Предупреждение: написано в сентиментальном полубреду после тяжелой рабочей недели, в чем-то фик автобиографичен. Никем не проверено, может содержать ляпы и очепятки. Исправляйте, если не в лом)
Немного о птицах и ирландском виски, или
Жизнь продолжается.
Жизнь продолжается.
читать дальше
Все мы дети своих родителей.
осень 1663 года, Дублин
осень 1663 года, Дублин
Питер Блад был до крайности одинок. У него не было братьев и сестер, не было приятелей по соседству. У него не было даже собаки или кота, которых можно было бы потрепать по ушам, когда становилось совсем грустно. И осознал он это как-то вдруг, можно даже сказать, случайно.
Ведь именно злая случайность отняла у него мать, которая прежде занимала собой почти все его время, весь его мир.
Она болела недолго. Но очень тяжело. То горела в лихорадочном бреду, то бледнея, заходилась мучительным кашлем.
Приходя в сознание, она довольно грубо отгоняла от себя Питера. На что тот сердился. Ему тогда и в голову не приходило, что мама беспокоится о нем. Она не хотела, чтобы сын видел ее в таком состоянии.
Отец не отходил от нее, используя все свое искусство врача, чтобы хоть как-то облегчить ее страдания. Но гораздо важнее для нее было то, что он просто был рядом.
И хотя за отца она тоже беспокоилась до последней минуты, видя, что он совершенно измучен, отпустить его она не могла.
Почти весь последний день она была в сознании. Неопытному врачу могло показаться, что больная пошла на поправку.
К несчастью, Блад был опытным врачом. Это мнимое улучшение его не обмануло, как бы отчаянно он того ни желал.
- Бедный мой Джон, - тихо приговаривала мать, мягко поглаживая его руку своей слабой ладонью. – Бедный мой, милый… Ты… - она запнулась, тяжело дыша и становясь еще бледнее, но сил, чтобы откашляться у нее уже не было. – Ты, пожалуйста, заботься о Питере. Ему очень тяжело будет без меня, - она помолчала. – Вам обоим будет тяжело.
- Ты не умрешь, Рози, не умрешь, - торопливо уверял ее отец. Однако голос его был непривычно высоким, и в нем отчетливо слышалась нервная дрожь. – Не сегодня. Не сейчас. Я не могу этого допустить, слышишь, не могу. Я никогда себе этого не прощу.
- О, дьявол… - на ее бледных губах появилась какая-то озлобленная усмешка. – Прекрати это самоедство, Джон. Будь мужчиной. Ты все делал правильно. Я это знаю. Ты самый сильный, самый умный человек из всех, что я встречала в жизни. Я полюбила тебя за это. Не разочаровывай меня.
- Рози…
Она не дала ему договорить.
- Я просто чувствую, что больше не встану, Джон. Я это… просто знаю, понимаешь. Твоей вины тут нет.
На несколько бесконечно долгих секунд наступила тишина. Потом отец издал какой-то жуткий сдавленный звук, подозрительно похожий на рыдание, и опустился на колени возле ее постели, склонив голову, прижимаясь лбом к ее ладоням.
- Ну что ты, милый, что ты… - быстро зашептала она. – Не плачь. Не плачь.
Она мягко погладила его по волосам.
- Давай, выше нос!
Все это время Питер тихонько стоял у приоткрытой двери, не осмеливаясь войти в комнату. Хоть войти очень хотелось. Очень хотелось сесть рядом с мамой. Но он знал, что она рассердится. Он не боялся. Он просто не хотел ее волновать.
Отойдя, наконец, от двери, он бесшумно вышел на улицу, и часа полтора слонялся по двору, не решаясь вернуться в дом.
Было еще совсем рано. Под кухонным окном, прижимаясь друг к другу, сидели голуби, угрюмо воркуя среди пурпурных шапочек маминой герани. Каждое утро они привыкли получать свою горсть хлебных крошек или пшена из рук встававшей с рассветом миссис Блад. Но вот уже несколько дней никто и не думал их кормить.
Питер всегда очень удивлялся, видя, как его мать вот так кормит этих невзрачных диких птиц. Потому что она не была жалостливой, мягкой или добродушной. Напротив, несмотря на свою крайне миловидную внешность, его мать была очень жесткой, боевой и немного резкой женщиной. Иначе говоря, она с избытком обладала теми качествами, которых столь очевидно был лишен его отец. Вот уж кому подошло бы такое философское занятие, как кормление голубей.
Питер уселся на скамейку, прятавшуюся в зарослях терновника возле дома. И скамейка, и колючие ветки кустарника были мокрыми от росы, среди листьев еще виднелись темно-синие ягоды. Он сорвал одну, задумчиво катая в ладони…
Подумать только, каких-то две недели назад все было так хорошо. Мама варила варенье из этих самых ягод, шумно бранила Питера за рваную штанину. Отец ворчал и запирался с книгой у себя в комнате, а вечером отчитывал сына за грязь в тетради («Как ты собираешься поступать в колледж, если даже писать нормально не умеешь?»). По правде говоря, Питер туда не особо собирался, но его мнение на этот счет никого не волновало. А потом они с мамой ходили на рынок, и Питер помогал ей нести покупки. И когда их застал ливень, они удачно укрылись под раскидистыми дубами, росшими на холме, неподалеку от их дома, и весело болтая, переждали дождь там, ничуть не расстроившись. Потом Питер Блад беспечно шлепал по лужам, и мать смеялась и даже не ругала его. В тот день у нее было особенно хорошее настроение. Наверное, тот злосчастный дождь и был всему виной. Но что уж теперь…
Питер раздраженно бросил ягоды в траву, и нервно поднявшись, медленно направился к дому, в спальню матери, где оставил родителей.
Из комнаты не доносилось ни единого звука. Заглянув в щель между дверью и косяком, он с удивлением обнаружил, что отец все так же стоит на коленях, уткнувшись лицом в мамины руки. Ее синие глаза устало блестели из-под полуприкрытых век, лицо было совершенно спокойным, на щеках застыл какой-то неестественный, кукольный румянец.
На первый взгляд, в комнате ничего не изменилось. Но только на первый взгляд. Всмотревшись в эту немую картину внимательней, Питер внезапно почувствовал, как по спине пробежал холод.
Ему показалось, что вот сейчас нужно было бы перекреститься, но он не сделал этого. Взяв себя в руки, он решительно толкнул дверь и вошел.
- Пап, - позвал он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, хотя внутри с чудовищной скоростью ширилась паника. – Вставай, пап. Мама умерла.
Отец вздрогнул, когда Питер окликнул его, и обернулся. Его бледное, осунувшееся лицо, обрамленное длинными темными волосами, посеребренными у висков ранней сединой, было совершенно потерянным, но сухим. Оно походило на искусно вылепленную маску.
- А, Питер, - хрипло произнес он. – Хорошо, что ты пришел, сын. Помоги-ка мне.
Питер шагнул к нему, стараясь не смотреть на кровать, где на мокрых подушках покоилось измученное тело его матери. Да, теперь всего лишь тело. Ее самой здесь уже не было. Ее больше не было в этой комнате, не было в этом доме. Она ушла. И больше не вернется. Она оставила их.
Тяжело опираясь на протянутую руку сына, мистер Блад медленно поднялся на ноги, распрямляя затекшую спину, а потом, бросив последний растерянный взгляд на безжизненное лицо жены, хмуро прикрыл его простыней.
___________________________________________________
Доктор Блад задумчиво курил трубку, блуждая невидящим взором по золотистым птицам на зеленых обоях в гостиной.
Питер довольно долго сидел рядом и все ждал, ждал, когда же, наконец, отец заговорит с ним. Спустя почти час, осознав бессмысленность этого ожидания, он спустился в кухню, оставив отца в обществе его любимой трубки и весьма мрачных мыслей.
Он держал себя в руках, не в пример отцу. Кто-то ведь должен был подумать об их будущем. А для этого необходимо было сохранять спокойствие. К тому же очень хотелось есть. Но вся человеческая еда закончилась еще вчера. Поглощенный заботами о маме, отец не позаботился о пополнении запасов провианта. Привлеченный неясным шорохом за окном, Питер посмотрел в ту сторону и увидел, что голуби все еще жмутся к оконному стеклу…
И тут внезапно ощущение невосполнимой потери, наконец, обрушилось на него, круша вдребезги все его самообладание. Только в эту минуту, глядя на этих птиц, он по-настоящему осознал, что мамы больше нет. Что она не вернется к ним. Никогда. То есть, вообще никогда. Она никогда больше не улыбнется ему. Никогда больше ее теплая рука не толкнет эту старую раму, чтобы впустить в дом туманное ирландское утро, пронизанное мягкими золотистыми лучами рассвета, чтобы бросить горсть хлебных крошек голубям.
Питер вытер лицо рукавом. А потом, тяжело вздохнув, достал из ящика над столом жестяную банку с отсыревшим пшеном и открыл окно.
Умерла мать. Что ж, так бывает. Наверное, теперь все будет по-другому. Но жизнь продолжается.
___________________________________________________
В этот поздний час маленький паб на окраине Дублина все еще был полон посетителей. Мистер Блад сидел в углу за широким обшарпанным дубовым столом, сидел совсем один, окутанный сизым облаком табачного дыма. Вокруг шустро сновала прислуга этого уютного заведения, в противоположном углу зала шумная компания каких-то забулдыг, бывших видимо завсегдатаями этой таверны, заунывно тянула какую-то грустную песню о море.
Многие в этой толпе знали доктора Блада, многие в разное время были его пациентами. Но Блад даже не замечал их. Перед глазами его, глядевшими растерянно и устало из-под печально изломанных темных бровей, все еще стояло исхудавшее лицо его несчастной Розмари, в ушах все еще звучал ее ласковый шепот «Бедный Джон, бедный…»
Какое же ты ничтожество, Джон!.. Жалкий бесполезный неудачник…. Какая от тебя польза людям, если ты не смог спасти собственную жену?.. Банальное воспаление легких свело ее в могилу. А ты ничего не смог сделать, Джон, ничего не смог сделать.
Бутылка виски, стоявшая перед ним на столе, опустела минут десять назад. Блад пил крайне редко и очень надеялся, что с непривычки его свалит быстро. Но к несчастью, одной бутылки оказалось недостаточно, чтобы заглушить в его голове мысли о Розмари. Он уже еле удерживался от того, чтобы не свалиться под стол, тяжело опираясь локтями о столешницу, но проклятые мысли упорно не желали его оставлять.
- Эй, Гарри! – хрипло позвал он. – Что за паршивый у тебя виски… Принеси-ка мне еще бутылку, дружище…
Появившись перед ним, Гарри некоторое время колебался, с сомнением глядя на мистера Блада.
- Доктор, - начал он неуверенно. – Мне кажется, вам сегодня не стоит больше пить. Лучше бы вам…
- Я не спрашиваю твоего совета, болван, - угрюмо оборвал его доктор. – Принеси еще виски! Я же плачу тебе, черт возьми! Пошевеливайся!
- Но сэр, ваш сын…
- С ним все нормально. О нем позаботится Анна… - на мгновение он опустил голову, тяжело дыша, обессиленный этой гневной вспышкой, а потом снова поднял на трактирщика красноречивый мутно-злобный взгляд.
Тот решил больше не спорить. Спустя минуту, он поставил перед доктором вторую бутылку потина и хмуро удалился.
_____________________________________________________
В то сентябрьское утро, когда на старом кладбище Дублина хоронили Розмари Блад, уныло моросил дождь. Питер весь вымок, замерз и проголодался.
После похорон жены, Блад поручил сына заботам Анны Лорри, строгой молодой англичанки, живший с ними по соседству и помогавшей доктору с роженицами, а сам удалился в неизвестном направлении.
Мисс Лорри была очень добра к мальчику, привела его в свой дом, накормила пирогом и в довершение своих благодеяний поставила передним ним кружку теплого молока.
Анна нравилась Питеру, потому что не имела привычки сюсюкать. Да и пирог оказался свежим, очень вкусным и был сметен в момент.
Позже Анна проводила его до дома. Питер вежливо попрощался с ней, дождался, пока мисс Лорри скроется за деревьями, но домой не пошел.
Он ощущал горячее желание поговорить с отцом… Если бы он знал, куда ушел доктор, он бы не задумываясь отправился на его поиски. Но к сожалению, отец не счел нужным, сообщить Питеру о своих намерениях. И вот теперь Блад-младший стоял, угрюмо глядя на темные окна своего опустевшего дома, понимая, что не сможет найти в себе силы войти туда одному. Не имея ни малейшего понятия, что ему делать, он уселся на ту самую скамейку в кустах, где и прождал отца до поздней ночи. Когда начало темнеть, ему захотелось плакать, но он держался до последнего, отчаянно вытирая нос рукавами куртки, которую еще весной сшила ему мама.
Когда отец, наконец, появился возле дома, Питер уже во всю стучал зубами. Мистер Блад шел медленно, пошатываясь, тяжело опираясь на свою длинную трость. Он поднял голову, окинув взглядом свой маленький дом, и удовлетворенно кивнул сам себе, убедившись, что в окнах не горит свет. Значит, Питер уже лег спать. Встречаться с сыном ему почему-то совершенно не хотелось. Особенно не хотелось, чтобы Питер видел его в таком состоянии. Кроме того, он совершенно не представлял, что должен ему сказать и как себя вести. Розмари была незримым связующим звеном между ними, а теперь… Он был виноват перед сыном, что не уберег его мать. И он до смерти боялся услышать от него этот упрек. Впрочем… он обдумает это завтра… на трезвую голову.
- Папа!
От неожиданности доктор Блад чуть не выронил свою трость и перевел затравленный взгляд на сына, нетерпеливо поднявшегося ему на встречу.
- Питер, - слабо прохрипел он. – Ты уже давным-давно должен быть в постели!.. Ты почему здесь?
- Я т-тебя жд-дал, - выдавил мальчик, изо всех сил пытаясь справиться с дрожью, но зубы все равно предательски стучали. Питеру казалось, что этот нервный стук способен разбудить соседей.
Заметив это, отец сердито взял его за плечо и подтолкнул к двери.
- Быстро в дом! - приказал он нетвердым голосом. – Не хватало еще тебе заболеть! Ишь чего выдумал! Меня он ждал… - ирландский акцент доктора, многократно усиленный выпивкой, и несколько заплетающийся язык делали его речь трудно доступной для понимания. Но вот Питер, как ни странно, понимал его прекрасно. Да и брови отца хмурились довольно красноречиво.
Через несколько минут, когда маленькая гостиная, наконец, осветилась тусклым мерцающим светом лампы, Блад стащил с головы парик и скинул помятый камзол.
Потом взял стакан воды со стола и беспощадно вылил себе на голову, пытаясь хоть немного протрезветь. Это помогло. Вытирая лицо полотенцем, он уже чувствовал себя несколько лучше.
Если бы не предстоящий разговор, доктор был бы почти счастлив.
Питер следил за этими его манипуляциями, не произнося ни слова.
Наконец, отец обернулся к нему, а потом даже притянул к себе поближе.
- Ты что же это, молодой человек, - произнес он уже тверже. – Все это время сидел во дворе?
Доктор отчетливо ощущал, как худенькие плечи сына все еще дрожат под его руками. Бледные губы упрямо сжались. С тонкого мальчишеского лица на него с немым укором смотрели невыносимо синие глаза его Розмари, той Розмари, которая просила его заботиться о сыне… Доктор уже готов был услышать этот упрек из уст Питера, он даже сжался, ощутив неизбежность этого разговора.
Но то, что он услышал, не сразу дошло до его утомленного сознания.
- Я не знал, куда ты ушел, - обиженно произнес Питер. – Я за тебя волновался.
Блад растерянно смотрел на своего отпрыска.
- Питер, - пробормотал он, запинаясь. – Ты… Ты бессовестный, неблагодарный сын. Неужели ты хочешь, чтобы я потерял еще и тебя.
- Нет, но… - он помолчал несколько секунд, внимательно изучая свои башмаки, и снова поднял взгляд на отца. - Я не мог сюда зайти без тебя. Ну почему ты сразу не пошел домой? Ты же не сможешь прятаться от меня вечно, пап. Зачем ты?.. - он запнулся.
Внезапно мистеру Бладу стало очень стыдно за свое поведение в этот день.
Питер, к великому счастью, не был свидетелем того, как доктор позорно напивался весь вечер, позабыв о сыне, и пытаясь забыть так же и о жене. Но Бладу казалось, что он обо всем догадался сам. В свои одиннадцать лет Питер видел и понимал очень много. Конечно, с горечью подумал доктор, он же Блад. И уж конечно, от этого искреннего прозрачно-синего взгляда не укрылось его опьянение.
Доктор попытался улыбнуться, но улыбка получилась совершенно идиотская. Сгорая от стыда, он опустил глаза.
Вздрогнул, почувствовав легкое прикосновение на своей руке.
- Ну, ты чего, пап?
Доктор поднял голову, наконец-то, глядя прямо в глаза мальчика.
- Прости меня, Питер, - произнес он очень серьезно. – Прости, сын. Этого больше не повторится.
- Обещаешь?
- Честное слово Блада!
Питер порывисто обнял отца. На мгновение доктор растерянно замер, а потом крепко прижал к себе сына. Жизнь продолжалась.