прощения, сеньорита Беатрис. Вы не могли знать.
Появление Лусии, которая несла большой кувшин с водой, заставило обоих прервать разговор. Водрузив свою ношу на столик, она выжидающе уставилась на свою госпожу.
– Сеньор Рамиро, для вас приготовлен завтрак, Лусия проводит вас.
Оставшись одна, Беатрис привычным уже движением дотронулась до лба де Эспиносы: лихорадка не отпускала его, но даже сравнительно небольшого опыта девушке хватало, что бы понять, что ему и в самом деле немного лучше. Она решила вновь обтереть его, и на этот раз, запретив себе «неуместный душевный трепет» – как ей услужливо подсказал неугомонный внутренний голос, спокойно закатала простынь чуть выше колен раненого.
Беатрис негромко напевала старинную андалусскую песенку — вчера она сама удивилась благотворному воздействию колыбельной, ну раз так, то ей не составит труда петь еще.
Она уже почти закончила, когда вдруг ощутила какое-то изменение — вернее, напряжение, разлившееся в воздухе. Подняв голову, она встретилась глазами с пристальным, совершенно осмысленным взглядом дона Мигеля. Он, не мигая, смотрел на нее и Беатрис стало не по себе. У нее возникло впечатление, что вовсе не ее он ожидал увидеть. А кого? Своего врача? Ту женщину, чье имя срывалось вчера с его губ? И вместе с тем, она почувствовала облегчение и радость.
Подумав, что, возможно, дон Мигель еще не до конца пришел в себя, она решилась наконец заговорить.
– Вы помните, что были ранены, дон Мигель? А потом вы пожелали вернуться в Ла Роману?
Он опустил веки в знак согласия. Беатрис увидела, как он провел языком по сухим, потрескавшимся губам.
– Вы хотите пить?
Едва заметный кивок. Тогда она взяла стоявшую на столике чашку с водой и, осторожно приподняв голову раненого, поднесла к его губам. Напившись, дон Мигель спросил, с трудом выговаривая слова и без особой любезности в хриплом голосе:
– Что вы... здесь делаете... сеньорита Сантана?
Девушка растерялась:
– Ухаживаю за вами...
– Вы? – в одном слове было море скептицизма, и Беатрис стало обидно:
– А что в этом такого? Я часто помогаю монахиням в больнице. Так что пусть это вас не смущает.
Уголок рта де Эспиносы дернулся в подобии усмешки:
– Как по мне... так это вы... смущены, сеньорита Сантана...
Тут уж Беатрис рассердилась и выпалила:
– Вовсе нет! На одре болезни между высокородным сеньором и убогим нищим... – она осеклась: да что же это на нее нашло! Уже во второй раз с ее языка, прежде чем она успевает прикусить его, слетает бестактность… или дерзость!
– Нет никакой разницы? – усмешка на его губах стала явственней.
Некоторое время де Эспиноса молчал, опустив веки, и Беатрис уже подумала, что он вновь потерял сознание, но вот взгляд раненого упал на нее:
– И в этом вы... абсолютно правы, сеньорита.
Дон Мигель попробовал осторожно вздохнуть и раскаленный гвоздь, засевший в его груди, немедленно напомнил о себе. А ее пальцы такие прохладные... От слабости у него закрывались глаза, однако он пробормотал, прежде чем целительный сон завладел им:
– Что же, продолжайте... то, что вы так хорошо начали... сеньорита Сантана...
***
«Глупо отрицать очевидное... Я люблю его...» – Беатрис нервно дернула затянувшийся на шелковой нитке узелок.
«Ах, тихоня-Беатрис, – вредным голосом маленькой девочки пропела та ее ипостась, которая вечно спорила или насмешничала, оставаясь при этом в стороне. – Когда же ты успела? Попалась птичка в силки».
«И большего безрассудства трудно представить» – в кои-то веки согласилась девушка.
– Вы чем-то огорчены, сеньорита Беатрис?
– С чего ты взяла, Лусия?
– Да просто вы уже в третий раз рвете нитку...
– В самом деле, – Беатрис через силу улыбнулась и отложила вышивку.
– Сеньор Франциско сказал, что дон Мигель вне опасности, – служанка проницательно смотрела на нее.
– Я не переживаю из-за дона Мигеля, ну то есть переживаю – как и за всех недужных... Я просто немного устала.
Беатрис вскочила и быстро подошла к окну.
– Сеньорита Беатрис, – лукаво протянула Лусия.
«Нет, я совершенно потеряла голову! Еще немного, и о любовных страданиях Беатрис Сантана будут говорить на рыночной площади! Или слагать серенады. Тем более, что предмет моих воздыханий смеется надо мной, даже стоя на краю могилы. Хотя нет, я и сама думаю, что он выживет. И слава Всевышнему... Нужно немедленно все это прекратить. Ну почему же его насмешки так задевают меня?!»
– Сеньорита Беатрис, на меня-то вы можете положиться! – обиженно сказала служанка.
– Положиться — в чем, Лусия? Отправить с тобой записку с просьбой о свидании, как делают некоторые девушки и даже замужние женщины? – невесело улыбнулась Беатрис. – Будь дон Мигель в добром здравии, едва ли он вспомнил бы о моем существовании и тем более – откликнулся на эту просьбу. Даже если я была достаточно безумна, чтобы пойти на такое.
– Все дело в женщине, – вдруг заявила Лусия.
– Что ты несешь! – в голосе сеньориты Сантана прорезался гнев.
– Я расскажу вам... только не сердитесь, пожалуйста! Вы помните его слугу, Хосе? Так вот, он славный парень и очень обходительный... – служанка мечтательно улыбнулась, но сразу же спохватилась: – Ну да речь не о нем, – она заговорила совсем тихо и Беатрис наклонилась к ней: – В прошлый раз на галеоне дона Мигеля была женщина... То ли гостья, то ли... ну, я не знаю. Дон Мигель спас ее с разбившегося корабля. Хосе не то, чтобы болтун, но однажды я шла в скобяную лавку и встретила его на улице, он был такой растерянный... Оказывается, сеньор де Эспиноса велел купить женское платье, а бедолага не знал, куда пойти и что выбрать. Я помогла ему, ну и вытянула из него про эту гостью... Странно, сейчас-то он и носа не кажет... – расстроенно закончила Лусия.
– Да, все дело в женщине, Лусия, – не скрывая грусти, отозвалась сеньорита Сантана, представив, что всего пару недель назад дон Мигель, возможно, сжимал свою возлюбленную в объятиях. – И ничего не изменить...
– Сеньорита Беатрис, я, конечно, девушка темная и не прочитала ни одного из тех романов, что лежат вон там, на столе, и не знаю, как это бывает у благородных господ, – заговорщически прошептала служанка, – но сейчас-то той доньи нет. Бог весть, где она. А вы здесь, рядом с ним...
– Лусия, как раз у благородных господ и бывает, что чем дальше их идеал, тем сильнее они поклоняются ему.
– Э, идеал... разве с ним тепло, с идеалом-то?
– Будет, Лусия, придержи-ка язык, – строго ответила Беатрис.
– Да ладно, ладно, я уже молчу. Простите, что суюсь не в свое дело, да только я сколько вас знаю, сеньорита Беатрис, вы всегда такая веселая были, ласковая ко всем. Вот такой и оставайтесь.
«И в самом деле... Я полюбила безответно, но разве само чувство не стоит того, чтобы изведать его? Ну что же, дон Мигель де Эспиноса, как бы вы не насмехались и не язвили, в ближайшие дни вам не избежать моего общества... А я? Я буду просто радоваться жизни».
***
Следующим утром Беатрис появилась в комнате раненого, окутанная облаком свежести и цветочными ароматам утреннего сада. В руках у нее была толстая книга. Дон Мигель был в сознании, и девушка дружелюбно поприветствовала его и доктора Рамиро. Ей показалось, что в угрюмых темных глазах де Эспиносы мелькнуло удивление.
– Прекрасное утро, сеньорита Беатрис, – улыбнулся своей помощнице Рамиро.
– О, да, сеньор Рамиро. Что нового?
– Все идет хорошо. Вы же знаете что делать? Я оставлю вас ненадолго, на галеонах есть и другие раненые, я должен проведать их.
– Разумеется.
Врач ушел, а Беатрис, все время ловящей на себе непроницаемый взгляд дона Мигеля, пришлось-таки преодолеть миг нерешительности. Она глубоко вздохнула и сказала как ни в чем не бывало:
– Я рада, что вы поправляетесь, дон Мигель. И вам наверняка не терпится вернуться к вашей обычной жизни.
– Не могу... не согласиться с вами, сеньорита Сантана... – медленно произнес он, – Я и так доставил порядочно... хлопот. В том числе вам.
– О, мне это совсем не тяжело! – вырвалось у Беатрис.
Де Эспиноса с сомнением посмотрел на нее:
– А вам что за радость возиться с полумертвым сеньором вдвое старше вас?
– Ну во-первых, вы вовсе не полумертвый и не старый... – начала Беатрис и замолкла, увидев, как брови раненого поползли вверх.
Кровь прилила к ее щекам, и теперь-то девушка смутилась окончательно: ну вот, она опять болтает невесть что!
– Хорошо, если вы так считаете, – дон Мигель поперхнулся хриплым смехом, перешедшим в кашель, и схватился за грудь.
Беатрис бросилась к его постели и, взяв бокал с водой со столика, протянула ему, помогая напиться.
– Вам вредно много разговаривать, – обеспокоенно сказала она, – Мне пришло в голову почитать вам, чтобы скрасить скуку. Вам знаком роман сеньора Сервантеса?
– Признаться, чтение романов... никогда не являлось... для меня достойным времяпрепровождением, – задыхаясь, выговорил де Эспиноса.
– Вам придется приобщиться к этому... недостойному занятию, – теперь пришел черед Беатрис насмешливо улыбнуться: – Потому что я намерена прочитать вам этот роман. Времени у нас предостаточно.
Де Эспиноса мученически возвел взгляд вверх.
– Выбора нет, – предупредила Беатрис, утраиваясь поудобнее в кресле, – Но я разрешаю вам спать.
«...В некоем селе Ламанческом , которого название у меня нет охоты припоминать, не так давно жил-был один из тех идальго, чье имущество заключается в фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке...»
« Нищих идальго полно и в Мадриде... »
«...Возраст нашего идальго приближался к пятидесяти годам; был он крепкого сложения, телом сухопар, лицом худощав, любитель вставать спозаранку и заядлый охотник...»
«И о таком вздоре написана толстенная книга? Раз уж ад отверг меня, буду считать это наказанием за грехи... А голос у нее глубокий... как море... Море...»
***
Тем же вечером, когда Беатрис заглянула, чтобы узнать, не нужно ли чего Рамиро, тот позвал ее:
– Сеньорита Беатрис, если желаете, помогите мне при перевязке. Вы упомянули, что у вас есть уже навык, но возможно, вам будет полезно еще немного попрактиковаться.
На столике стояла глубокая миска с теплой водой, резко, пряно пахло травами. Запах показался смутно знакомым Беатрис, но она не могла точно определить, какие именно травы использует пожилой врач. Девушка колебалась, внезапно поняв, что все ее навыки куда-то разом исчезли. Но заметив насмешку во взгляде дона Мигеля, она вздернула подбородок:
– Если вы считаете, что от меня будет толк, сеньор Рамиро.
– Вы проявили себя прекрасной сиделкой, — заметил тот, начиная снимать бинты.
– Ну хорошо... С вашего позволения, дон Мигель.
– Мне трудно отказать вам, сеньорита Сантана, – отозвался де Эспиноса.
Его голос звучал устало и безразлично, и Беатрис подавила печальный вздох.
Обхватив дона Мигеля за плечи, девушка приподняла его. Сумрачные глаза раненого были совсем близко. Беатрис изо всех сил старалась не выдать своего волнения, твердя себе, что перед ней всего лишь один из тех страдальцев, в коих никогда не было недостатка в больнице обители. Впрочем, дон Мигель смотрел куда-то поверх ее головы.
– Чем монахини обрабатывают раны? – поинтересовался доктор.
– О, – оживилась Беатрис, – сестра Маргарита получает вытяжку сока Пега Пало, одной из лиан, которая в изобилии растет здесь.
– Отрадно слышать, что востребованы не только Achilléa millefólium, но щедрые дары этой земли, – сказал Рамиро. – Я тоже использую сок этой лианы, она не дает ранам гнить. Полезными качествами обладают и другие местные растения, например гваяковое дерево...
Остался лишь последний слой бинтов. Ткань присохла к ране, и Рамиро обильно смочил ее приготовленным настоем. Однако когда он осторожно потянул бинт, Беатрис почувствовала, как напрягся де Эспиноса под ее руками, и непроизвольно сжала его плечи.
Врач придирчиво осмотрел раненого и удовлетворенно хмыкнул:
– Могу вас обрадовать, дон Мигель, воспаления почти нет, и недели через две — или даже раньше – вы подниметесь на ноги.
Де Эспиноса кивнул, но Беатрис показалось, что он не испытывает ожидаемой радости по поводу своего скорого выздоровления. Она тоже глянула на начавшую кровоточить глубокую рану и содрогнулась, отведя глаза. И рассердилась на себя: нельзя быть такой чувствительной, не хватало еще упасть в обморок, вот будет сцена!
Рамиро взял одну и своих склянок и показал ее Беатрис:
– Этот экстракт получен из соков красного сандала, иначе – красного бразильского дерева.
Он обладает превосходными заживляющими качествами. Мы, европейцы, ценим прежде всего древесину красного сандала, но, оказывается, индейские знахари с незапамятных времен используют его для лечения. Я могу написать для вас рецептуру, сеньорита Беатрис.
– Сестра Маргарита будет очень вам признательна, сеньор Рамиро!
– Я всегда рад помочь, – пожилой врач открыл бутылочку и плеснул на кусок корпии ароматной густой субстанции темно-красного цвета, затем приступил к обработке раны.
Дыхание де Эпиносы стало прерывистым, однако больше ничем другим он не выдал своих страданий. У Беатрис создалось впечатление, что сеньор адмирал мысленно находится очень далеко от этой комнаты и от их возни с его бренным телом.
«И близко к той донье», – напомнила о себе другая Беатрис.
«Замолчи, не до тебя».
Впрочем, впечатление было обманчивым, потом что дон Мигель шевельнул плечами и спокойно сказал:
– Сеньорита Сантана, можете отпустить меня, я не вырвусь.
Беатрис вспыхнула: оказывается, она все еще стискивает его плечи.
– Прошу меня извинить...
Она убрала руки и замерла в нерешительности, не зная, что делать дальше.
В этот момент сеньор Рамиро предложил девушке:
– Наложите повязку, сеньорита Беатрис.
– Сама? – неуверенно пролепетала она.
– Не робейте. При необходимости я подскажу вам, что и как, – добродушно ответил он.
А отрешенно взирающий на их хлопоты де Эпиноса вдруг криво усмехнулся:
– Вы наделены немалой силой... и смелостью... и уймой добродетелей.
«Он издевается надо мной?!»
Если раненый рассчитывал еще больше смутить девушку, то добился обратного результата.
– Вы мне льстите, дон Мигель, – с досадой пробормотала Беатрис, беря широкие полотняные бинты.
– Поверьте моему многолетнему опыту, – не остался он в долгу, прикрывая глаза.
Рамиро несколько удивленно слушал их диалог, и Беатрис, которая быстро и ловко перевязывала дона Мигеля, обратилась к нему, оставив последнее высказывание раненого без ответа:
– Вам еще что-нибудь нужно, сеньор Рамиро? Вы присоединитесь к моему отцу за ужином?
Если хотите, я распоряжусь, чтобы ужин подали сюда.
– Вижу, что дон Мигель прав относительно вас, признаться, я не ожидал... такой сноровки. Насчет ужина не беспокойтесь, я с удовольствием поужинаю с сеньором Сантаной. А как же вы?
– Я побуду немного здесь. Надо же дать возможность проявиться... моим добродетелям, главная из которых – терпение, – Беатрис уже не сдерживала иронию.
Рамиро хмыкнул, но больше ничего не сказал, а на губах де Эспиносы мелькнула слабая улыбка.
После ухода врача Беатрис подошла к окнам. Солнце уже село, и можно было открыть ставни. Она задержалась у распахнутого окна, с наслаждением вдыхая прохладный воздух.
– Разве вы больше не собираетесь читать мне сочинение сеньора Сервантеса?
Вопрос де Эспиносы прозвучал неожиданно. Однако Беатрис, постаравшись скрыть свое удивление, позволила себе колкость:
– А разве это не приносит вам дополнительных мучений?
– Я уже свыкся с ними, сеньорита Сантана, и начал находить в этом удовольствие. И даже обещаю не засыпать после пары фраз.
Беатрис посмотрела на него недоверчиво, но взяла лежащую на комоде книгу и присела в кресло.
Де Эспиноса, чувствуя, как стихает боль от потревоженной раны, слушал и не слушал историю о злоключениях дона Кихота. Слова врача действительно не вызвали у него радости. Днем ранее придя в себя, он окончательно убедился, что все еще пребывает в земной юдоли, более того — чутье и опыт подсказывали ему, что он выкарабкается.
Кто-то касался его, и он слышал мелодичный женский голос, тихо напевающий незатейливую песенку. В первый момент уставшее сердце дона Мигеля стукнуло невпопад: она, неужели?! Но голос был совсем непохож, да и пелось на испанском языке.
Он открыл глаза и чуть ли не с досадой обнаружил возле себя дочь алькальда Ла Романы. Сеньорита Беатрис Сантана, кажется. Что ей тут понадобилось? Впрочем, разочарование не оставило места удивлению, он разве что отметил неожиданную уверенность и опыт непрошеной сиделки. Он не пытался быть хоть немного учтивым, и пожалуй, удивился, увидев ее во второй раз, с книгой. Ну, охота пуще неволи.
Обретя возможность мыслить связно, дон Мигель не переставал размышлять о событиях последних месяцев. Поначалу он был готов сделать все, чтобы отомстить Питеру Бладу, в том числе, исполнить свою угрозу в отношении его жены. Но Арабелла Блад спутала все карты, перевернула вверх дном привычный мир де Эспиносы, в котором его врагу давалось только одно право — умереть. Почему он согласился на поединок? Ведь и любовь к донье Арабелле не помешала бы ему – не дрогнув, он предал бы убийцу своего брата самой мучительной казни. Или все-таки помешала бы? Сейчас дон Мигель не был так в этом уверен. И вот он потерпел поражение...
Сладкий яд по капле продолжал вливаться ему в жилы, и несмотря ни на что, он думал об Арабелле лишь с нежностью. Вероятно, он повредился в уме, подобно этому несчастному идальго из Ла Манчи, хотя и без чтения рыцарских романов, и вообразил себя неистовым Роландом. Недаром в бреду его преследовал осуждающий взгляд Диего. По спине дона Мигеля пробежал озноб, словно пушечное жерло коснулось ее...
Кто бы мог подумать, что Педро Сангре столь плохо владеет клинком, что не смог прикончить его одним ударом. И что теперь? Самому бросится на острие шпаги? Последовать совету проклятого пирата и вернуться в Испанию разводить коз?
Окаянная гордость рода де Эспиноса подняла вдруг голову. Он, Мигель де Эспиноса, не сделает ни того, ни другого. К дьяволу!
4. «Служение Господу нашему...»
Примерно половина книги была прочитана. Беатрис казалось, что де Эспиноса начал проникаться приключениями славного дона Кихота Ламанчского. Он, разумеется, слышал имя сеньора Сервантеса и название романа, но, отдавая предпочтение философским трактатам и военным мемуарам, никогда не проявлял интереса к его знаменитому произведению. Как-то он спросил у девушки об авторе, и та пересказала предисловие. Дон Мигель нашел жизнь Сервантеса весьма печальной и заметил:
«Неудивительно, что его сочинение полно горечи».
Беатрис так не думала, но возражать не стала. Между ними установились странные отношения: де Эспиноса терпел ее присутствие с легким налетом снисходительности, а она вела жестокую борьбу со своими чувствами и, боясь выдать их, была предупредительна, но и только.
«Да, конечно, и только...»
Она даже зажмурилась при воспоминании о пережитом стыде.
...Это произошло несколько дней назад. Она встала, чтобы подать дону Мигелю кружку с водой, отодвинув кресло и не заметив, что оно прижимает край простыни, укрывающей раненого. Дон Мигель полулежал в подушках и в этот миг подвинулся еще выше, устраиваясь поудобнее. От этого движения натянувшаяся простыня сползла с него, и Беатрис увидела его плоский живот, по которому сбегала расширяющаяся от пупка к паху полоска черных волос, переходящих внизу в густые завитки, и узкие бедра, охваченные небольшим куском полотна наподобие повязок, которые она видела на индейцах. Девушку бросило в жар, казалось, что не только лицо, но и шея, и плечи заполыхали. К своему ужасу, она не сразу смогла оторваться от созерцания того, что открылось ее взору, а когда все же ей это удалось, то встретилась глазами с ироничным и изучающим взглядом дона Мигеля.
Его, похоже, весьма забавлял конфуз Беатрис.
– Неужели в вашей богатой практике вы не сталкивались с мужской наготой, сеньорита Сантана?
Такого смущения, еще усугубившегося от слов де Эспиносы, ей никогда не доводилось испытывать. Готовая провалиться сквозь пол, она ляпнула первое, что пришло ей в голову:
– Не обольщайтесь, дон Мигель, вы далеко не первый раненый, кого я вижу без одежды.
Боже, что она несет!
Все-таки главной ее добродетелью было умение веселить сеньора адмирала.
– Вот как? – дон Мигель рассмеялся, и Беатрис отметила краешком сознания, что на этот раз он не захлебнулся мучительным кашлем. – Почему же тогда вы так покраснели, сеньорита Сантана? Или я являю собой особенно отталкивающее зрелище?
– Я не заметила принципиальных отличий, – спокойно ответила она.
Не торопясь, Беатрис накрыла дона Мигеля простыней и тщательно подоткнула ее.
– Разумеется. Вы уже сравнивали меня с безродным бродягой, – довольно-таки ядовито сказал он.
«Вот ведь! Откуда во мне такая дерзость?!» – Беатрис была просто в отчаянии.
– Вы все еще хотите пить? – скрывая смятение за сухим тоном, спросила она.
– Если вы окажете мне эту милость, – без тени улыбки ответил де Эспиноса.
...Беатрис покачала головой: ей было непросто вновь переступить порог его комнаты. Сейчас она хотела, чтобы дон Мигель как можно скорее покинул их дом, а еще лучше — никогда не появлялся здесь. Что же, этого не придется слишком долго ждать. За последние дни в состоянии раненого произошли значительные перемены и постоянное присутствие сиделки уже не требовалось, однако де Эспиноса попросил девушку продолжить чтение романа, и она не смогла отказать ему.
***
Наступил ноябрь. Как-то утром Беатрис сидела на своей излюбленной скамье в тени апельсинового дерева, слушая негромкое журчание фонтана. До праздника Непорочного зачатия оставался месяц, и девушка должна была дать ответ отцу Игнасио.
При мысли о том, что скоро стены обители сомкнутся вокруг нее, Беатрис осознала, что ей будет невыносимо трудно расстаться с отцом и уютным домом, с этим небольшим садиком, где все цветы были посажены ею. И... с резким нелюбезным сеньором адмиралом?
«А он нем-то что толку горевать? Не пройдет и пары недель, как он уедет».
Скоро, очень скоро она распрощается с доном Мигелем, и все вернется на круги своя.
«Вернется? Ой ли!»
«Вернется, я знаю это».
Возможно, отец даст ей время, и она сможет еще немного оставаться с ним, да и рвение священника поуменьшится...
Отец Игнасио посетил дом алькальда, едва узнав, что раненый пришел в себя, и долго беседовал с доном Мигелем наедине. Когда священник вышел из комнаты, на лице его было выражение, будто он по ошибке хлебнул не благородного Темпранильо, а уксуса. С тех пор он еще более рьяно взялся убеждать Беатрис, а также требовал чуть ли не ежедневной исповеди. Но девушка впервые не могла до конца облегчить душу, не решаясь рассказать духовнику о своих чувствах. По счастью, отец Игнасио не задал прямого вопроса, и она не впала в грех лжи.
Де Эспиноса после визита святого отца выглядел таким изнуренным, что Беатрис испугалась возвращения лихорадки, однако раненый не растерял ни капли своей язвительности.
«Значит, и беспокоится не о чем», – в очередной раз одернула себя девушка.
В результате неустанно прилагаемых усилий Беатрис наконец научилась не прятать глаза, когда раненый останавливал на ней тяжелый взгляд, и не вспыхивать, если ей приходилось касаться его – этого, по правде говоря, почти и не случалось.
Выздоровление шло своим чередом, и де Эспиноса уже выходил в патио, благо что сезон дождей близился к концу и воздух стал более сухим и прохладным, особенно по вечерам.
А в памяти Беатрис с удивительной четкостью запечатлелись часы, проведенные у постели дона Мигеля, и вместе с горечью несбыточного она чувствовала радость – оттого что он выжил и что она могла пробыть все это время рядом с ним, даже если их общение нельзя было назвать особо приятным. Впрочем, отдавая ему должное, после того происшествия он стал как будто меньше насмехаться над ней.
Ее охватила тоска.
«Ну что же ты, ведь ты и раньше знала, что так будет? Так что тянуть? Суровая праведная жизнь быстро заставит тебя забыть сиятельного сеньора де Эспиносу и весь этот вздор».
« А если я не хочу? Не хочу забывать его?»
«Тем хуже для тебя...»
Она услышала шаги и обернулась. Отец Игнасио стремительно шел по галерее, направляясь в ту часть дома, где был кабинет Хуана Сантаны. Девушка встала, собираясь подойти к нему, но священник не заметил ее и уже скрылся в арочном проеме.
Беатрис вернулась к скамье. Пора погружаться в повседневные хлопоты: в заботах о раненом она совсем забросила сад, кроме того, на ней лежали обязанности по ведению небольшого, но требующего сил и времени дома отца. Она оборвала сухие листья у цветов и пошла уже на кухню, чтобы отдать распоряжения насчет обеда, но входя в дом, столкнулась с слугой ее отца, Джакобо.
– Сеньорита Беатрис, сеньор Хуан ожидает вас в своем кабинете.
Беатрис удивилась, однако никакие смутные предчувствия не коснулись ее. Пока она не вошла в кабинет.
Сеньор Сантана, немного опечаленный, но преисполненный торжественности, и священник, сохраняющий постное выражения лица, сидели рядом в креслах, перед ними стоял стул.
«Как будто трибунал...»
– Благословите меня, святой отец, – сдержанно обратилась Беатрис к отцу Игнасию, наклоняя голову, – Доброе утро, папа.
– Мир тебе, дочь моя, – брюзгливо ответил священник.
– Беатрис, садись, – сеньор Сантана указал ей на стул.
Она села, напряженно глядя на мужчин.
– Ты не догадываешься, зачем я позвал тебя?
– Нет, отец.
– Беатрис, время пришло. Не скрою, мне жаль расставаться с тобой, но отец Игнасио убедил меня...
«Я не хочу, я не готова!»
Сердце девушки билось где-то в горле.
– Да, дочь моя, что проку откладывать? Вот и мать Агата несколько раз спрашивала о тебе. В последние недели ты не появлялась в обители, и она потеряла тебя.
– Вы знаете, отец Игнасио, по какой причине... – с трудом выговорила Беатрис.
– Знаю, и ты прекрасно справилась. Я навестил сеньора де Эспиносу и вижу, что он, с Божьей милостью, поднялся на ноги и не нуждается более в сиделке.
– Ты как будто не рада? – хмурясь, спросил сеньор Сантана, – Отец Игнасио сказал, что таково было его условие, когда он благословил тебя ухаживать за раненым. Я удивлен, что ты не сообщила мне об этом, и уж во всяком случае, я думал, что ты будешь готова.
Возможно, священник и говорил что-то подобное, но Беатрис не помнила этого. В горле пересохло. Она беспомощно посмотрела на отца:
– Я бы хотела остаться с тобой до Рождества...
Губы сеньора Сантаны сурово сжались:
– Я не понимаю, Беатрис, почему вдруг ты заупрямилась. Разве это не твое желание тоже? Я дал тебе достаточно времени на обдумывание.
– Дочь моя, – подал голос священник, – Служение Господу нашему – это величайшее благо. Откуда эти колебания?
– А праздник Непорочного Зачатия – вполне подходящий день для принятия пострига, – добавил сеньор Сантана.
– Мать Агата ждет тебя завтра. Этот месяц ты проведешь в обители как послушница, готовя свою душу к великому событию.
– Завтра?! – сердце Беатрис оборвалось в бездну.
– Остается совсем мало времени. Но ты уже знакома с жизнью обители, так что мы успеем.
И вот еще, дочь моя, твои наряды чересчур вызывающие. Давно пора сменить их на что-нибудь более подобающее.
– Да, отец Игнасио...
– Лусия поедет с тобой до монастыря, – растроганно сказал Хуан Сантана. – К сожалению, дела не позволяют мне проводить тебя, но на днях я приеду тоже, чтобы повидаться с тобой. А теперь ступай, нам еще нужно обсудить кое-что, а тебе — собраться.
5. Еще одно безумство
Странное дело, мысли о Питере Бладе не вызывали больше жгучей ненависти у дона Мигеля де Эспиносы. Вернее, ненависть никуда не делась, но поблекла, перегорела и стала похожа на боль старой раны, которая, как он знал, может ощущаться еще многие годы, постепенно становясь частью тебя.
Он поймал себя на том, что думает о сеньорите Сантана. Оказывается, он привык к ней, к ее глубокому звучному голосу, к уверенным и сильным рукам и к легким, почти не причиняющим боли касаниям, когда она перевязывала его. Бедняжку так смущали его выпады. Зря он был груб с ней...
Он невольно сравнивал ее с Арабеллой, которая все еще владела его душой. Миссис Блад представлялась ему рвущимся ввысь огоньком свечи, непокорным и обжигающим. А дочь алькальда Сантаны вызывала в памяти образы языческих богинь, чьи изваяния он видел в Риме, воплотившихся в теле земной девушки. Статная, более плотного чем Арабелла сложения, с высокой грудью, Беатрис Сантана была словно... солнечный ветер. Де Эспиноса удивился себе, что за ерунда, как это ветер может быть солнечным?
Сегодня он еще не видел ее, а уже вечереет. Почему-то ее не было за обеденным столом, и Хуан Сантана ни словом не обмолвился о своей дочери. И она не пришла позже читать этот бесконечный роман, к которому де Эспиноса тоже привык.
С другой стороны, что ему до прелестной Беатрис, перед ним со всей очевидностью вставал вопрос: чем он сейчас займется. Он все еще был адмиралом Испании, хотя, конечно, длительное отсутствие не могло не отразиться на его дальнейшей карьере.
Когда cудьба привела галеон де Эспиносы к месту крушения «Пегаса», остальная эскадра стояла в Санто-Доминго, а где она сейчас — одному дьяволу известно. Хорош адмирал, который понятия не имеет, что происходит с вверенными ему кораблями!
В свое предыдущее пребывание в Ла Романе дон Мигель написал письмо королевскому наместнику, дону Барталомео де Ованде – потомку того самого Николаса де Ованды, одного из первых наместников его католического величества на Эспаньоле, в котором ссылался на важные семейные дела, требующие немедленного вмешательства. В тот момент его мало волновало, как отнесется наместник к его посланию.
Как только дон Мигель немного пришел в себя, он продиктовал Эстебану новые письма — де Ованде и своим капитанам, отлично понимая, что упомянутые причины его продолжающегося отсутствия — как то приступ тропической лихорадки и необходимость ремонта корабля – звучат туманно и неубедительно. Наверняка дон Бартоломео успел уже известить Королевский Совет об возмутительном поведении флотоводца, некогда пользовавшегося особыми милостями Карлоса II. Неудивительно, если его уже сместили.
В любом случае, ему следовало как можно скорее отправляться в Санто-Доминго.
***
Беатрис все-таки пришла, и де Эспиносе бросилась в глаза перемена, произошедшая в ней: прежде она одевалась скромно, но предпочитала светлые, живые тона, теперь же на девушке было темно-коричневое платье с глухим воротом, а лицо стало замкнутым и отрешенным.
Рамиро внимательно оглядел девушку и, после приветствия, вдруг заявил, что забыл купить нужных ингредиентов для своих тинктур, а посему должен срочно отправиться в лавку аптекаря.
После его ухода в комнате повисло неловкое молчание. Дон Мигель обратил вниманием, что девушка не принесла книгу и хотел было шутливо осведомиться, уж не надоел и ей сеньор Сервантес, но Беатрис заговорила первой:
– Прошу меня извинить, дон Мигель, но боюсь, что я не смогу больше читать вам. Я зашла, чтобы попрощаться.
– Вы уезжаете, сеньорита Сантана? Надолго?
– Да, надолго, – она грустно улыбнулась. – Рада, что у вас все благополучно. Я буду ... молиться за вас.
Де Эспиноса, забыв, что недавно призвал себя сосредоточиться на собственных неурядицах, ощутил беспокойство:
– Куда вы едете?
Беатрис заколебалась, говорить ли ему, но решив, что в этом нет никакой тайны, ответила:
– В аббатство бенедиктинок, это в нескольких лигах к северу от Ла Романы.
– Там же находится ваш госпиталь? Тогда почему вы сказали, что пришли попрощаться?
– Мы больше не увидимся, дон Мигель. Я еду туда, чтобы стать монахиней.
– Вы?! – воскликнул пораженный де Эспиноса, – Я не заметил в вас склонности к монашеской жизни.
– И тем не менее, это так.
– Послушайте, сеньорита Сантана, далеко не редкость, когда девушка принимает постриг не по велению свыше, а по другим причинам, будь то нужда или еще какая беда. Вы молоды и хороши собой, пусть не купаетесь в роскоши, но и не живете в нищете. Что толкает вас к этому?
– Почему вы отказываете мне в душевном стремлении? – начала сердится Беатрис.
– Вы не созданы для монастыря, сеньорита Беатрис. Вы там зачахнете.
– Что известно вам о том, кто создан, а кто нет? – раздосадовано фыркнула девушка.
– Известно, – де Эспиноса говорил быстро и проникновенно, сам не понимая, почему он пытается переубедить ее. – В нашем роду и среди моего окружения не раз случалось, что девушки становились монахинями. Среди них, безусловно, были те, кто услышал в своем сердце глас Божий, или кто надеялся за стенами обители укрыться от несправедливости мира, но еще чаще этого хотела семья. А иногда юным созданиям в монашестве виделся способ убежать от самих себя и даже, прости Господи, они уходили в монастырь из-за несчастной любви. Судьба этих последних достойна особого сожаления.
– Ваши слова отдают богохульством. А я не юное создание, — Беатрис была вне себя от гнева, потому что де Эспиноса оказался слишком близок к истине.
– Даже сейчас вы не можете скрыть своей грусти, – проницательно сказал он, не отрываясь глядя в лицо девушке.
– Я должна идти. Прощайте, – она почти выбежала из комнаты, оставив де Эспиносу в глубокой задумчивости.
Он медленно поднялся из кресла, в котором сидел, и прошелся по комнате. Для него отчего-то было невозможно представать сеньориту Сантану в монашеской косынке, и не потому, что обычно богатое воображение отказалось служить ему, но все его существо вдруг воспротивилось подобному исходу. В голове мелькали смутные догадки, неоформившиеся до конца мысли. Постепенно среди всего этого сумбура возникло и стало набирать силу одно решение.
«Мало я натворил безумств? – насмешливо спросил он себя. – Одним больше. Почему бы и нет».
продолжение следует
@темы: Искупление, Фанфики
-
-
16.03.2016 в 21:45Замечательное чувство меры,ничего лишнего.За дона Мигеля особенно благодарна...такой противоречивый , неоднозначный...объемный образ получился.У меня даже такое ощущение , что дона вы где-то в реальной жизни подглядели...сложный человек,интересный.
Донья Сантана тоже живая получилась.Очень понравился приём "раздвоения Беатрис".Все её одиночество здесь...с кем же ей ещё поговорить по душам?кому довериться кроме самой себя.Замечательный диалог со своим истинным "я".
Спасибо за ваше вдохновение!Жду продолжения истории.
-
-
16.03.2016 в 22:00продолжение будет на днях
а Беатрис конечно же и дальше будет вести диалоги с внутренним "я"
-
-
17.03.2016 в 15:40